— А почему вы мне не доложили?
Она обернулась на бегу и быстро взглянула ему в лицо.
— Потому, что я все ваши мысли знаю, — сказала она.
Это удивило его и смутило.
— Нет, какие мысли? — спросил он. — Нет, откуда вы можете знать мои мысли?
— А что девушкам там делать нечего и что лучше нам обождать… Вы с комендантом хотите нас здесь оставить.
Только что он не находил в этих мыслях ничего постыдного. Но она его пристыдила, и он сразу отдался ей во власть. Ему теперь даже казалось, что он никогда такого и не думал.
— Неправда!
— Нет, правда. Мы вас разгадали, и мы не хотим. Мы никого не хуже.
Он хотел возразить, оправдаться, но не было времени, они слишком спешили. Впереди он увидел Манечку, которая, волнуясь, выбежала им навстречу и теперь стояла и глядела на них, пританцовывая от нетерпения.
— Скорей! Скорей! — кричала Манечка. — Все наши уже сели! Сейчас едем!
Они побежали втроем. Манечка объясняла на бегу:
— Ни за что не хотели нас брать. Но там парень один, помощник машиниста… Веселый!. Ему очень наша Луша понравилась. Только из–за Луши и взяли.
За низкими бортами платформы Королев увидел головы девушек в пилотках и Марью Ивановну, стоявшую во весь рост. Он уже хотел влезть на платформу, но Манечка крикнула:
— Нет, нет, вам на паровоз!
И они втроем побежали к паровозу. Лиза Кольцова первая схватилась за поручни вертикальной железной лесенки и полезла вверх. За ней Манечка — с удивительным для ее полного коротенького тела проворством. В то мгновение, когда Королев встал на железную ступеньку, большое колесо паровоза мягко двинулось.
Паровоз гремел всем своим старым, жарким, прокоптелым и промасленным железом и неторопливо полз по рельсам. Тени деревьев, за которыми садилось солнце, хлестали его, как плети; с обеих сторон был лес, и он двигался в живой сетке вечерних теней. Королев сидел в тендере на своей фанерной коробке, вдыхая запахи болотной прели из леса, вянущей листвы маскировочных ветвей и жаркого угара из топки. Впереди, в паровозной будке, спокойно работал машинист — небольшой пожилой человек в очках, суровый и неприступный на вид. Ни на Королева, ни на взобравшихся на паровоз девушек он не обращал никакого внимания, словно их не было. Он смотрел сквозь них, как сквозь пустоту, и это смущало Королева; ему казалось, что стоит машинисту обнаружить их существование, и они будут высажены.
Зато помощник машиниста — со зверским, хитрым и веселым лицом — был общителен и живо интересовался своими пассажирами. Покрытая разводами сажи голая грудь его блестела от пота. Кепку он носил козырьком назад, в руках держал длинный стальной прут, которым ковырял поленья в топке. Называли его, несмотря на молодость, Петром Петровичем. Быть может, лицо его и не казалось бы таким зверским, если бы не было вымазано сажей; меж черных пятен блестели зубы и глаза.
Работая у топки, Петр Петрович все поглядывал на Лушу Звереву, которая подносила ему дрова. Без всякого напряжения подымала она крупно напиленные березовые стволы, переносила их из тендера в паровоз и всовывала в огненную пасть топки. Манечка и Лиза тоже пытались было поднять одно такое полено, но Петр Петрович закричал на них:
— Оставьте, вы, комаришки!
Зато Лушей он восхищался:
— Не девчонка, а подъемный кран! Такая обнимет, так хрустнешь!
На Королева он поглядывал насмешливо и не проявлял ни малейшего почтения к его званию.
— Ну, и привалило тебе — девками командовать, — говорил он ему. — Что хочешь можешь приказать, а как же, — воинский устав. Не выполняешь — иди под расстрел. Для других война — беда, а для тебя — малина. Я не завидую, бери себе всех, а мне одну Лушу отдай!
В его громком восхищении Лушей была, конечно, и насмешка. Да и не бескорыстно он восхищался — если бы не она, ему самому пришлось бы перетаскивать поленья. Но она видела только восхищение, а насмешки или не замечала, или пренебрегала ею. В работу она вкладывала всю душу, и на ее тяжелом круглом лице появилось даже что–то вроде вдохновения. А он, черномазый, лоснящийся, стоял возле топки и подстегивал ее похвалами:
— Ай да умница! Ай да красавица!
Тут же, в тендере, рядом с Королевым сидела и Варвара. Всякий раз, когда Петр Петрович хвалил Лушу, она брезгливо поджимала губы. Могучая Лушина сила вызывала в ней отвращение, которого она не старалась скрыть. Впрочем, других она тоже не одобряла.
— Они хотели уехать, а вас оставить, — шептала она Королеву, наклоняясь к его плечу. — Я говорила: как же так, он наш командир, а мы без него уедем. Я сама вызывалась за вами сходить. А Манька мне: погоди, успеется.
Начались сумерки. Северные летние сумерки длинны и никогда не сменяются полной тьмой. Все было видно по–прежнему, только стали заметнее золотые искры, вылетавшие из трубы, и огненный зев топки стал ярче, и леса казались гуще, непроходимей и таинственней. Девушки угомонились и попримолкли. Королев не глядел на них, но к нему вернулось странное свойство, впервые замеченное им на берегу речки: он, не глядя, все время чувствовал спиной, что делает Лиза Кольцова.
Она все двигалась, пересаживалась, долго не находила себе места. По этим пересаживаниям он угадывал, как она взволнована и паровозом, и путешествием, и надвигающейся ночью. Пересаживаясь, она постепенно забиралась все выше и выше по груде поленьев и наконец добралась до самого верха. Там она уселась окончательно. Долго не слыша ее, Королев не выдержал и обернулся. Наверху, неподвижная на фоне неба, она казалась уснувшей темной птицей.
Небо постепенно темнело над нею и, темнея, оживало. Все заметнее становились вспышки дальних разрывов, совсем было позабытые за день. Под нестройно мигающим небом паровоз мчался по извилистой колее, не зажигая огней.
Наконец уселась и Луша; сам Петр Петрович укротил ее усердие, сказав:
— Довольно таскать. А то нам дров и на пятнадцать километров не хватит.
Петр Петрович оставил свой железный прут, взял в руки тряпку и какую–то большую масленку и на всем ходу вышел из паровоза. Девушки вскрикнули — громче всех Манечка. Едва придерживаясь за поручень, Петр Петрович легко зашагал по узкому карнизу, тянувшемуся снаружи вдоль всего уходящего вперед паровозного котла. Колеса крутились прямо под ним. Девушки, перегнувшись, следили за каждым его движением. Он уходил все дальше, постепенно расплываясь в сумраке, потом присел и что–то долго там делал, вися над стремительно бежавшей землей. Когда он вернулся в паровозную будку, встретили его восхищенно.
— Я бы от одного страха сорвалась! — сказала Манечка.
Но тут вдруг Лиза Кольцова, не произнеся ни слова, спустилась с груды дров, прошла в паровозную будку, вылезла наружу и двинулась по карнизу вдоль котла. Произошло это так неожиданно и быстро, что никто не успел ее удержать. Королев, одеревенев от испуга и растерянности, следил, свесив голову из тендера, как легко и гибко она уходила все дальше и дальше…
— Отчаянная! — воскликнула Манечка. — Я говорила, говорила!..
— Если сверзится, туда ей и дорога, — сказала Варвара за спиной у Королева. — Нечего фигурять и выкамаривать.
Эти слова заставили Королева обернуться. Когда же, через мгновение, он опять глянул туда, куда ушла Лиза, там ее уже не было.
Королев вскочил, вылез из паровозной будки и, хватаясь за поручень, пошел вдоль котла по карнизу.
Ветер рвал на нем гимнастерку, котел дышал жаром. Хотя он не привык к такой акробатике, он даже не подумал о том, что может сорваться, и не испытывал страха за себя. Тревога вела его, тревога за нее, он хотел знать, где она, что с ней стало. Быстро прошел он над колесами, над летящей землей — вдоль всего длинного котла.
Вот она где!
Впереди паровоза, перед котлом, оказалась маленькая площадка, огороженная решеткой. Лиза Кольцова стояла на этой площадке и смотрела вперед.
Он вскрикнул от радости. Она повернула к нему голову. Он перелез к ней и встал рядом.
— Мы летим! — сказала она громко, чтобы перекричать железный лязг колес.
Действительно казалось, что они летят. Вся темная громада паровоза, которая их несла, была позади. Рельсы и шпалы, уже смутно различимые, стремительно подплывали прямо под их ноги. Темные купы деревьев неслись им навстречу, меняя на ходу очертания, — превращаясь из кораблей в башни, из башен в горы, из гор в зверей. Ветер с силой дул им в лица.
— Как это здорово — лететь в ночь, в темноту и не знать, что тебя ждет впереди, — сказала она. — Здорово, правда?
Королев не ответил, хотя почувствовал, что это действительно здорово. Он вообще теперь чувствовал все, что чувствовала она, мгновенно заражался ее чувствами.
— Словно летишь на санках с горы, — продолжала она. — Только там знаешь, куда летишь, а здесь не знаешь. Ни к чему не прикрепленная, листик, сорванный с ветки, лечу и лечу!
