— А сколько их? — спросила она.
Он только неопределенно пожал плечами.
Они оба напряженно вглядывались в темноту. Немцы приблизились. Впереди шел офицер, рядом с ним какой-то щуплый ефрейтор светил фонарем. За ними — унтер и солдаты, человек десять. Офицер что-то громко обсуждал с унтером, солдаты смеялись. Чувствовали они себя вполне спокойно, уверенные, что русских поблизости нет.
Орлов не понимал чужой речи. Он думал лишь об одном — прошли бы, не заметили бы! Сам он не боялся, ему и черт не страшен, а вот Лиза, она совсем измоталась, силенок нет, не убежит. Лиза, хотя и знала немецкий, сперва не прислушивалась к разговору. Приникнув к плечу Орлова, она дрожала от нервного озноба, ей было стыдно за свою слабость, но она ничего не могла с собой поделать. Вдруг она выпрямилась. То ли ей почудилось, то ли на самом деле она узнала голос. Кто это говорит? Офицер? Нет, этого не может быть!
Немцы подошли совсем близко. Лица офицера не было видно, беседуя с унтером, он отвернулся. О чем они говорят? Лиза напрягла слух: кажется, вспоминают о Франции. Она подалась вперед, и камень, кувыркнувшись, скрипнул у нее под ногой и упал на каменный пол. Орлов поднял автомат, с досадой дернув ее за руку. Лиза замерла. Слышали или нет? Конечно, слышали. Остановились. Лучик фонарика заскользил по стенам. Офицер сам взял фонарь, посветил по всем углам. Солдаты взвели автоматы и подняли их, приставив к животу.
Луч фонаря неуклонно приближался. Потом скользнул в сторону и осветил лицо офицера. Лиза чуть не вскрикнула: Руди! Она узнала его. В шинели, в офицерской фуражке. Конечно, это он. Он смотрел прямо на нее усталыми светлыми глазами. Она не сомневалась, что он видел ее и Орлова тоже. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга. Вдруг на его лице мелькнуло что-то вроде насмешки, он отвернулся и приказал солдатам идти дальше: «А помнишь, Ганс, последнюю ночь под Амьеном? — снова беззаботно заговорил он с унтером, — Мы хорошо там повеселились. Ты прав, здесь совсем не то…» Они ушли. Голоса и шаги их стихли. Сердце Лизы радостно забилось: он увел их, увел.
— Слышишь, Лиза, — тихо сказал Орлов, — а ты понравилась офицеру. Он ведь видел нас, стервец, да, похоже, пожалел тебя. И у них есть люди.
Лиза не могла вымолвить ни слова. Понравилась! Знал бы Орлов, где она прежде встречалась с Крестеном! И если сказать честно, она никогда не задумывалась над тем, какое впечатление произвела на немецкого лейтенанта в Таллинне. Нет, просто он пожалел ее, так же, как и тогда, в конце сорок первого, когда не донес в гестапо. Но странным, необъяснимо странным казалось то, что, увидев ее, сразу узнал — значит, не забыл. От этой мысли Лизе почему-то стало вдруг радостно и тепло на душе.
До своих они добрались. Прижав Лизу к груди, Орлов сказал с нежностью:
— А ты счастливая, Лизка. Из такой катавасии выпутались, а я уж думал — все, кранты, — и попросил смущенно: Ты уж не серчай, если я там чего прежде. — И, приподняв лицо, заглянул ей в глаза.
Она улыбнулась:
— Да что там, вам спасибо, Алексей Васильевич, — а сама все возвращалась в памяти к недавно пережитому, словно заново чувствуя на себе взгляд усталых светлых глаз обер-лейтенанта. Окажись кто другой на месте Крестена — не остаться бы им в живых.
Штурм Сталинградского вокзала шел уже пятые сутки. На каменное четырехэтажное здание, в котором оборонялись остатки русского батальона, обрушилось столько мин и снарядов, что казалось — его сотрут в пыль. Уже не должно было остаться ни единой живой души, но как только немецкая пехота поднималась в атаку, здание вновь оживало. Немцы откатывались. Вдруг у разбитых белых фигур, украшающих фонтан на привокзальной площади, поднялся офицер и, подав знак солдатам, не пригибаясь, в полный рост, повел их на новый штурм. Пули веером пронеслись над ним. Он вздрогнул, согнулся. Но выпрямился и сделал шаг вперед. Еще выстрел — упал на колено, но упрямо встал…
— Герр обер-лейтенант, — молоденький солдат подскочил к нему, отчаянно схватил за плечи, — вы ранены, герр обер-лейтенант…
— Вперед, веди их, Фриц! — в уголках губ офицера появилась кровь, лицо передергивало, он облизывал кровь с губ и, задыхаясь, повторил:
— Вперед! Веди их, мой мальчик.
— Нет, я не оставлю вас, герр обер-лейтенант!
— Фриц… — извивающиеся струйки крови поползли по подбородку офицера. Упавшая фуражка открыла жесткие светлые волосы. Он устало сомкнул веки, прерывисто дышал и жадно глотал воздух. Фриц приподнял его голову и положил себе на колени. Потом, напрягая силы, потащил по снегу назад, к своим. Глаза его застилали слезы.
— Волга! Волга! А, черт! Опять связь перебило, — генерал Родимцев бросил трубку телефона, раздраженно потирая руки, прошелся по блиндажу. — Лизавета, — взгляд его тусклых от многих бессонных ночей глаз обратился к Голицыной, — давай беги к Петровскому на батарею, огонька, огонька пусть подкинут. Давит фриц, продыху не дает!
— Слушаюсь, товарищ генерал, — отдав честь, она взбежала по обитым досками земляным ступеням наверх. Вокруг дым, гарь — день, ночь — не разберешь. Снег — бурый от крови и пепла. Почерневшие остовы зданий — точно гигантские пауки на фоне затянутого серой пеленой неба. Она спрыгнула в траншею — от грохота орудий заложило уши. Пригибаясь под обстрелом, побежала к артиллеристам. Добравшись, увидела, что на батарее непривычно многолюдно. Оказалось, приехал сам командующий Донским фронтом — Константин Константинович Рокоссовский, чтобы своими глазами оценить обстановку. Полковник Петровский находился при нем, в блиндаже проходило совещание.
— Тяжелые, кровопролитные бои, — Лиза услышала, как Рокоссовский говорит но телефону, — личный состав дивизий не доходит и до половины, товарищ Сталин, потери существенные. Нет, я считаю, что позиции удержим. Но надо усилить танками…
— От кого? От Родимцева? — перед Лизой возник порученец Петровского Зеленин, — Алексей Александрович занят.
— Генерал просит поддержать огнем, — быстро доложила Лиза, задыхаясь. — У него на командном пункте все штабисты, и те в бою, вот я одна осталась. Генерал так и сказал, очень нужно, чтобы бог войны подсобил.
— Сейчас доложу, — сообразив, кивнул Зеленин и нырнул за плащ-палатку, разделявшую блиндаж на две половины. — Сядь, сядь, девица, совсем запыхалась, — пожилой солдат в выцветшем ватнике, перетянутом ремнем, легонько тронул ее за плечо. — Вота чайку хлебни, — подставил он кружку.
— От Родимцева? — спросил Рокоссовский. — Мы сейчас едем к нему. Алексей Александрович, — обратился он к главному артиллеристу, — есть еще резервы?
— Найдем, Константин Константинович, — ответил тот.
Лиза не знала, что делать дальше: уйти, а вдруг у командующего фронтом найдутся к Родимцеву приказания? Сидела на перевернутом ящике из-под снарядов, мимо нее то и дело пробегали ординарцы, адъютанты командующего. Измученная бессонными ночами, она и сама не заметила, как задремала, прислонившись головой к стене. Вдруг прямо над собой она услышала женский голос:
— Зеленин, полковник еще не освободился?
Лиза вздрогнула и открыла глаза — голос показался ей знакомым, но она никак не могла сообразить, кому он принадлежит. Словно слышала его когда-то очень давно, и в памяти мгновенно возникли милые сердцу картины детства, дача под Ленинградом, походы гурьбой за грибами, качание на качелях над заросшим белыми лилиями прудом. Почему? Почему так? Она повернулась. В блиндаж спустилась высокая женщина в белом полушубке и форменной шапке с красной звездочкой. Адъютант Петровского Зеленин, который уже вышел от командующего, вскочил с самодельного стула и вытянулся.
— Никак нет, Алексей Александрович на совещании, — доложил он.
— Я тебе скажу, Катерина Алексеевна, что все твои затеи в сложившейся обстановке, это просто смешно, — вслед за женщиной в блиндаж спустился начальник политотдела фронта Хрущев. Он был явно раздражен и все время тыкал пальцем в какую-то бумагу, которую держал в руках. — Такое можно придумать, только если совершенно не разбираться во всем происходящем, — выговаривал он.
— А что тебе не нравится, Никита Сергеевич? — женщина довольно резко обернулась к нему. — Ты считаешь, что солдату нужно только про танки, про пулеметы, про партию рассказывать? Я не спорю, — надо, но и человеческим чувствам необходимо найти место. Ведь у каждого остались дома родные, любимые, ждут их. Ведь о них вспомнить — не то что у здорового, у искалеченного бойца силы найдутся, чтобы бить фашиста. Вот Костя Симонов написал стихотворение «Жди меня», в скольких сердцах оно нашло отзвук! Так побольше, побольше нам надо и песен таких, и стихов, я ж все тебе присылаю. Не только листовки, чтоб фрица пропагандировать, нашим тоже не грех переписать душевное стихотвореньице да распространить по окопам. Пусть вспомнит о доме солдат, пусть сердцем оттает.
