— Я тоже временно, через месяц обратно. А твой воюет?
— Нет, слава богу, по возрасту уже не гож. А младшенький на фронте, танкистом воюет. Старшему — бронь железнодорожную дали, сейчас в Рязани паровозы ремонтирует.
Так за разговорами я узнал местные новости, которых было немного. И что до конечной цели моего путешествия добраться будет нелегко. А тут и чайник закипел. Вместо чая заваривали какие-то листья, я так и не понял какие.
— Только сахара совсем нет, — предупредила дежурная.
— Подождите, — подхватился я, — у меня изюм есть.
Я достал из кармана шинели пакетик, купленный еще в Москве. И мы стали пить кипяток с запахом неизвестного мне растения, закусывая его мягким изюмом.
— Сержант, уголечку не принесешь? Мне его, проклятого, тяжело таскать.
Казалось бы безобидная просьба меня насторожила. За время моего отсутствия любопытная баба могла сунуть нос в мой мешок, а там на то, чтобы участковому стукануть, с запасом хватит. Забрать сидор с собой? Еще хуже. У обычного красноармейца ничего ценного быть не может, и причин не выпускать из рук свое имущество тоже нет. Надо придумать какой-то благовидный предлог, чтобы отмазаться от этого почетного задания. А пока потянем время.
— Где уголь-то брать?
— Сбоку от вокзала котельная, возле нее куча лежит.
— Не воруют?
— Не без этого.
Я подошел к мятому ведру и заглянул внутрь. На дне еще оставалась угольная мелочь, почти штыб. Набрал совком и забросил в печку.
— Хватит еще. Вот товарняк на Рязань пойдет, вместе и выйдем.
Сама проболталась, что скоро состав товарный должен пройти. Пока она состав встречать-провожать будет, я угля успею набрать и в каморку вернуться. Посидели еще, поговорили. Женщина время от времени поглядывала на стоящий на столе будильник. Наконец, поднялась.
— Пора.
Я тоже подорвался, как галантный кавалер, подал женщине шинель, натянул свою. Она взяла фонарь, я подхватил ведро с совком. Интересная, кстати, конструкция у этой керосинки. С двух сторон открыто стоят красный и желтый светофильтры, с третьей стороны — зеленый, прикрытый заслонкой, своего рода защита от дурака. С четвертой стороны дверца, через которую внутрь вставляется керосиновая горелка.
— Пошли.
Я галантно пропустил дежурную вперед, рысью рванул к котельной, торопливо нагреб ведро крупнокускового угля. Это когда перейдут на комбайновую добычу угля, он пойдет мелким, такой и по конвейеру транспортировать проще. А пока основным инструментом является отбойный молоток, максимум врубовая машина, и возят его под землей вагонетками, уголь идет крупный. Мало влезло, нагреб мелочи с горкой и рысью обратно. Успел вернуться намного раньше нее, подкинул топливо в печку.
Когда дежурная вернулась, я уже делал вид, что дремал, завалившись прямо на пол, завернувшись в свою щегольскую шинель и подложив под голову сидор. Войдя, женщина задержалась около меня, потом прошла дальше, я еще слышал, как заскрипел топчан, а потом действительно провалился в сон.
— Вставай! Слышь, сержант, вставай.
Дежурная трясла меня за плечо.
— Вставай, скоро сменщица моя придет.
Я разлепил глаза, за окном серел еще не поздний осенний рассвет.
— Встаю, встаю.
От долгого лежания на жестком полу в одной позе тело затекло. Я тяжело поднялся, разминая мышцы.
— Спасибо за ночлег, хозяюшка. А чего сменщицу боишься? Муж ревновать будет?
— Скорее уж отругает за то, что раненого солдатика на улицу выгнала.
— Ну тогда чайком на дорогу напоишь? Изюм у меня еще остался.
Горячая вода, пусть и на пустой желудок, окончательно разбудила. Когда я вышел на небольшую площадь перед вокзалом, было почти светло. Куда идти? Постоял, подумал. Не хотелось задерживаться в поселке надолго. Вряд ли здесь есть воинские части, но райотдел милиции, безусловно, имеется и можно нарваться на бдительного милиционера. Однако голодное урчание в животе решительно опротестовало намерение немедленно двинуться в путь, и я решил задержаться.
В дневном свете поселок оказался совсем не маленьким. Побродив по просыпающимся улицам и порасспросив местных, я понял — удовлетворить мою насущную потребность тут просто негде — не позволяют неразвитость местного сектора общественного питания и товарно-денежных отношений. Проще говоря, на весь райцентр ни одной столовой и рынок только по субботам, а сегодня понедельник — тяжелый день. Хлеб и прочее продовольствие в магазинах только по карточкам, которых у меня не было.
Да и в целом этот поселок, стоящий на одной из основных железных дорог страны, производил тягостное впечатление, была в его облике какая-то безнадега. Вообще, Рязанской области с географией не повезло, в том смысле, что она была достаточно далеко, чтобы не пользоваться благами близости к столице, но недостаточно далеко, чтобы иметь возможность откосить от всех поборов центральной власти. Причем налоги с окрестных населенных пунктов Москва брала не только деньгами, но и людьми. Своего пика этот процесс достиг в девяностые-нулевые. Из всех областных центров, находящихся в трех-шести часах езды по железной дороге, все, кто хоть что-то мог руками или головой, уезжали в Москву. Оставались старики, дети и те, кому в столице ловить нечего. В свою очередь, областные центры тянули людей из районных. А те, естественно, из деревень. Только к тому времени в деревнях народу не так много осталось. Сейчас же этот гигантский насос по выкачиванию жизненных сил только начинал работать, но влияние его уже сказывалось. Плюс война.
Насколько помню, человек может не есть три дня, сил он при этом не теряет. Сейчас, конечно, не июль сорок первого, а конец сентября сорок второго, но пятьдесят километров за два дня я одолеть должен. А по дороге, глядишь, купить что-нибудь получится, тем более что две универсальных валютных единицы у меня есть. Вообще-то я предполагал отметить мой приезд с Сашкиным отцом, но голод не тетка, и я пришел к выводу, что одну из них вполне можно пустить на обмен. Жалко, фляги нет, не догадался купить. Под голодное урчание в животе я зашагал по глинистой грунтовой дороге, ведущей через поля к желто-красному осеннему лесу.
Солнце, иногда пробивающееся сквозь низкие свинцовые облака, подобралось к зениту. По моим прикидкам я уже отмахал километров пятнадцать, но скорость моя понемногу падала. За месяц натертые раньше мозоли успели смягчиться, а тут еще новые сапоги и длительный пеший марш. Пришлось выбрать место почище, снять сапог, размотать портянку и проколоть надувшийся пузырь самой толстой иглой, какая только нашлась за отворотом пилотки. Так я далеко не уйду, попутного транспорта не предвидится, даже неизвестно, сколько до ближайшего жилища. Да-а, ситуация. Но тут судьба улыбнулась мне вместе с осенним солнышком, появившимся в очередном разрыве облаков. До моих ушей донесся скрип тележных колес. Я начал торопливо наматывать портянку, но до появления на дороге гужевого транспорта не успел.
— Добрый день, дед.
— Здорово, служба.
— Подвезешь? А то мой транспорт больше не тянет.
— Что ж ты так?
— Да вот, разнежился в госпитале, отвык.
— Ну залазь.
Я вместе со своим мешком взобрался на деревянный борт, низкорослая лошаденка, понукаемая дедом, дернула телегу, и та заскрипела дальше.
— Далеко путь держишь? — поинтересовался дед.
Я назвал деревню.
— Верст десять не доедем.
— И то дело. А колодец у вас в деревне есть?
— Есть, — ответил дед. — А тебе зачем?
— Может, пустишь воды напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде.
— Х-ха! Ладно, пущу переночевать. А вот скажи мне…
Дед оказался въедливым: интересовался положением на фронте, международными событиями, прогнозами на окончание войны. А мне особенно болтать не стоило, поэтому старался отвечать покороче и не очень определенно. Дед недовольно кряхтел и продолжал расспросы. Так под разговоры, когда уже начало темнеть, добрались до дедовой деревни.
— Давай ужин, старая, — скомандовал дед вышедшей на крыльцо старушке, — гость у нас!
Пока дед распрягал, кормил и поил лошадку, ужин был готов — чугунок с картошкой «в мундире» и домашний хлеб. Мне стало неудобно, и я полез в свой мешок, вытащил одну из двух поллитровок, предназначенных для налаживания контакта с Сашкиным отцом, и выставил ее на стол.
— Казенная!
Дед подхватил бутылку, похлопал по ней рукой и вернул на стол.
— Давай стопки и это…, яишню жарь, раскомандовался обрадованный старик.
И мы пили водку, закусывая ее хлебом и яичницей прямо со сковородки. основательно выпившего деда потянуло на воспоминания о молодсти.
— Я так раньше орел был, ой орел! В самом Питербурхе служил!
— В гвардии? — удивился я.
Роста дед был явно не гвардейского.
