уходе в госпиталь, было и странно и жутко.
Так вмешалась в мою судьбу военврач, капитан медицинской службы Роза Сабитовна, ставшая вскоре Федосимовой, т. е. женой нашего командира роты.
А мне по возвращении из госпиталя присвоили звание младшего сержанта. Я стал командиром отделения. Через 2 месяца получил звание сержанта и начал обучать курсантов воинскому делу в должности помощника командира взвода.
Тяжелая учеба и легкие бои
Обучение нового пополнения стали проводить особенно интенсивно. Нарушения границы японцы начали совершать все чаще, а у нас курсанты еще не приняли присяги.
Принимать участие в боевых операциях необученным и не принявшим воинской присяги солдатам не разрешалось.
Поэтому обучение проходило на пределах физических возможностей, чтобы быстрей подготовить людей. Подготовили несколько позиций для каждой роты с блиндажами и ходами сообщений «в полный профиль». Только одна эта работа при полускальных и скальных грунтах с переноской крепежного леса не менее чем за 1 километр, истощала людей до предела.
Кроме того, боевая подготовка, марш-броски, почти еженощные боевые тревоги с броском до позиций — от 2 до 8 км! Даже самому сейчас не верится, что можно выдержать такую нагрузку при далеко не курортном питании и бытовых условиях.
Были случаи, когда за одну ночь объявлялось до трех боевых тревог. В этих случаях спать удавалось 3–4 раза не более чем по 20–30 минут.
Из-за истощения случались и драматические и трагические происшествия. На стрельбище появилась какая-то собака. Командир части для собственной тренировки выстрелил в нее из пистолета с 50 метров. Один из самых крупногабаритных солдат побежал к ней. Командир окликнул его, но тот на ходу крикнул, что он снимет с собаки шкуру. Командир разрешил. Наутро под подушкой этого солдата обнаружили два котелка вареной собачатины. Один котелок был наполовину опорожнен. Солдат получил пять суток гауптвахты, где страдал расстройством желудка.
Другой солдат был застигнут замполитом в кустах, когда варил картофельную шелуху с выброшенными на свалку побелевшими жабрами соленой кеты. Этот солдат тоже попал на гауптвахту.
Один часовой, охранявший продовольственный склад, поднял половицу снизу, проник в склад и набрал 3–4 кг печенья, предназначенного для дополнительного пайка офицерам. Показательное заседание военного трибунала определило 8 лет заключения без права отправки на западный фронт.
Это запрещение отправки было не случайным, так как почти весь сержантский состав (в том числе и я) неоднократно писали рапорты с просьбой отправить на западный фронт, но получали отказ. Если бы трибунал не сделал в приговоре такой оговорки, могли начаться повальные преступления.
После принятия присяги молодым пополнением наш батальон начал принимать участие в отражении и ликвидации мелких групп японцев, нарушавших границу. Обычно их было от взвода до роты. Изредка больше.
Занятия и тревоги продолжались, но теперь мы не знали, когда учеба, когда бой. При каждой тревоге с собой были по 2 диска к автомату и по 2 гранаты. Они могли пригодиться в любую минуту.
К физическим перегрузкам добавились психологические. Дошло до того, что когда выяснялось, что тревога учебная, все были разочарованы и злы. Удовлетворения от того, что принес пользу и уничтожил или отбил врага — не было. Была злость за то, что напрасно не дали поспать.
В период особо сильной психологической нагрузки произошли два печальных случая. Один солдат застрелился, когда стоял на посту часовым. А через несколько дней один хороший парень во время перестрелки с японцами встал во весь рост и пошел на японцев, строча из автомата «с бедра». Парень явно напросился на пулю.
Зимой через р. Уссури японцы начали перегонять стада кабанов, изредка — косуль. Иногда среди них, особенно среди косуль, проникали к нам японцы, накрытые шкурой. Чаще всего, как нам объясняли, это делалось не для сопровождения диверсантов, а для распространения у нас различных эпидемий через зараженных животных. В том и другом случае эти животные расстреливались до единого, если не убегали обратно к японцам.
Японцы присмирели только в 1945 году, где-то в феврале-марте.
В те годы нам было категорически запрещено писать в письмах о стычках с японцами.
За все время провокаций со стороны японцев в нашей роте погибло человек 8-10. В моем взводе были трое раненых, которые к началу войны с Японией вернулись в строй.
Я сам не был задет ни пулей, ни гранатным осколком. Пришлось только более 2 —х недель пробыть в медсанбате с обморожением ступней. Получилось некоторое осложнение, так как портянки крепко примерзли к ногам. Когда ребята силой сдернули сапоги, портянки с кусками кожи со ступней остались в сапогах. Из ободранных мест кровь пошла только через некоторое время, когда поверхность ног несколько оттаяла. Это я догадался только потом, а в то время ничего не чувствовал, плохо понимал происходящее и полностью отдался во власть санинструктора.
Лето 1945 года начиналось с некоторыми, весьма ощутимыми облегчениями в нашей службе.
Японцы утихли. Занятиями особо не напрягались. Батальон был уже обстрелянным и боеспособным.
Вскоре отметили Победу над фашистской Германией.
Во время салютной пальбы одному из солдат досталась на память небольшая шишка на голову от головной баклашечки сигнальной ракеты, запущенной кем-то вертикально. Это событие только усилило веселье и восторги солдат. Здоровью «именинника» не повредило.
Е
ще раз война
Не пришлось нам долго отдыхать от интенсивных занятий и оборонных работ. В июне вышли лагерем к самой границе. От пограничной полосы нас отделяла только одна гряда сопок. Все началось по старым, уже знакомым нам режимам. Несколько тревог ночью, марш-броски то на левый фланг, то на правый. Иногда на флангах готовили позиции. Работали ночами и скрытно. Во всем было уже пройденное, только не было нарушений границы. С одиночками справлялись пограничники. Даже учебных стрельб не было.
Однажды днем вышли на обозреваемый с японской стороны склон сопки, разметили и начали копать повзводные позиции. Склон был поросший стланником и мелколесьем. В целях маскировки работали в гимнастерках, невзирая на жару. Грунт состоял из осколков скалы, перемешанных и спрессованных с глиной. Лопата не брала, а лом и кирка вязли в глине. Норма на человека была очень велика. Люди падали от изнеможения. У нас первым упал Петя Путилин, худее всех и длиннее всех был солдат. Его вытащили из траншеи и уложили под кустом. Через несколько минут он опять спрыгнул рядом со мной.
— Почему не лежите, Путилин?
— Да ведь Вам тоже тяжело, товарищ сержант.
При этих словах его глаза выражали такое адское утомление, такую муку!
