— Ничего особенного, — сухо отозвался Шрагин и спросил: — Сами придумали навестить?
— Сама. С Зиной мы тут.
— Больше никто не знает?
— Никто.
— Очень хорошо. Но учтите: теперь они будут за вами следить.
Юля кивнула:
— Я сама так подумала.
— И все же постарайтесь как-нибудь передать нам сюда оружие. Попытаемся бежать, все равно нас отсюда живыми не выпустят…
— Попробуем, Игорь Николаевич. Оружие будет, а вот доставить как?
— Пока мы здесь, это еще можно. А теперь идите и помните: за вами обязательно будут следить…
Юля поднялась на береговой склон и пошла к Зине, стоявшей возле забора против тюремных ворот. Очень долго они шли молча.
— Видела что-нибудь? — спросила Юля, когда тюрьма была далеко позади.
— Как только ты на склон спустилась, один побежал за тобой, только правей, где дрова сложены.
— Гады… Наверно, и сейчас за нами идут. Урони-ка платок.
Зина, обернувшись назад, подняла платочек и сказала, догнав Юлю:
— Идет. По той стороне улицы…
— Пусть идет, гад! Но все время помни об этом.
— Не маленькая.
На перекрестке они расстались. Шпик пошел за Юлей. «Иди, иди, — думала Юля. — Ничего нового своим хозяевам не принесешь, я у них уже известная».
В середине мая весна вместе с теплым морским ветром ворвалась в город, мгновенно распушила молодую зелень деревьев, затопила улицы густым ароматом цветущих акаций. Впервые за войну город ощущал весну не только как приход долгожданного тепла. На Кавказе гитлеровцы откатывались под ударами Красной армии. Достаточно было взглянуть хотя бы на школьную карту, чтобы понять, что, теряя Кавказ, немцам нужно спешно уходить и отсюда, иначе они могли оказаться в гигантском мешке и без дороги для отступления.
Еще в конце апреля все подразделения СД группы войск «Юг» получили из Берлина секретный приказ под номером двенадцать-двенадцать, в котором было прямо сказано: «Мы не должны допустить даже тени возможности повторения зимней трагедии».
Далее в приказе говорилось, что война — это прежде всего движение, а всякая стабильность опасна, ибо она выгодна противнику. Затем следовало малопонятное утверждение, что сражение на Кавказе «исчерпало себя» и в связи с этим весь юг стал бассейном бесполезной консервации немецких сил.
Но нас сейчас особо интересует вторая часть приказа, так как она имеет прямое отношение к судьбам наших героев. Этот раздел приказа озаглавлен «Завершение оперативной деятельности» и начинается словами: «Мы уходим последними…» Тут главное командование СД уже не плавает в мутных рассуждениях стратегического свойства, тут все профессионально точно, ясно и деловито. Консервация и частичный вывоз агентуры. Упрощение (понимай — уничтожение) архивов, не имеющих перспективной ценности. Эффективное завершение оперативной работы, демонстрирующее уверенность и решительность сил СД. Перехват агентуры, оставляемой в городе абвером. Создание из своих агентов террористических групп, которые будут действовать в тылу противника. Максимальный угон населения на запад, даже при отсутствии транспортных средств. Уничтожение промышленного и жилищного потенциала. Вывоз всех объективных ценностей. Минирование зданий СД, тюрьмы и криминальной полиции. И хотя на выполнение приказа давался довольно большой ориентировочный срок — пять месяцев, — все эти мероприятия начинают осуществляться немедленно.
Релинк теперь в форме, он энергичен, решителен, хитер, беспощаден, неутомим. Вот запись в его дневнике, сделанная 14 мая 1943 года:
«Да, да, да, настоящая война — это движение! В неподвижности болота раскисает мозг. Подумать только: мы в СД дожили до болтовни об юриспруденции! Как нужен всегда ясный и четкий приказ! Исполнять его — наслаждение, потому что в твой мозг, в твою душу, черт возьми, переходит ясность приказа и ты весь устремлен к ясной цели».
Можно было подумать, что в эти дни Релинк, занятый более важными делами, забыл о Шрагине. Но это было не так. Он все время помнил о нем. Последние данные наблюдения говорили, что Шрагин и его сообщники явно к чему-то готовятся, скорей всего к побегу. Но с воли никто, кроме тех двух девок, с ними не был связан, а в серьезность помощи с их стороны Релинк не верил. А главное, он знал, что люди Бульдога не дремали. На всякий случай в очередном телефонном разговоре с Берлином Релинк напомнил Олендорфу о непомерно затянувшемся деле Шрагина и спросил, как рассматривать это дело теперь, в свете приказа двенадцать-двенадцать. В ответ он услышал телеграфную фразу: «Решайте на месте». С этой минуты Релинк уже точно знал, как завершит это дело…
Сначала побег был назначен на субботу. Все было подготовлено и тщательно продумано, распределены обязанности между Шрагиным, Дымко, Назаровым и Григоренко, но вдруг заболел Дымко. Бежать без него Шрагин не считал возможным и он решил подождать, надеясь, что Дымко скоро поправится. Похоже было, что он просто чем-то отравился. Кроме всего прочего, нельзя было очень надеяться на боеспособность Григоренко. Прошло два дня, и стало известно, что у Дымко брюшной тиф, его увезли в тюремную больницу.
Можно только предполагать, каких мук стоило Шрагину принять решение о побеге без Дымко. Он нашел нужным предварительно поговорить об этом с Зиной. В этот день она принесла в лагерь второй наган. Шрагин отошел с ней в уголок за бараком.
— Мы бежим без Сергея, — глухо сказал он.
— Я понимаю… — тихо отозвалась Зина. — Вчера в тюремной больнице мне сказали… Сергей без сознания… вряд ли вытянет… — по ее лицу потекли слезы.
Шрагин обнял ее за плечи.
— Поверьте мне, Зина, если бы заболел я, а не Сергей, я, не задумываясь, приказал бы остальным бежать.
— Я понимаю, Игорь Николаевич… Я все понимаю… — Она посмотрела на Шрагина глазами, полными слез. — Желаю вам счастья, Игорь Николаевич. Как будет рад Сережа, если у вас все выйдет хорошо!..
Шрагин пожал маленькую руку Зины и быстро пошел прочь. Вечером, передавая наган Григоренко, он сказал:
— Каждый патрон — смерть врага. Только так. Ясно?
— Будьте уверены, — произнес Григоренко, пряча наган под рубаху…
Шрагин смотрел на него и в эту минуту от всего сердца желал ему боевой удачи в побеге. Сколько сил уже здесь, в лагере, положил Шрагин на то, чтобы помочь парню разобраться во всем, что с ним произошло, и воскресить в нем желание продолжать борьбу! Понял ли он, что ему представляется единственная возможность — в бою получить право снова считать себя солдатом Родины?
Итак, побег в ночь на пятницу…
В среду на склоне дня к Шрагину подошел Дока — вор, с которым он сидел недавно в одной тюремной камере. Шрагин и раньше видел его в лагере и удивлялся, что тот не возобновляет тюремного знакомства. И вот он, наконец, подошел.
— Что, дядек, считаешь дни по кукушке? — спросил он весело и, не дождавшись ответа, сказал: — Так знай, дядек: кукушка — трепло, а Бога нет.
Шрагин молчал, ожидая, что последует дальше, и услышал то, что ждал.
— Сегодня ночью даю деру. Хочешь со мной? Все подготовлено на ять. Одному тикать, конечно, сподручнее, но я, дядек, имею к тебе сердечное расположение. Иду за это на риск.
— Спасибо, — ответил Шрагин. — Но я не хочу, чтобы ты рисковал.
Дока говорил что-то еще, но, обнаружив, что Шрагин его не слушает, замолчал, покачал укоризненно головой и пошел в свой барак.
А утром на поверке выяснилось, что Дока действительно бежал. Охранники взбесились: три раза пересчитали заключенных, потом разбили их на несколько групп и пересчитали еще раз. Главный охранник побежал в комендатуру, наверное, докладывать о ЧП. Шрагин, стоя в строю, думал: действительно ли Дока бежал или все это зачем-то организованный спектакль?
Вернувшийся из комендатуры главный охранник скомандовал:
— Все уголовные — налево, политические — направо!
В небольшой группе политических оказались Шрагин, Григоренко и Назаров. Конвойные окружили политических со всех сторон и повели из лагеря. Скоро стало ясно, что их возвращают в тюрьму. А там непременно обыск. У Григоренко и Назарова найдут наганы, и это конец. Шрагин коротко и выразительно взглянул на своих товарищей, и они поняли его без слов. Когда колонна шла по мосту, они, точно по команде, швырнули оружие в реку. Охрана даже не успела понять, что произошло…
Первым о побеге Доки узнал Бульдог, и это он приказал немедленно вернуть в тюрьму всех политических и, только когда ему доложили, что Шрагин и его сообщники водворены в одиночные камеры, пошел докладывать о происшедшем Релинку.
Релинк выслушал его и небрежно сказал:
— Ну что ж, все упростилось само собой. Больше этим не занимайся…
Бульдог удивленно смотрел на Релинка.
