Коскела приглядывался к Карилуото. Тот впервые в разговоре с ним проявлял такую строптивость. До сих пор Карилуото всегда делал так, как ему сказали. Коскела знал, что такое отношение восходит к первым дням войны, и подчас оно становилось ему неприятным.
Больше Коскела ничего не сказал, но, когда Карилуото ушел, в голове у него мелькнуло: сегодня этот человек умрет. Он тотчас же отогнал от себя эту мысль. Как знать? Может, все пойдет на лад. Когда предпринимаешь что-то, то надо по крайней мере верить в успех. Иначе ничего не получится.
Рокка засовывал за пояс гранаты. Он стоял на коленях перед ящиком с боеприпасами, когда Коскела подошел к нему.
– Сегодня вечером многие дадут дуба, так ведь? – спросил Рокка.
– Не знаю. Во всяком случае, надо выложиться сполна.
– Меня нечего накачивать. Со мной это бесполезно. Ты можешь молиться?
– Разучился.
– Ну так припомни. Сейчас самое время. Отрастил Брюхо – тот смеется, когда солдаты идут в атаку с вещмешками на спине, а мне не смешно.
– Да, нам всем следовало бы сделать сейчас серьезные лица. Кстати, в бою каждому придется самому ориентироваться по обстановке. Собственно говоря, надо было бы создать ударную группу, но у нас нет времени. Кто знает свое дело, тот, уж конечно, и так не растеряется.
– В крайнем случае я один сойду за ударную группу.
Рокка ушел, весело напевая: «Он взял ее за белы руки…»
Коскела знал, что веселье Рокки наигранное. Конечно, Рокка понимал, что попытка прорваться вряд ли увенчается успехом, и, несмотря на это, напевал, выражая таким образом готовность напрячь последние силы, пусть даже в безвыходном положении. Иначе говоря, своей песней он хотел сказать: будь что будет, теперь не время размышлять.
V
– Вперед!
В лесу тихо потрескивало. Разговоров слышно не было, люди знали свое дело. Задержав дыхание, прошли они линию охранения, каждую минуту ожидая шквал огня. Время от времени они бросали вопросительный взгляд на соседа, и ответный взгляд как бы означал: нет, еще нет.
Было девятнадцать часов. В лесу царили покой и мертвая тишина. Далеко впереди раздавалась стрельба. Кора деревьев светилась в лучах вечернего солнца. Между деревьями вились протоптанные скотом тропы, на которых кишели муравьи, тащившие в свои муравейники хвойные иглы и кусочки дерева. Изредка под изодранным сапогом с треском разламывался светлый, гладкий, без коры, еловый сучок. Но людям было не до красоты и благоговейной тишины озаренного солнцем леса. Хотя глаза их – множество глаз – смотрели серьезно и внимательно, они лихорадочно искали лишь следы противника, чтобы по возможности упредить его. Впереди шел разведчик. Он скользил от дерева к дереву, от куста к кусту, стараясь оставаться незамеченным. Внезапно шедшие за ним солдаты увидели, что он упал, и в воздухе тотчас же засвистело: пи-у… пи-у-у…
Застрочил автомат разведчика.
– Впереди противник! Впереди противник… Позиции на склоне… Передать дальше…
Взводы перестроились, и артиллерийский наблюдатель запросил поддержки огнем. Ее дали незамедлительно, хотя и несколько жидковатую – на батарею был совершен воздушный налет. Едва только замолчала финская артиллерия, как начала бить русская. Однако они уже так близко подошли к позициям русских, что те опасались попасть по своим, и снаряды ложились метрах в ста позади финских солдат.
Еще во время артиллерийского обстрела русских Коскела скомандовал:
– Приготовиться, ребята!
– Приготовиться… Приготовиться… Приготовиться…
Люди подхватывали эти слова и передавали дальше – они до некоторой степени соответствовали общему настроению. В этот вечер солдаты были полны решимости пойти на все. И это неудивительно, ибо ситуация была как нарочно создана для того, чтобы подхлестнуть наступательный дух финнов. Ельник огласился громкими криками:
– Ааа-а… аа… Саа-тана-а-а… гопля… аа-а… урр-раа… аа-а…
Рев Виирили выделялся в реве других – у него был свой собственный боевой клич. Однажды Карилуото в какой-то связи рассказал, что в Тридцатилетнюю войну у католиков был клич «Иисус Мария», и Виириля видоизменил его на свой лад, более соотвествующий его умонастроению. Теперь возгласы других время от времени перекрывал жуткий нечеловеческий рев: «Иисус сатана!»
Ответом был оглушительный треск. Он напоминал треск костра из сухих можжевеловых веток, только был намного сильнее. У подножия склона упали замертво один за другим три солдата, остальным пришлось искать укрытия. Стволы деревьев трещали и хлопали, во все стороны летели куски коры и щепки, по кочкам то и дело злобно ударяли пули.
Коскела находился непосредственно за цепью стрелков и наблюдал за ходом боя. По звукам стрельбы он определил, что противник занимает здесь такой же широкий фронт, как и их собственный, если не шире. Вперед на прорыв -другого выхода не было. Однако с вершины пологого склона их встречал такой сильный огонь, что всякая попытка прорваться казалась безнадежной.
– Подавить огнем!-скомандовал он лежащим вблизи солдатам, и те начали искать цель. Сам он взял на мушку пулемет, дал по нему очередь из автомата, и голова стрелка исчезла. Но тотчас показался другой стрелок, и пулемет заработал опять. Коскела тщательно прицелился, и этот боец тоже исчез. Тело оттащили назад, и над пулеметом снова появилась голова в каске. После того, как и она исчезла, никто уже не появлялся, но Коскела хорошо понимал, что противник отдает себе полный отчет в том, как важно для него удержать позицию, и не уступит без борьбы ни пяди земли. Это было ясно с самого начала.
Однако перестрелку нельзя было продолжать бесконечно. Она могла погасить воодушевление солдат, и тогда свелось бы на нет действие первой штурмовой волны. Надо было что-то предпринимать. Вероятно, ему, Коскеле, следовало взять руководство атакой в свои руки. Но прежде чем он что-либо надумал, метрах в двадцати справа раздался крик Рокки:
– Эй, ты, с автоматом! Стреляй вон по той куче валежника у сосны! Дуй вовсю!
– Зачем?
– Там пулемет. Я хочу пробраться вон к тому корневищу, а ежели позволить им свободно стрелять, они убьют меня.
Автомат застрочил, и Рокка поднялся. Лишь на секунду метнулась вперед его серая тень – и вот он уже у корневища. В следующее мгновение по земле позади него хлестнула пулеметная очередь.
Рокка сразу увидел, что скрывалось за той грудой ольховых веток, на которую он вызвал огонь. Там была стрелковая ячейка, занятая тремя солдатами – одним автоматчиком и пулеметным расчетом из двух человек. Пулемет все еще строчил по его следам, однако Рокка был уже в укрытии за корневищем. Из дула пулемета било пламя, и Рокка отчетливо видел широкий костистый подбородок пулеметчика. Он достал из-за пояса гранату, испытывая при этом почти мальчишескую радость, ибо знал, что граната попадет в цель. Его взгляд случайно упал на гладкую еловую шишку, и он отбросил ее в сторону. В следующий же миг он пожалел об этом, но что сделано, то сделано. Шишка упала на груду валежника. Один из людей в ячейке заметил Рокку – но его граната уже летела к ним. Из ячейки послышался крик, головы исчезли, валежник взметнуло в воздух. В то же мгновение Рокка подбежал к ячейке. Один из стрелков шевельнул рукой, Рокка выстрелил в прыжке.
С края ячейки взвихрилась пыль. Рокка пригнулся и крикнул:
– Ко мне, ребята!… Теперь я стреляю отсюда… Вы знаете, что это такое? Это родная земля… Ко мне, ребята!
Он попробовал определить, с какой стороны стреляет противник, и, как только огонь прекратился, высунул голову и выстрелил в ответ. Соседняя ячейка была обезврежена. Он оглянулся назад и успел увидеть, как взводный, прапорщик Таскинен, поднялся, что-то крича, и в то же мгновение упал. Потом он увидел одного из солдат пулеметной роты, пытавшегося побежать вслед за ним. Солдат был мертв. Еще дальше он увидел второго – тот лежал, как-то странно подергивая головой. Затем Рокка очистил еще одну ячейку, единственный солдат которой так и не успел разобраться в происходящем.
Рокка дал еще одну очередь из автомата, и в это мгновение к нему в ячейку кто-то прыгнул. Он молниеносно обернулся. Это был Виириля. Он освободил себе место среди убитых и открыл солдатский вещмешок. Там была непочатая буханка хлеба, и Виириля сунул ее за пазуху между мундиром и голым телом. Гимнастерки у него не было. «Стоит ли тут разыгрывать из себя барина, пха- ха-ха-ха…» – он сжег рубашку в костре, поскольку в ней завелись вши.
Появление Виирили было замечено противником, и на краю окопа взвихрилась пыль, заставив их обоих пониже нагнуть головы. Виириля топтался на дне окопа, приговаривая:
– Эй, ты, там… Какого черта тебе не хватает… Вот сатана… перестань, слышишь? Не то приду и заберу у тебя ружье.
– Слушай. Мы очистим еще несколько окопов, чтобы расширить брешь… Потом ударим по флангам. Ты направо, я налево. Есть у тебя гранаты?
