— Этому бабскому угоднику только дай власть, так он своих кукол освободит от всех дежурств.
Очень беспокоило нарушение светомаскировки: двери в теплушках открывались ежеминутно, выпуская яркий сноп света — от «летучих мышей». Таким он казался, потому что темень вокруг чуть ли не ослепляла, ни одного огонька ни в близком городе, ни в бескрайнем поле. Только семафоры да редкие вспышки выстрелов у цитадели. Как бороться с нарушением светомаскировки?
— Товарищ боец! Вы куда?
— А я — в поле.
Не запрещено. А если у человека надобность? Но почему чуть ли не у всех эта надобность? Точно снова животы расстроили. Девчата хотя бы бегали группками, а мужчины по одному. Не стоят ли у них там, за аллеей колючих акаций, канистры со спиртом? Но ведь не унизишься до обнюхивания всех бегунов.
Досталось дежурство! За всю войну не было подобного. Стоял на сорокаградусном морозе у артсклада, но, кажется, такой ответственности не чувствовал. Возникали самые неожиданные проблемы. Светомаскировка — обязательна. А как со звукомаскировкой? Нужна она здесь? У нас ее нигде не было. А здесь чуть ли не в каждом жилом вагоне поют. И парни. Какие парни? Деды. И девушки. Распелись, как ласточки перед грозой.
На сколько времени поставил меня Кузаев? Дежурные по эшелону офицеры назначались на полсуток, но там, на своей земле, особенно на ходу поезда, они беззаботно спали в любой теплушке, подальше от штабной. А тут… Неужели на всю ночь такое нечеловеческое напряжение?
Однако и впрямь возвращается зима. А что удивительного? Еще февраль. Завтра — день Красной Армии. Начальник мой часто излишне активен. А сегодня не подумал, что завтра разгрузка и было бы очень кстати сейчас, вечером, провести беседы в теплушках, другого времени не будет. Но не мог же я подсказывать ему, тем более после назначения на дежурство: подумали бы, что «откручиваюсь». Тужникова невозможно понять. Позавчерашняя пьянка в Праге — ох, как взволновала его! А сегодня он странно спокоен.
«Уж не приложился ли сам?» — с юмором подумал я, прячась от ветра за станционное здание. И отличный кожух не очень грел. Ноги мерзли. А валенки не обуешь: подморозило, но хрупкий ледок легко ломался.
Тяжело засыпал эшелон. Когда немного угомонились, перестали «выбрасывать» из теплушек свет, я позволил себе погреться у дежурного по станции — в компании старого, молчаливого, необычайно сосредоточенного железнодорожника — поляка. Посмотрел на его работу и утешил себя, что его дежурство не менее тревожное, чем мое.
В окно ударил свет. От шоссе к станции шла машина с включенными фарами. Что делать с чужим, злостным нарушителем светомаскировки?
Выскочил к эшелону, прихватил караульного и с ним — на пристанционную площадь. Там уже стояла трофейная черная легковушка — «оппель-капитан», как я узнал позже.
«А вдруг немцы?» — тревожная мысль, и я, освещенный фарами, переложил пистолет из кобуры в карман полушубка.
Первым из машины вылез высокий человек в казацкой бурке, за ним, с заднего сиденья, — маленький вертлявый автоматчик, потом — два полковника. Наши! Но что нужно делать при появлении среди ночи на станции генерала? Ясно, я козырнул.
Тот, в бурке, строго спросил:
— Почему не докладываете?
— Товарищ генерал! Дежурный по эшелону номер…
— Откуда знаешь, что генерал?
— Интуиция, товарищ генерал.
— Ты смотри, какой мастер по интуиции, — засмеялся полковник.
— Кто по должности?
— Комсорг дивизиона.
— В таком случае понятна твоя интуиция. Комсоргу она нужна. Эшелон 73-го зенитного?
Я смолчал. Номер части — секрет, хотя мне это казалось наивным: и в Мурманске, и в Петрозаводске чуть ли не каждый любопытный мальчишка знал, что город защищает 73-й дивизион.
Генерал усмехнулся, бросил своим:
— Хороший политработник.
Автоматчик засмеялся.
— Учись молчанию, Реваз. А то у меня голова пухнет от твоих стратегических планов. Но если бы ты их доверял одному мне…
— Уже научился, товарищ маршал, — весело ответил автоматчик, при этом один полковник засмеялся, другой строго нахмурился. «Маршал? Неужели Жуков?» — я чуть сознание не потерял от страха и… от радости: вот повезло! Шагнул к нему, чтобы хорошенько всмотреться в лицо, запомнить… Представлял его ниже ростом. А он — вон какой! Но шофер… погасил фары. Снова ослепила темнота. После яркого света не сразу и звезды увидел — холодные и крупные.
— Где командир дивизиона?
— В штабном вагоне, товарищ, — не хватило духу вымолвить «маршал». — Я провожу вас…
— Позовите его сюда! — категорично-строгим голосом человека, привыкшего приказывать.
— Слушаюсь!
Я так громыхал сапогами в проходе вагона, что, наверное, разбудил всех своих коллег. Без стука ворвался в купе командира, уже сладко спавшего, схватил за ногу.
— Товарищ майор! Товарищ майор! Жуков! Кузаев, привыкший к тревогам, мгновенно подскочил.
— Что с ним? — у нас был свой Жуков, старшина пулеметной роты.
— Маршал Жуков!
— Что?
— Зовет вас.
— Куда?
— Он здесь, на станции.
— Ты что, ошалел или напился?
— Клянусь.
— Тоня! Спички! Где спички?
Подхватилась Антонина Федоровна, зажгла фонарь, подавала мужу штаны, портянки, забыв, что в одной сорочке. Я похолодел от мысли: хорошенькую услугу оказал бы своему командиру, приведя сюда, в это сонное царство, в семейное купе командующего фронтом. Маршал не спит, а офицеры-зенитчики дрыхнут, да еще с женами. У Кузаева тряслись руки, и он никак не мог натянуть сапог.
— Тоня! Ремень! Где ремень?
Я вышел в коридор. Вагон зашевелился. Офицеры одевались, точно в предчувствии боевой тревоги.
— Что там, Шиянок?
— Командира — на провод.
— Значит, поедем.
— Скорей бы.
— Лучше в палатке, чем в этом провонявшем портянками вагоне.
— Не гневи бога.
При сильном волнении так перехватывает дыхание, что не сразу можешь и слово вымолвить. Сколько мы там пробежали от вагона до станции — сотню метров, а запыхались, как старики.
Выскочили на площадь к машине. Но маршал и люди, сопровождавшие его, ожидали нас в пассажирском зале, пустом и холодном. Полковники светили электрическими фонарями.
Осипшим голосом, задыхаясь, Кузаев доложил:
— Товарищ маршал! Командир… семьдесят третьего АЗАД майор Кузаев по вашему приказу…
— У вас что, майор, грудная жаба?
— Никак нет.
— Долго собираетесь. В подштанниках спите? Или пепеже завел?
— Не положено, товарищ маршал. Собственную жену имею.
Веселые полковник и автоматчик засмеялись. У второго полковника перекосилось лицо. А мне хотелось дернуть своего командира за полу кителя: не глупи, не проговорись о жене. Мне жаль стало Кузаева: всегда такой уверенный, а тут правое колено его странно подергивалось, хорошо, на ноги не светили, и сам он как бы качался взад-вперед.
— Вам боевая задача, майор…
И — вот чудеса! — Кузаев уверенно козырнул и совсем другим голосом сказал:
— Прошу прощения. Но я должен иметь документальное подтверждение вашего звания и должности.
— Правильно, майор.
«Ай да молодчина! — подумал я. — Заметил, что не похож он на Жукова».
Присмотревшись, и я сильно засомневался.
Человек засунул руку под бурку, медленно расстегивал карман кителя.
Я настороженно следил за каждым движением, не его — автоматчика. А тут еще строгий полковник сказал:
— Вы, комсорг, можете идти.
Я отступил к двери, но не вышел, сжал в кармане рукоятку пистолета. Смешно, конечно, считать этих людей переодетыми диверсантами. Что они могут сделать? Убить командира? Меня? Но около эшелона добрый десяток караульных. Один выстрел — и тревога. Однако война приучила к бдительности.
Высокий протянул Кузаеву красную книжечку, полковник посветил фонарем.
Мой командир глянул в удостоверение и щелкнул каблуками, почтительно вытянулся.
— Прошу прощения, товарищ маршал.
Отлегло на сердце: все-таки маршал! Кто? Не похож ведь на Жукова. У меня прекрасная память на печатный текст и на портреты.
За стеной зазвонил телефон, закричал в трубку дежурный на чужом языке.
Маршал прислушался, сказал Кузаеву.
— Выйдем из помещения.
Пойти за ними после приказа полковника я не отважился.
Командир вернулся через несколько минут. Сказал мне с упреком и обидой, вспомнив, наверное, свой испуг в вагоне:
— Паникер ты, Шиянок. Жуков-Жуков…
— А кто? Вы же сами сказали «товарищ маршал», когда посмотрели документ.
— Маршал, да не тот. Маршал артиллерии Воронов. Труби тревогу.
— Сейчас?
— Сию же секунду.
— Зачем? Ночь — глаз выколи.
— Будем разгружаться.
— Здесь?
