Все понял.
Можете идти. Приготовьте свои вещи, я прикажу погрузить их на транспорт.
Благодарю вас, господин комендант.
Лейтенант Браун, личный осведомитель коменданта или «офицер для особых поручений», как его называли в комендатуре, исполнял свою службу не за страх, а за совесть. Это был опытный шпик, когда-то мечтавший сделать карьеру в гестапо. Несколько лет назад гестаповцы считали его уже своим, когда неожиданно Браун испортил свою репутацию. Это было в Берлине, в одном из фешенебельных ресторанов на Унтер ден Линден. «Золотая молодежь» развлекалась. Поглотив изрядное количество шнапса и рома, человек десять гестаповцев, в том числе и сынок мелкого фабриканта Ганс Браун, спустились в подвал, чтобы начать излюбленную в то время игру — на прочность нервов. В подвале тушили свет, двое головорезов с пистолетами в руках расходились в разные стороны на расстояние пятнадцати-двадцати шагов друг от друга и в кромешной темноте подавали короткие сигналы. Какой-нибудь Фриц кричал Курту: «Я здесь!» Курт вскидывал пистолет и стрелял «на голос», после чего слышался его крик: «Один — ноль!» Раздавался выстрел со стороны Фрица, и все это повторялось до тех пор, пока пустели обоймы в пистолетах. На всякий случай игроки писали записки и оставляли их в своих карманах: «Луиза, не мог перенести твоей измены…» В тот день Браун впервые участвовал в игре. По жеребьевке он должен был первым стрелять в штурмфюрера Гайнриха. Говорили, что Гайнрих из своего кольта без промаха бьет в глаз кошки, мяукнувшей в двадцати метрах от него. Не очень утешительные сведения для Брауна!
Кто-то спросил тогда у Брауна: «Ты написал завещание?» Он кивнул головой и, пошатываясь, направился в свой угол. Ноги у него дрожали, как после тяжелой болезни, тошнота подступала к горлу, а пистолет в руке казался необыкновенно тяжелым. «Я здесь, Браун!» — услышал он спокойный голос Гайнриха.
Ганс вздрогнул, но не выстрелил. Ему теперь казалось, что голос штурмфюрера доносится со всех сторон, словно десяток Гайнрихов засели вдоль стен и по всем углам. Браун дрожал, спина и затылок у него стали мокрыми от пота. «Эй, ты, хлюпик! — Гайнрих, наверно, злился, голос у него скрипел, как несмазанное колесо. — Стреляй, или я через секунду продырявлю твою трусливую башку».
Браун выстрелил и прислушался. Несколько секунд в подвале была тишина. Надежда, чтоон убил или тяжело ранил Гайнриха, входила в сердце Брауна, как возвращающаяся жизнь. Боже, как он был рад! Скорее выбраться из этого проклятого подвала и больше никогда сюда не спускаться! Жить, жить, видеть свет, не ждать, что тебя насмерть продырявит пуля. «Эй, ты, крыса, чего молчишь?» Это был голос Гайнриха. На него надо было отвечать. Надежда упорхнула, и сердце сжалось в комочек. Отвечать? Но это — конец! Гайнрих не промажет, он уже держит свой кольт на полусогнутой руке и ждет звука. Браун молчал, плотно прижавшись к земле, и слезы бежали, из его глаз.
Кто-то крикнул из укрытия: «Это подлость, Ганс! Ты должен податьсигнал». Но Браун молчал, все теснее прижимаясь к земле. Включили свет. Первым к Брауну подошел Гайнрих с кольтом в руке. Он пнул ногой Ганса и сказал сквозь зубы: «Падаль!» И все, кто выходил из подвала, пинали его ногами и повторяли: «Падаль».
Это был конец его карьеры. Он знал, что отныне дверь в гестапо для него будет навсегда закрыта. «Что ж, — решил он в конце концов, — может быть, вы потеряете больше, чем я. У меня талант разведчика, но вы не получите от меня даже самой паршивой сплетни!»
С тех пор он ненавидел гестаповцев жгучей ненавистью и весь свой опыт талантливого шпиона направлял на то, чтобы сделать им какую-нибудь пакость. Выследить кого-нибудь, раскрыть какую-нибудь явку и потом доложить об этом в комендатуру или армейскому командованию через голову гестапо — в этом Браун находил особое удовольствие…
Можете идти, Браун, — мягко повторил комендант.
…Аким Андреевич Середин, выйдя от коменданта, направился в порт. Рядом с пакгаузом плотно укрытое брезентом лежало ценное заводское оборудование. Надо было помешать немцам вывезти его или, в крайнем случае, уничтожить. Это была нелегкая задача: фронт не был прорван, немцы отступали без паники, надеяться на скорый прорыв наших войск Аким Андреевич не мог. А через несколько часов к причалу подадут транспорт, который надо загружать. Ко всему этому прибавилась еще одна забота: в тюрьме находилось более двухсот заключенных — человек сто пленных солдат и офицеров, несколько человек, арестованных по подозрению в участии взрыва транспорта, и другие. Этих людей комендант намеревался погрузить на баржу «Пристань Глухарь» и вывезти в море. Конечно, для того чтобы подальше от берега баржу и ее «пассажиров» пустить ко дну.
Середин твердо решил: заводское оборудование спасти не удастся, придется его погрузить на транспорт и взорвать. Но спасти людей? И как взорвать транспорт? Удастся ли пронести с каким-нибудь станком мину замедленного действия и спрятать ее в трюме?
Середин прошел в склад, где в темной каморке, просматривая какие-то бумаги, сидел Федотов. Присев на скамью, Середин сказал:
Погрузку оборудования приказано закончить к восьми вечера завтра. Комендатура пришлет на помощь заключенных.
Понятно. — Федотов встал, выглянул из конторки, прикрыл двери. — Здесь все время крутится Браун. Похоже, что он…
Я знаю. — Аким Андреевич устало кивнул головой. — Сейчас он у Штейера. По-видимому, они устанавливают за нами слежку. Надо быть особо осторожными… Сегодня свяжитесь со Стариком, скажите ему, что всех арестованных хотят грузить на «Пристань Глухарь» и выводить в море. И надо также… — Середин внимательно посмотрел в осунувшееся, пожелтевшее лицо Федотова, — взорвать транспорт с оборудованием.
2
Погрузка транспорта подходила к концу. Порт был окружен солдатами, из гавани никого не выпускали. У трапа стояли гестаповцы, тщательно проверяя каждый ящик. В трюме дежурили минеры; грузчиков и пленных, работающих на погрузке, в трюм не допускали: там работали немецкие солдаты и команда транспорта. Браун ни на шаг не отходил от Середина, был очень любезен, откровенно делился с ним новостями.
Вы знаете, — говорил он, — ваш посыльный оказался подпольщиком. Кто бы мог подумать? Слава богу, нам удалось его арестовать.
Он внимательно смотрел в упор на Акима Андреевича.
Я давно присматривался к этому парню, — спокойно отвечал Середин. — Мне что-то в нем казалось подозрительным. И я все время хотел сказать об этом вам, но забывал. Знаете, все некогда было…
Да, конечно, у вас очень много работы, господин Середин, а хороших помощников нет… Этот Федотов, знаете… Прохладный вечер, не правда ли, даже в дрожь бросает от холода. Этот Федотов, ваш помощник, полчаса назад хотел сбежать. Оказывается, он был таким же, как Морев. Мы следили за ним…
О, наша разведка никогда не дремлет, господин Браун, — улыбнулся Аким Андреевич.
Да, мы свое дело знаем! — воскликнул лейтенант. — Вы хотите куда-то уйти?
Мне надо к коменданту, дать отчет о погрузке.
Я рад услужить вам, господин Середин. Поедем на моей машине. Кстати, в порту вам больше нечего делать. Здесь все уже кончено.
Комендант фон Штейер был очень любезен с вошедшим в его кабинет Брауном. Когда лейтенант сказал ему о том, что арестованы помощник Середина Федотов и посыльный Морев и что он, Браун, имеет основание считать Середина руководителем всей этой группы, Штейер попросил Брауна сесть рядом с ним на диван, отечески похлопал его по плечу.
Вы измотались на своей работе, мой мальчик, — ласково сказал он. — Вам надо хотя немножко отдохнуть. Кстати, я давно хотел для вас кое-что сделать. Вы не будете против того, чтобы я на имя вашей жены выслал в Германию небольшую посылку? Мне подарили десяток прелестных узбекских ковров. Шедевры. Я хочу разделить этот подарок с вами. Ведь вместе работаем, вместе подвергаемся опасностям…
Нет, Браун ничего не имеет против такой любезности Штейера. Но сможет ли он когда-нибудь отблагодарить своего шефа за такой дорогой подарок?
Стоит ли говорить о благодарности! Мы, солдаты должны заботиться друг о друге… Да вот что, мой мальчик. Нельзя ли этого Середина убрать как-то без шума? Не совсем приятно, когда об этом пойдут разговоры. Некоторые завистливые люди могут сказать, что комендант пригрел около себя коммунистов…
Браун на минуту задумался, но комендант немедленно его успокоил:
Сегодня ночью немецкий катер потащит баржу с пленными в другой порт, после того как уйдет транспорт со штабом и другими службами. Баржа эта должна расползтись по всем швам на первой же волне. Но на всякий случай в открытом море матросы с катера помогут ей быстрее закончить свое существование: две-три пулеметные очереди и — конец. Кстати, Середину будет поручено сопровождать на этой барже военнопленных и арестованных…
