Ознакомительная версия.
– Шиш – эта чито? – полюбопытствовала Жения.
– Что, что!.. Ликбез, сударушка, прикрывается! Распечатаем-ка дело… Вскорую чисть картохи. А мясом я займусь.
Он вложил ей в руку нож, картофелину. Знаками показал: чисть, ну чисть!
Жения послушно сняла с картофелины одну тоненькую, живописную завитушку.
– На перви, – выставила указательный палец, – чито будэт?
Заваров молча поднёс к ней полную кастрюлю прокислых вчерашних щей.
Жения страдальчески поморщилась.
Осудительно покосилась на Заварова.
– А я бы на твоём месте не фыркал! – вскозырился Заваров. – Щи, они и есть щи. Русский из-за стола встанет без щей – голодный!
Заваров стушевался.
У него-то и со щами встаёт голодный.
Сам он к своим щам не притрагивается.
Скинул он на полтона.
– Чего… Щи – фирменное блюдо, – заоправдывался. – Как могу… Война… Здесь не ресторан "Националь"… Не до деликатесовщины… А окормлять народушко надо! Оне каждый день половину не съедают. А я каждый день варю по норме. Не свари – начальство в одно место целую перчину воткнё. А так… Норма есть! А что не едят, так это, извиняюсь, ихняя мировая скорбь… Перед ихними капризами мы шапчонку не ломаем. Хотя… по чести… Тоскли-ивенькие у меня щи…
Заваров обругал себя мямлей. Встрепенулся. Налёг голосом:
– Хватит антимоний! Ну да чисть картохи! Даём пролетарские щи!
Жения медленно, вызывающе провела перед ним из стороны в сторону ножом:
– Дайом харчо!
– Щи! – прикрикнул Заваров.
– Харчо!
– Щи! – притопнул Заваров. – И заруби на своём носу, сударка. В армии приказ начальника не обсуждается, а выполняется! Оно хоть я и сам рядовой, да ты всё одно рядовее… Упрямиха!.. Воистину, бабы всех мастей родом из пекла. – И выкрикнул фальцетом, гневно вскинув руку, мол, дискуссия окончена: – Щи!
Жения бросила нож, недочищенную картофелину в ведро с картошкой и обиженно пошла из кухни.
"Наступи мышке на хвост и та огрызнётся", – в лёгкой растерянности подумал Заваров, направляясь за Женией.
Он настиг её уже в двери, опасливо тронул за локоть.
– Мы так, Генацвалечка, не договаривались. Совсемушко у нас житуха наперекрёс ломанула…
Остановилась Жения, вслушивается в голос. Будет глотку драть – к чёрту от такого генерал-повара!
– Ми-илая! Радость ты моя всекавказская! – сносит Заварова на самые нежные тона. – Ты уж не шали так… Нам нельзя подврозь… Уж куда оглобли, туда и сани… А ты… Спокинуть одного… Я всё рабочее время вбубенил в твой ликбезишко. А ты теперища хвосток трубочкой и прочь? Дорогуша! Уж горшок об горшок не надо бы. Не уходи… Извиняй, погорячился… Вышел из градусов… Пойми, чего я боюсь… Я сготовил… Ну, несъедобно… Не… Помякша… Ну невкусно… Дак несмертельно. А я не знаю, а я не ведаю, как ты стряпаешь. А ну наготовишь – с дудками под трибунал подпихнёшь! Как-то, понимаешь, не больно охота, чтобушки мои кулинарские доблести, то есть наши с тобой, разбирал, на часто ситечко сеял сам трибуналий…
Жения отлепила, столкнула с локтя его цепкие пальцы.
Пошла дальше.
– Ну и жизнюка! – взмолился Заваров. – В огонь зайдёшь – сгоришь, в воду полезешь – захлебнёшься, в лес пойдёшь – заблудишься, с бабой свяжешься – спокаешься. Без обеда столько миру оставить! Генацвалечка! Да крест на те есть?
Жения обернулась, выставила прежнее условие:
– А харчо дайом?
– Даём! Даём!! – согласно затряс Заваров и головой, и руками. – Как не дать? Да на тебе белый свет углом сведён! Любой харч!.. Абы только давай! Да-ава-ай!! Генацвалечка!!!
Через два часа Заваров гордовито вышагивал среди раненых с двумя вёдрами харчо.
– Дорогие граждане больные! Чижолые и лёгкие! Но все одинаково голодные по моей милости! Спешу вас о…
Его перебили. Заворчали со всех сторон:
– Да кончай трёп!
– Не кайся загодя! Лей уж свои портяночные щи!
– Загодя прощаем…
– И без митинга!
Заваров защитительно выставил поварёшку.
– Извиняюсь, граждане голодные! Но с сёдни фирменные щи – хоть портянки полощи, схлопотали отставку! По этому поводу маленький митинг. Спешу вас обрадовать! Как вы знаете, всё живое требует пищи и притом хоть чуток вкусной. Сёдни, докладываю, всё вкуснотень! Сёдни обед у нас с кавказским уклоном. На первое вместо тоскливых вечных щей будет дано хорчо. Что это такое? Во-первостях, это все едят, а умные просют добавки. А переводится с голодного так: хор – ай хоррошо! А чо – чо мало налил?! Лично я так понял.
– Ну-ну, хитруля! – подстегнули снизу, с носилок. – Сам-то опробование произвёл?
– И неоднократное! – готовно выпалил Заваров. – Раньше я ел посля всех. Не то что совестно наперёд всех наедаться – просто не лезло в глотку то, что сам навертишь… Я как на духу… Чего секретничать, опротивело самому. Изо дня ж в день репертуаришко несменяемый! Щи да овсянка, овсянка да щи. А другого не могу. Против ведь воли пристегнули к котлам. Я под козырёк. Слушаюсь! Исполняю, как знаю… А какое там исполнение? Тоска-а… У меня ж, миряне, по кухарничанью неначатое нижнее образование. А про верхнее и полный молчок… А жить, понятно, манит. Вот и ел… По нужде давился своим. А тут поел слегка, раздуло, как телка… А честно… Невтерпёж… Напёрся раньше всех, как твой поп на Масленицу.
– Оно, конечно, повар с пальчика сыт.
– С поварёшки! – уточнил Заваров. – Горячо и за вкус поручусь! Во рту, в нутрях всё огнём горит. А всё равно ел бы так и ел. Хоть ведро одному поставь – уговорил бы! Ешь, братцы, и чуешь, кровя заиграли марш, побежали озорней. Силища в тебе нелюдская пробуждается! Жестоко зовёт тебя!..
– Страхи-то какие, зуб за зуб забегает, – подкусил кто-то ласково с полу. – Выражайся ясней, чтоба знали. Куда зовёт-то?
– Вот поешь и узнаешь… Только добавлю. Аплодисменты – мамаше нашего Генацвалика. Вот ведь как… По-нашенски, по-русски, ни чох-мох, ни аза не понимает. А наварила-напекла – радости вагон!
Заваров положил руку на плечо стоявшей рядом Жении.
Жения зарделась и поклонилась неловко.
Заваров сел на низенький стульчик, стал наливать в миски харчо.
Жения пошла разносить.
Ей радостно было разносить. Уж сегодня-то её гостинца хватит всем. Отказу никому не подадут!
Навалились есть.
Лица наливаются светом, хмурь тонет.
Едят нахваливают да покрякивают.
– Иль на вас крякун напал? – удивляется притворяшка белёсый мужичок. – Иль вы все селезни? – И ласково зовёт: – Ути, ути, ути-и…
– Кря! Кря!! Кря!!! – отвечают ясно, отчётливо.
Мужичок лукаво подумал и себе крякнул сквозь весёлую слезу.
В дальнем углу поднялся парень. Улыбка вздрагивает слабенькая, толкётся на полинялом лице. Бредёт парнишка с пустой миской к Заварову.
– Это я, ваша светлость, подавал запрос, куда зовёт-то ваше харчо. Я все дни лежмя лежал. К щам не притрагивался. А тут ухайдокай миску с верхом! Чую – позвало! За добавкою! Я и топаю… Впервые встал…
Общий хохот потопил его слова.
На второе тоже новое. Вместо наскучившего жеребцовского плова – овсяной каши – хачапури. Этакие сдобненькие лепёшечки с сыром и на яйцах. Свеженькие, мяконькие. Только что с огня соскочили. Во рту смеются!
– Боже! – сказал уже в летах солдат с "самолетом". [23] – Да ну так корми нас, так весь санбат в неделю поднимется и станет к оружию. Мамаше, доброй мамаше наше солдатское спасибо да поклон…
В ответ Жения как-то виновато улыбается и норовит утянуться за широкую заваровскую спину.
Знатная выявилась Жения стряпуха. Что ни сготовь, за всё спасибо. За всё поклоны. Полное уважение, полное почтение ото всех.
День она на кухне. Вечера все напролёт с сыном. Чего ещё? Каких благ по нынешней военной поре желать?
Выше края не просила и не мечтала просить у судьбы. Однако покой не шёл к душе. Гвоздём сидел в ней какой-то незлой чёртушка, знай нудил своё: не по всей правде живёшь, не по всей…
А где она, вся правда? Кто её вымерял?
Жению ни в чём не упрекнёшь. Ни в лени, ни в разгильдяйстве. Весь день как взвихренная заведёнка за троих пашет на кухне – нехват, нехват народу! – и на минуту не присядет.
"А может, вся правда в том, чтоб ещё быстрей крутиться? На последнем пределе каждый день? Каждый час? Поскорей свали кухонные хлопоты и…"
Умудрилась она выжимать время и на то, чтоб после кухни объявиться в санбате.
В санбат только приди. Этому поправь в головах, тому подай утку, тому костыль, тому, однорукому, помоги закурить, чиркни спичкой ("Сестричка, угости огоньком…"), тому заштопай, тому пришей, тому постирай, тому…
Постепенно голоса просьб смолкают. Наконец, совсем тихо. Неслышно, печальной тенью проходит Жения меж носилок, заглядывает в лица. Ничего не надо? Ничего не надо?
Нет, ничего никому не надо.
Одни спят, другие благодарно улыбаются.
Жения сторожко вслушивается в себя – чёртушка молчит про правду, и Жения в крайней усталости убредает к операционной, "где с того света достают".
Ознакомительная версия.
