— Сосредоточиваюсь… Вместо Пушкарева готовлюсь, — небрежно и даже язвительно ответил Широбоков, не спуская колючих глаз с командира звена.
— Сосредоточивайся. Полезно! — сухо бросил Орлов, проходя мимо и ища глазами Пушкарева. — Летишь ты не вместо Пушкарева, а как запланировано, только время сдвинулось. — Орлов не мог забыть вчерашние выходки Широбокова. А тут еще с какими-то причудами, недовольный чем-то. И он уже издалека добавил: — А вообще, после полета поговорим.
— Как прикажете, товарищ командир, — выражая готовность к разговору, живо отозвался летчик.
Широбоков выполнил задание успешно. Он верен своему принципу: полет — его работа, а работать надо всегда хорошо. И он не стал ждать, когда позовет командир звена, не в его это натуре, сам подошел к Орлову. Вид у Широбокова независимый, голос настойчивый, даже чуть-чуть вызывающий, упрямый.
— Командир, наказывай, если в чем виноват.
Орлов ответил летчику твердо, но дал понять, что готов поговорить с ним по душам:
— Нет, что ли, скажешь?.. Нагородил вчера черт знает что… А парня поддержать надо… Твои же слова: женитьба — дело серьезное.
Широбоков о вчерашнем вечере и думать не думал. Его занимало теперь неожиданное отстранение Пушкарева от полетов, и он не был настроен ни на какие другие разговоры, потому что действий командира звена не одобрял. Широбоков вообще не одобрял позицию, какую занял Орлов с приходом в эскадрилью майора Зварыгина. Был командир как командир, все шло как надо, все летали, молодые росли, крепли, а теперь пошли с каким-то креном. Разговору, шуму, не успеет комэск высказаться, а Орлов вслед за ним. И все повторяет, призывает. А крен все глубже, глубже. До чего теперь дошло: Пушкарева к полету не допустили! Вот уж чего в звене никогда не было. Широбоков скривился, качнул головой и с досадой протянул:
— А-а… командир, в этом ли дело? Посмеялись и за-были.
Орлов не мог простить Широбокову, он кадило раздул… Если бы не он, Пушкарев не крутил бы «бочки», не метался бы, как в бреду. Но его удивила и реакция Широбокова.
— Пушкарева с собой не равняй. Тебе все трын-трава, потравить баланду, как свежим воздухом подышать.
— Он в авиации служит, и пусть свой ум навостряет на полеты, а не на каких-нибудь там зазнобушек… Уж если на то пошло, любовь не нуждается в чьей-то помощи, у нее свои крылья.
— Но ты не подрезай их, не лезь в чужую душу. И брось свою холостяцкую теорию.
— Теорию бросить можно, а вот как быть с практикой?
— С какой практикой?
— Ас такой — Пушкареву сегодня не дали летать…
Орлов остановился, устремив на Широбокова немигающие глаза. Он терялся в догадках: почему Широбоков перестал его понимать? Ищет виноватых, все валит с больной головы на здоровую… Вот и поговорили по душам. У Орлова уже не было никакого желания продолжать с ним разговор. Пусть немножко уймется, станет самим собой, а не притворой, каким Орлов раньше даже представить его не мог. Однако намерения Орлова вдруг разрушил сам Широбоков. Он уже не хотел уходить просто так, его встречное желание поговорить по душам оказалось сильнее, и началось с того, что, взрывая обстоятельства, он неожиданно совсем незаслуженно бросил упрек Орлову:
— А впрочем, что тебе Пушкарев?! Все идет по плану. Почва готовится основательно…
Орлова будто током ударило.
— Ты о чем, Володя? Какая почва?
— О чем? Какая? Не видно, что ли?!
— Не понимаю тебя.
— Поясню, командир, поясню. Наберись терпения, выслушай. Не кажется ли тебе, что с некоторых пор в эскадрилье летают одни и те же летчики? За их счет и планы, и налет, и безаварийность. А другие лишь подлетывают, уровень свой поддерживают. Я не жалуюсь, но и о себе скажу: сделаю три посадочки и хожу в победителях, видите ли, подтвердил класс… Но для истребителя это же только прелюдия, командир, Прелюдия… Ты же лучше меня это понимаешь…
Излагая и отстаивая свою точку зрения на сложившееся положение в звене и эскадрилье, Широбоков старался придать образность своим словам. Но, несмотря на это, слова летчика тут же тускнели и теряли звучность под действием встречных готовых формулировок и фраз, над которыми Орлов не задумывался и в правоте которых не сомневался: «Да, летают… но все же планируется, утверждается… И если он летит, значит, так надо…» Сам Орлов давно взял за правило в учебе на шаг-два идти впереди своих подчиненных. Он всегда может сказать летчику, что его ждет завтра, в очередном полете, и к чему надо готовить себя. Так он будет делать всегда, пока будет командиром. А еще в нем стояла, звенела и резала ухо до боли обидная фраза, на которую он ждет и никак не дождется обещанных Широбоковым пояснений: «А что тебе Пушкарев?!» Кто-кто, а он, командир звена, знает, что для него Пушкарев и что для него каждый летчик в звене…
— Слушай, Широбоков, — не выдержал наконец Орлов, — о каком ты плане заикнулся, о какой почве, и при чем тут Пушкарев? Откуда мешанина такая взялась?
Широбоков вздохнул:
— Командир, все по порядочку. Вызвал на мужской разговор — слушай. В командирские функции я не лезу, говорю как летчик… Так вот какие у нас художества творятся: одни летают, а других тем временем потихонечку убирают. Малкина уже «выдвинули», дошла очередь до Пушкарева: «Не полетишь!» Вот я и говорю: все по плану, почва готовится основательная… А подумать, что получается: фальшивые мазки на холсте. Вот видишь, даже художника вспомнили.
— Что-то не то, Володя! — сказал Орлов, задетый за живое.
— Поясню, сейчас поясню… А все из-за того, что учения предвидятся… «Зенит»! Будут смотреть высокие начальники. Вот Зварыгин им и покажет свою эскадрилью… В братском полку он себя показал, теперь покажет у нас. На новейших машинах! А после учений навострит крылья дальше. Что говорить, залетная птица.
Орлов скривился, как от горького лекарства. Никогда в жизни он так ни о ком не отзывался… Все, с кем он служил, были для него образцом, и он святым считал любое командирское слово. Да если человек летает, если он не задумываясь идет на риск, он уже заслуживает великого уважения. И Орлов не хотел, чтобы Широбоков так непочтительно отзывался о Зварыгине. Это летчик, на которого смотрят, к которому прислушиваются, от которого всегда ждут чего-то необычного и надеются, что именно он, а не кто-то иной отличится и на учениях «Зенит».
— Нет, Володя, комэска не задевай. Ты знаешь, он ас из асов, — сжимая скулы и проглатывая застрявший в горле комок, сказал Орлов.
— Ему и карты в руки. Пусть асов и растит, а не собирает готовеньких. Профессоров, зубров. На чужой таратайке в рай не примут. А вот Пушкарев будет летун посильнее нас всех…
Орлов согласен с мнением Широбокова о Пушкареве. Если бы он имел побольше опыта, Зварыгин никуда бы его не отправлял, держал у себя, даже если бы тому пришла пора на учебу в академии или на перемещение по службе на какую-то другую, высшую должность. Таких Зварыгин собирает и такими пытается укомплектовать эскадрилью. Теперь Орлов в этом разобрался. Пока он не знал, чем кончится история с Пушкаревым, но стоял за него твердо. Наконец-то Широбоков поймет, что отстранения Пушкарева от полетов добивался он, Орлов, совсем из других соображений. В интересах летчика и звена это делал, а Широбоков не разобрался в этом, расценил все по-своему.
— Пушкарев останется… Майор Митрофанов не позволит, — сказал Орлов, пытаясь выдать желаемое за действительное…
— Поднажмут и на командира полка. Кто-то у Зварыгина есть наверху…
Упоминания о Зварыгине Орлов не переносил. Старался пресекать любые разговоры о нем.
— Ну кто это тебе все наговорил? — осуждающим тоном сказал Орлов.
— Никто! — как обрезал Широбоков. — По-твоему, обязательно кто-то должен говорить? Дорогой командир звена, не по словам же все оценивается.
Орлову не нравился поучительный тон Широбокова, но он уже чувствовал его правоту, она пробивалась сквозь наигранную браваду и раньше, но тогда ему что-то мешало его понять. Он заинтересованно слушал и отвечал уже не резко, так, чтобы не оборвать разговор:
— Прописные истины глаголешь.
— Пусть прописные, но все же истины! Ладно, дай мысль закончить, раз вызвал на откровение. А суть откровения вот в чем: когда летчик зеленый — это полбеды. Хорошие командирские руки всегда доведут его до боевой кондиции. А вот если этот недозрелый летчик станет зеленым командиром — это уже беда… Из недоученного летчика не выходит ни хорошего командира, ни путного штабиста. И все же это не самое главное, есть на свете дела куда поважнее…
Широбоков говорил веско, просто и откровенно. Орлов его не перебивал, молчал, даже когда тот остановился, чтобы перевести дыхание. Широбоков сдвинул назад фуражку, не спеша потер пальцем висок, соображая, как бы получше сказать, и продолжил:
