Общий хохот окончательно сконфузил бедного сонного артиллериста.
— Да что вы ему верите! — оправдывался он. — М — р был сам в одном сапоге и с переполоху шашку надел через левое плечо, а туда же смеется, что я в темноте принял его за фейерверкера.
— Что же ты так в одном сапоге и был во время тревоги? — спросил сотник.
— Понятно, нет, — отвечал гардемарин, — вижу, что все спокойно, крикнул Хрящатого и стал надевать другой сапог, а надеть впотьмах такую махину нелегко! — И он при этом показал действительно длиннейшие сапоги, четверти полторы выше колен. — В это время, — продолжал он, — с аванпостов раздалось выстрелов пять, а так как снимать легче, чем надевать, я снял оба сапога, схватил берданку и побежал с Кочв — м на аванпосты; изодрал ноги, как черт знает что, теперь не знаю, как пойду завтра в горы.
— Вот, охота пуще неволи, шляться по горам! — заметил, зевнувши, сотник.
— Ты, кавалерия, этого удовольствия не понимаешь, да потом и против цинги полезно; у меня, брат, ноги пухнуть стали.
— И для чего это моряков сунуло в степь? Решительно бесполезный народ на суше, — поддразнивал артиллерист.
— Решать этот вопрос не твоего ума дело, — огрызнулся моряк.
— Цыц вы, ребятишки, — шутливо крикнул комендант, — чем спорить, лучше выпьем, закусим, да и на покой.
На столе уже стоял сыр, холодная говядина и неизменные сардинки.
Комендант нагнулся и вытащил из-под кровати бутылку, в которой был коньяк, теперь замененный водой.
Артиллерист не выдержал и фыркнул. Сотник засунул оба свои громадные уса в рот и еще сдерживался. Гардемарин начал надуваться от внутреннего смеха и ежеминутно готов был разразиться хохотом.
Комендант налил воображаемого коньяку в стакан и ахнул, но так комически, что вся публика разразилась гомерическим хохотом. Гардемарин, лежавший на табуретках, хохотал до того, что табуретка выскочила из-под ног и он слетел на пол; комендант, не знавший виновников опорожнения бутылки, переводил свой недоумевающий взгляд с одного на другого. Наконец публика успокоилась и трое виновных покаялись.
— Ну, что теперь делать? — спросил комендант. — Посылать поздно.
— Как поздно? — зарычал казак. — Всего половина первого, армяшка должен открыть, вы только скажите, что для вас, а не отпустит, так… — И казак докончил жестом, проведя рукой по нагайке, висевшей рядом с шашкой.
— Ну, так пошлем, — согласился комендант.
— Нет, господа, позвольте уж мне устроить маленькую пирушку, так как я сегодня в изрядном выигрыше, — отозвался Александр Иванович. — Я пойду к армяшке и притащу, что у него есть лучшего.
Предложение его было встречено общим одобрением.
— Черт знает что, как ни бьешься — к вечеру напьешься, — с видом покорности к предопределениям судьбы произнес артиллерист и вышел из кибитки вслед за командиром охотников.
Темная звездная ночь окутывала своим мраком все окружающее. В нескольких шагах от кибитки, в редуте, едва виднелся силуэт артиллериста-часового.
В воздухе царила мертвая тишина; только где-то далеко кричал шакал, подражая плачу ребенка; крик этот то приближался, то удалялся, смолкал на минуту и снова проносился в воздухе, раздражая нервы молодого человека, стоявшего на краю обрыва.
Под ногами у него, в долине, светился огонек потухавшего костра; он то вспыхивал и своим красным пламенем на мгновение освещал арбу, казавшуюся фантастически высокой, то потухал и едва выделялся светлой точкой в общем мраке.
Но вот до слуха артиллериста донесся голос Александра Ивановича:
— Ну вставай, что ли!
Как-то странно звучал этот голос из мрака, из глубины нескольких десятков сажен, доносившийся на вершину холма. Снова послышался тот же голос:
— Лучше вставай сам, а то подыму нагайкой! Ну же!
Прошло несколько времени, и до слуха подпоручика донесся короткий сухой звук: шшлеп, шшлеп и недоумевающе болезненное восклицание: «A-а, ой!» — это Александру Ивановичу удалось наконец разбудить армянина.
— Пойти разве, помочь ему нести бутылки, — пробормотал артиллерист и стал осторожно спускаться по крутой тропинке, извивавшейся в темноте беловатыми зигзагами. Он прошел уже добрые три четверти пути, как вдруг услышал издалека донесшийся окрик аванпостного часового: «Кто идет?» Через мгновение тот же оклик, но уже повторенный беспокойным голосом и затем — тррах, тах-тах, тррах! — четыре выстрела гулко загремели в ущелье, перекатываясь по горам и повторяясь бесконечным эхом Бендессенских холмов.
— Начинается спектакль, — проворчал артиллерист, попробовал, легко ли вынимается из ножен шашка, и уже без всякой осторожности стал сбегать по тропинке.
Эти четыре выстрела произвели необычайную перемену в тихом, сонном лагере; повсюду слышны были крики: «В ружье!» Казачья труба неистово играла тревогу. Верблюды подняли рев, так как бесцеремонные солдатики, спеша на свои места, пробирались между спутанными «кораблями пустыни» и беспокоили их; лошади на коновязи начали биться и ржать, перепуганные верблюжьим ревом. Персы, не отличающиеся храбростью, стали взбираться на холм и своими гортанными криками увеличивали суматоху; двое из таких храбрецов, лезших гуськом по тропинке, на свое несчастье, натолкнулись на артиллериста и в мгновение ока полетели с двух сажен высоты в ручей, напутствуемые энергическими: кепе-оглы! (самое забористое татарское ругательство) — сердитого подпоручика.
Слышался звонкий голос Сл-кого, разносившего своих охотников за медленное выстраиванье фронта.
— Какие вы охотники, бабы! Вам, чертовым куклам, юбки надеть надо! Сто раз вам говорено: не одеваться, а брать ружье, подсумок и хоть голым становиться во фронт! Последний раз вам повторяю, а еще раз случится — вся команда простоит во фронте до утра. Пока разойтись, да быть по первой команде готовыми, а то ползут, точно… — сделав очень нелестное для охотников сравнение, Александр Иванович исчез в темноте.
Артиллерист между тем уже подходил к аванпостам. Шагах в двадцати перед ним едва виднелось нечто двигавшееся.
— Кто идет? — крикнул ему темный силуэт.
— Солдат, стой! Что пропуск?
— Гайка!
— Проходи!
— Вы, ребята, стреляли? — спросил офицер.
— Никак нет, ваше б-дие, соседний пост, — отвечал старший в звене, беря на плечо.
— А вы ничего не видели?
— Никак нет, слышали, как что-то прошуршало перед нами, а видеть — ничего не видали.
— Посматривай хорошенько, ребята, а то ведь эти прохвосты подкрадутся, так и оглянуться не успеешь, как горло перехватят.
— Оно точно, ваше б-дие, больно уж ловкий народ.
— Что тут между вами и соседним постом, нет ям или рытвин? А то пойдешь да и свалишься.
— Никак нет, камнев только, ваше б-дие, много. Да позвольте я вас проведу. — И услужливый солдатик повел артиллериста к соседнему посту.
Здесь за старшего был вольноопределяющийся, хороший знакомый его, который и рассказал, что они слышали долгое время шорох и наконец явственный шепот, так что он и приказал выстрелить, после чего послышался легкий стон и шум катившихся камней.
Узнав, в чем дело, подпоручик отправился обратно и наткнулся на коменданта, шедшего в сопровождении прапорщика Коч — ва справиться о причине пальбы. Несмотря на уверения артиллериста, что все благополучно, комендант все-таки продолжал путь к аванпостам, а подпоручик полез на холм и в комендантской кибитке нашел Сл-кого, расставлявшего на столе разные деликатесы, приобретенные от так неделикатно разбуженного армянина.
Лагерь начал успокаиваться, и только в комендантском дворце было суетливое движение: готовился лукулловский ужин.
Не буду подробно описывать этого ужина; много елось, говорилось, но более всего пилось; и только когда вершины гор осветились мягким, розоватым светом зари, собутыльники вышли из кибитки покурить на свежем воздухе. Было довольно холодно, и собеседники кутались в бурки.
— Однако пора собираться в дорогу, — промолвил, потягиваясь Сл-кий. — Что же, идем вместе или нет? — обратился он к гардемарину.
— Идем, — отвечал тот и скрылся в свою кибитку окачиваться водой и собираться в экспедицию в горы.
Через час внизу холма была выстроена охотничья команда во фронте. Солнце играло на штыках и освещало своими косыми лучами разнообразные, живописные костюмы охотников. Два казака держали под уздцы двух вьючных лошадей.
— Смирр-но! — крикнул фельдфебель, увидя подходящего Александра Ивановича. Он был в высоких сапогах, неизменных красных туркестанских кожаных штанах и сюртуке, в руках кавалерийский карабин.
Гардемарин, ему сопутствовавший, был в синей матросской рубашке, высочайших сапогах, с револьвером набоку и карабином на перевязи через плечо.
