Хохмайстеру попадались на глаза работы Германа Оберта, бывшего санитарного фельдфебеля в армии австрийского императора, и кайзеровского офицера Рудольфа Небеля. Свою докторскую диссертацию «Ракета в межпланетном пространстве» Оберт чуть ли не списал с книг русского изобретателя Циолковского. Однако в теорию космических полетов добавил и своё, разработав проект боевой ракеты, которая могла бы пролететь несколько сот километров и взорваться в таких городах, как Лондон и Париж. О ракетодроме в Рейникендорфе, недалеко от Берлина, Маркус читал в газетах. Именно там Небель испытывал малые ракеты. Когда эти ракеты были еще в младенческом возрасте, о них много писали и спорили в научных кругах. Но появились легкие металлы и жаростойкие сплавы для двигателей, электронные и гироскопические приборы — и открылись новые возможности. Тогда работу над перспективным оружием взяла на себя армия и сразу засекретила ее. Немалую роль в этом сыграли и Карл Беккер, его протеже Вальтер Дорнбергер, и недавний выпускник университета Фридриха-Вильгельма Вернер фон Браун.[5]
Хохмайстера смущало только то обстоятельство, что ракеты, падая на города, могли убивать не только солдат. Об этом он, помнится, и высказался перед Беккером. «Ха! — саркастически воскликнул Карл. — Техника — это прикладной ум, но не прикладная мораль. Тысячи лет люди жили во взаимной вражде и чего ради они вдруг одумаются?!»
Теперь же Маркуса, перенесшего московскую катастрофу, интересовала не глобальная ракетная техника, а вполне конкретная — оружие малого калибра и веса.
О своем замысле Маркус рассказал Карлу Беккеру. Тот, выслушав племянника, достал с верхней полки своей богатой библиотеки небольшую книгу в мягкой обложке. Это были изданные на русском языке труды Аэродинамического института в Петрограде. Некий М. Д. Рябушинский сообщал о конструкции своей пушки. Она представляла собой открытую трубу, закрепленную на треноге. Заряд из дымного пороха помещался в герметичный футляр, воспламенялся от электрозапала. Он выбрасывал из дульной части снаряд на расстояние до трехсот метров. Эту установку автор назвал реактивной пушкой.
— Любопытно, русские успели применить ее в бою? — спросил Маркус.
— Вряд ли, — ответил Беккер. — Ее сделали в шестнадцатом году в одном экземпляре, а там началась революция, затем гражданская война…
— Но русские могли продолжить работу позднее.
— Не исключено. До нас доходили слухи о безоткатных орудиях Курчевского…[6]
Уже собираясь в Карлсхорст, Маркус, поколебавшись, спросил:
— Когда-то вы говорили о больших ракетах, может, мне вернуться к ним, а не заниматься малым оружием?
— Нет, — отрезал дядя. — Ракеты еще далеки от совершенства, хотя над ними работают сотни людей. Ты бы затерялся в этой толпе.
…Как бы ни был Маркус одержим своей идеей, неудачи сыпались одна за другой.
Кумулятивная противотанковая граната, которую он хотел приспособить к стволу, не поддавалась перегрузкам. Она взрывалась при выстреле. Чрезвычайно чуткий механизм взрывателя Хохмайстер пытался заменить менее чувствительным. Тогда взрыва вовсе не было или он происходил с большим опозданием.
Если все гранаты, использованные тогда на полигоне, применить на фронте, они бы выбили у противника не меньше сотни танков. Однако Леш, начальник училища, безропотно подписывал многочисленные счета, хотя сам не уверен был в успехе противотанкового средства Хохмайстера. Маркус назвал его панцерфауст — «бронированный бронебойный кулак». В другом обозначении употребил название более точное — фаустпатрон. В глазах Леша проектируемое оружие выглядело больно уж хрупким, ненадежным, игрушечным. Впрочем, не только он, но и чины повыше скептически смотрели на работу Хохмайстера. Фаустпатрон казался гадким утенком. Он как бы выпадал из времени, господствующего в рейхе. Скульпторы ваяли гигантские статуи мускулистых кроманьонцев — предков арийской расы. Архитекторы воздвигали дворцы и спортпаласы, украшенные многотонными символами нацизма — германским орлом и свастикой. Художники писали огромные полотна в духе Рейсдала,[7] которого считали предтечей фашистского реализма. Оружейники ломали головы над сверхмощными «Дорами» с семитонными снарядами. Авиаконструкторы разрабатывали проекты летающих супергигантов, способных бомбить Нью-Йорк и Сингапур. «Отец танков» Фердинанд Порше воплощал замысел сверхгиганта «Маус» («Мышонок») с 350-миллиметровой броней и весом чуть ли не в двести тонн.
Пристрастие к гигантомании, «чудо-оружию», способному сразу изменить ход войны, раздражало Маркуса. Однако проекты, один нелепее другого, неизменно находили поддержку, несмотря на то, что не увязывались ни с боевой эффективностью, ни с производственными возможностями заводов.
На испытаниях случалось, что патрон разрывал ствол. Маркус долго искал причину. Однажды он вооружился лупой и стал разглядывать пороховую шашку. При сильном увеличении он заметил тонкие трещинки.
— Вилли, кажется, я нашел разгадку, — не очень уверенно сказал он Айнбиндеру. — Смотри! Эти трещины быстро разваливают шашку, резко увеличивают площадь горения. Возникает непропорционально большое количество газов — и ствол не выдерживает резкого изменения давления.
Айнбиндер предложил использовать бездымный пироксилиновый порох. Однако и тут последовала неудача: ровного и постоянного горения не получилось.
Пришлось продолжать эксперименты. Наконец остановились на патроне из бездымного пироксилинового пороха на нелетучем растворителе. Этот патрон представлял собой коричневый цилиндр со сквозным отверстием. Порох горел в нем устойчиво, равномерно увеличивая давление на днище выстреливаемой гранаты.
Вскоре возникла новая проблема. Хохмайстера не удовлетворяла дальность полета гранаты. Движущийся танк поражался лишь с 20–30 метров. Для любого пехотинца это не расстояние, и нечего было огород городить. Кроме того, далеко не все ладилось с точностью попадания. Мина в полете вела себя неустойчиво. Попробовали увеличить размеры стабилизатора — результат оказался неутешительным. Тогда попытались придать мине вращательное движение. Для этого просверлили несколько боковых отверстий в корпусе патрона. Часть пороховых газов, прорываясь через них, заставляла гранату проворачиваться вокруг продольной оси. Это улучшило ее стабилизацию. Эффект вращающейся струи несколько возрастал и при ударе о корпус танка.
Но особенно большие затруднения испытывали Хохмайстер и Айнбиндер в получении необходимой для ствола стали. Нужная марка считалась важным стратегическим металлом. Ее не хватало даже для изготовления давно запущенных в серию авиа- и танковых моторов, шарикоподшипников, реактивных двигателей, которые делались на заводах Юнкерса и БМВ.
Хохмайстер решил снова встретиться с дядей Карлом Беккером. Как-никак, генерал работает в отделе вооружений вермахта и должен поддержать «фауст».
— Может, мы ищем не там, где надо, — потупив глаза, проговорил Айнбиндер.
— Там, — тяжелым кулаком Маркус придавил стол, на котором лежали чертежи и расчеты. — Судьба новой истины такова — в начале своего существования она всегда кажется ересью. Так и наш панцерфауст.
Всю дорогу Хохмайстера не покидало беспокойство. Он вспомнил гибнущих под гусеницами молодых солдат «Гитлерюгенда», смерть преданного ему Радлова, которого так не хватало сейчас, свою мстительную клятву. И вдруг почему-то впервые подумал: «А кто нас звал в Россию? Кто вопил об арийской расе, о жизненном пространстве?»
Мысли показались настолько кощунственными, что Маркус с опаской покосился на шофера — уж не прочитал ли их солдат? «Нет, лучше не думать обо всем этом. Иначе во имя чего работать, чем жить, кому верить?»
…Жена Беккера фрау Ута отодвинула засов. В ее блеклых старческих глазах стояли слезы.
— Извините, я без предупреждения, — смешавшись, пробормотал Хохмайстер.
— Снимайте шинель. Очевидно, генерал примет вас. — Кутаясь в белую козью шаль, фрау Ута прошла в кабинет и пригласила Маркуса.
Карл сидел перед камином в глубоком кресле. Остекленевший взгляд был устремлен на пылающие дрова. Из приемника неслись рыдающие звуки похоронного марша. Не предложив сесть, не удостоив племянника даже взглядом, он кивнул в сторону радиоприемника:
— Тебе известно об этом?
— О чем? Я ехал из Карлсхорста и не слушал радио.
— Восьмого февраля погиб Фриц Тодт. Я хорошо его знал. Когда-то мы вместе работали в университете. Острый инженерный ум, практицизм, смелость — все было у него. Жаль, в последние годы он увлекся политикой. Я виделся с ним в январе. Он прибыл с Восточного фронта. Я спросил: «Как быстро мы выиграем войну?» Тодт весьма скептически отнесся к моему вопросу. «Мы никогда не победим русских», — вот что услышал я в ответ. Он собирался предложить фюреру искать выход из войны путем мирных переговоров.
