Любопытство одолело меня. Я быстренько сгонял с книгой в канцелярский магазин и оставил ее копировать, а сам, воспользовавшись тем, что у бара было два входа, с разных улиц, зашел в него через ту дверь, что была подальше от стойки и от Дечена. Я устроился за колонной; отсюда я мог его видеть, а он меня — нет.
Дечен печально смотрел на свою рюмку, и эта печаль совсем не вязалась с его недавней наигранной веселостью. Казалось, он боится вздохнуть, словно любое незначащее движение может навлечь на него несчастье. Я следил за ним пару минут, и вдруг мне показалось, что он просто мертв: вот так вот взял и умер, сидя за барной стойкой, а мы все пьем себе как ни в чем не бывало и ничего не замечаем. Я гнал от себя эту дикую мысль, но она возвращалась ко мне снова и снова, пока я окончательно не поверил, что Дечен только что скончался. Потрясенный, я встал и сделал шаг к стойке. Теперь я стоял прямо перед ним. Не заметить меня он никак не мог. Нельзя же так умело притворяться, чтобы даже глазом не моргнуть, когда кто-то маячит у тебя перед самым носом. А тут еще парень в синем рабочем комбинезоне — их сюда зашла целая компания — бросил монетку в игральный автомат и выиграл. Обернувшись к приятелям, счастливчик издал торжествующий вопль; машина с радостным грохотом выплюнула пригоршню мелочи. Дечен и бровью не повел. Я сделал еще шаг.
И тут я увидел слезу. Она выкатилась из правого глаза старика и медленно сползла по щеке, обогнув нос, коснулась губ и упала прямо в коньяк. Дечен вздрогнул и пришел в себя. Он заморгал, будто очнулся от дурного сна, и одним глотком осушил свой коньяк — вместе со слезой. А потом вышел на улицу.
Я забежал в магазин за книгой и ксерокопией и тут же догнал его. Мне вдруг ужасно захотелось узнать, что за драма скрывается за этой одинокой слезой.
Дечен шагал вниз по улице Аточа, по направлению к Пуэрта-дель-Соль. Я шел за ним. Странное это было чувство — идти вслед за человеком, держа в руках его жизнеописание. Словно есть два Дечена: одного я, что называется, несу в руках, и он вместе со всей своей историей уместился там, под зеленой обложкой из кожзаменителя, а другой Дечен тем временем решительно шагает вверх по улице к вокзалу Аточа — ловкий, подтянутый, несмотря на возраст и на снедающую его печаль, из-за которой он обронил пару минут назад ту, одну-единственную, слезу.
Зазвенел мобильный. Это был Энрике, мой друг и благодетель.
— Ну что? Как там стены?
— Замечательно!
— Слушай, что там за шум? Такое впечатление, что ты на улице стоишь.
— Это я в окно высунулся, а то внутри сигнал не ловится. Послушай, а этот самый Дечен, ну что здесь раньше жил… Ты знаешь, почему он съехал? Квартирка-то всем хороша.
— Понятия не имею. Могу предположить, что Кортес сделал ему хорошее предложение.
— Кортес? — изумленно переспросил я. — Какой Кортес? Летчик?
— Какой еще летчик! Пако Кортес, домовладелец. Мой клиент.
— А он точно не летчик?
— Слушай, что с тобой?!
— Энрике, ты не можешь мне сделать одно одолжение? Мне нужна информация о Хоакине Дечене. Все, что ты можешь разузнать о нем и о продаже дома.
— Это еще зачем?
— Нужно. Ну поверь мне. Сделай это для меня, пожалуйста. Я тебе вечером перезвоню, хорошо? И ты мне все расскажешь.
Мимо меня с грохотом пролетел мотоцикл. Энрике тут же заподозрил неладное.
— Так ты все-таки на улице?
— Что? Не слышно… — я усердно принялся глотать слова, изображая помехи на линии. — Потом… перезвоню… — И отключился.
Разговор с Энрике напомнил мне о мобильнике Дечена. Почему он оставил его дома, в ящике, будто нарочно? Почему не попросил вернуть ему телефон, когда приходил за книгой? Конечно, лезть в чужую жизнь нехорошо, но меня так и подмывало заглянуть в мобильник, просмотреть его список контактов и прочитать сообщения. В конце концов я не удержался, но так ничего и не выяснил. Сохраненных сообщений не было, а все звонки, входящие и исходящие, а также пара пропущенных, были помечены одним именем — единственным в адресной книге — Констанца.
Скажете, этого следовало ожидать? Что ж, спорить не стану…
Дечен спустился в метро. Я — за ним. В вагоне я сел подальше от него, в другом конце. Впрочем, я зря страховался. Старик ничего вокруг себя не замечал, так и сидел всю дорогу, уронив руки на колени и опустив голову. Молился? Готовился к какой-то важной встрече?
Когда мы доехали до конца ветки, в вагоне уже почти никого не оставалось.
От метро он направился к автобусной остановке, метрах в двухстах. Я шел за ним, пряча книгу и отксеренные листы под курткой, замотавшись шарфом чуть ли не до самого носа. Хотя было уже ясно, что можно не стараться: Дечен меня не замечал.
Автобус выехал из города. Мы миновали пару спальных районов — бесконечная череда жилых кварталов, перемежающихся парками. Под конец нас осталось всего трое — водитель, неподалеку от него, во втором ряду, Дечен и в самом хвосте салона я.
Наконец Дечен сошел и зашагал через поле; вдали — наверное, в километре от дороги — виднелись какие-то строения, похожие на гаражи.
А потом я увидел самолеты. Рокотал мотор. Значит, это не гаражи, а ангары, значит, это и есть тот самый аэродром, о котором упоминал Дечен.
Он быстрым шагом направился к одной из невысоких построек возле взлетно-посадочной полосы — сборные домики, все на одно лицо. Над входом красовалась надпись «Авиетки Аточа». Дечен оглянулся по сторонам, вытащил ключ и вставил его в замок, не переставая озираться. Снова эта странная воровская повадка! Так же он вел себя пару часов назад в своей бывшей квартире.
Дечен открыл дверь и исчез внутри. А я уселся ждать его в захудалом кафе, которое обнаружил неподалеку. Я выбрал столик у окна — отсюда отлично просматривался вход в «Авиетки Аточа». И снова взялся за чтение.
Когда же наконец соединятся две эти истории — тридцать шестого года и нынешняя, сегодняшняя? Или, может, все-таки завтрашняя? И все произойдет завтра, седьмого ноября?
Люди-насекомые и ночные светила
Крохотное красное солнце: оно вспыхивает, чтобы погаснуть спустя десятую долю секунды, но за этот короткий срок успевает побыть центром Вселенной; и таких маленьких светил может быть много… Люди-насекомые: маленькие, злобные, жалкие в своей бессильной ярости, вот они цепочкой бредут куда-то по земле, а сверху за ними наблюдает могучий, непобедимый великан… Язык света: вместо букв в нем короткие вспышки, которые складываются в слова, а вместо пауз между фразами — темнота…
Вот такие загадки Кортес предлагал моему разгоряченному воображению в те длинные чудесные недели, когда он обучал меня летному мастерству.
Он взял меня с собой в Бургос, где служил сам, и оставил при себе. Все приняли меня там тепло, и хоть я по-прежнему оставался мальчиком на побегушках, теперь вместо картошки у меня были самолеты. Кортес, официально сделав запрос о моем переводе из Авилы в Бургос, записал меня своим помощником. У него я научился тайнам механики и тайнам полета. Однажды ранним утром, которое я никогда не забуду, он пообещал мне, что я непременно стану летчиком, когда мы выиграем эту войну, — а ее необходимо выиграть. И, чтобы доказать мне, что это не пустые обещания, он часто брал меня с собой в небо.
Как-то посреди самого обычного бреющего полета я вдруг понял: сейчас произойдет нечто. Самолет неуклонно набирал скорость, машина яростно вибрировала, и только уверенная улыбка Кортеса придавала мне спокойствия. Внезапно самолет вскинул нос вверх. Мы поднимались — все быстрее, быстрее. Кортес, не останавливаясь, тянул штурвал на себя. Выше, выше, еще выше… И вот небо и земля слились воедино. Воздух высоты ледяной рукой сжал мне желудок; казалось, я дышу каким-то новым, неведомым кислородом, эликсиром жизни. Всего на одно мгновение — бесконечное мгновение чистого, беспримесного счастья — самолет встал на дыбы, вертикально задрав нос к небу, а потом мы перевернулись вниз головой, чтобы еще мгновение спустя очутиться лицом к земле. Мир принадлежал нам, мы были богами, — кому же еще, кроме бога, под силу поменять местами небо и землю? Мы все трое кричали — Кортес, самолет и я. И когда, замкнув круг, мы вновь вернулись в обычное положение и к обычной скорости, я понял, что человек может летать, хоть и рождается бескрылым. А если это так, значит, он может добиться всего на свете, главное — поставить перед собой цель.
— Волчок! — выкрикнул Кортес, сияя от радости. — Вот как мы с Рамиро это называли! Волчок!.. [3] Мы с ним проделывали эту штуку одновременно, каждый на своем самолете! Представляешь?
Я представил себе это. И тут же понял, сколько боли принесла двум друзьям, сражавшимся под разными знаменами, та горькая встреча в поле под Авилой. Смерть Хавьера перечеркнула счастливое прошлое, в котором они вместе взлетали в небо, чтобы крутить там этот свой волчок.
