Сигнал ждали весь день, и не дождались. Только вечером пришел политрук. Политрук устало опустился на груду камней, достал из полевой сумки пачку газет и протянул ее солдатам.
— Почитайте.
Газеты взяли, но зачем читать, если можно спросить? Живой человек всегда объяснит, а газету можно прочесть и попозже. Со всех сторон посыпались вопросы:
— Почему сигнала не было?
— Скоро наступать начнем?
— Чего ждать?
— Али до весны оставлять решили?
Политрук дождался тишины и ответил, не повышая голоса:
— Мы сегодня послали к фашистам парламентеров. Фашисты обстреляли их.
Коробов присвистнул от удивления. Нависшая тишина была разорвана выкриками:
— Ах, ты!
— Во, гады!
— И теперь еще целоваться с ними будем!?
И вот началось. Стены подвала затряслись как в лихорадке. Солдаты выскочили из подвала и первое время не понимали, что же случилось. Левый берег Волги опоясался кушаком огненных вспышек. «Вот это артиллеристы дают жизни!» — подумал Коробов.
Стены домов, занятых фашистами, в светлых пятнах разрывов. От несмолкаемого грохота гудело в голове.
Наконец взрывы сползли в сторону, и взвилась красная ракета.
— Вперед! — крикнул командир взвода, выскочил на улицу, шатнулся и упал, обняв руками кучу битого кирпича.
Коробов, бежавший за командиром, мельком взглянул на него и крикнул:
— За Сталинград!
— Даешь! — ответили солдаты и рванулись вперед, перепрыгивая через трупы.
Темные окна домов на противоположной стороне улицы осветились автоматными и пулеметными вспышками. Не было слышно визга отдельных пуль. О них узнавали по искрам, вспыхивавшим на камнях. Упало несколько солдат. Их полушубки хорошо видны среди трупов в ненавистных серо-зеленых шинелях.
Коробов ворвался в дом. Он только на несколько секунд задержался в первом этаже, а солдаты уже штурмовали следующий дом. Виктор вспомнил наставление командира батальона, хотел уточнить обстановку, присмотреться к соседям, но к нему подбежал солдат из соседней роты с золотым якорем на рукаве.
— Давай, давай! — прошептал он и сел на землю.
В горле его булькало, клокотало, на губах пузырилась кровавая пена.
— Сейчас перевяжем, — сказал Коробов первое пришедшее в голову.
Солдат покачал головой, проглотил какой-то комок, шевелившийся в его горле, и сказал:
— С вашей стороны во фланг бьет.
— А вы где?
— Впереди… Квартал…
И Коробов с солдатами бросился вперед. Штурмовали дома, пересекали улицы. Фашисты упорно сопротивлялись, и все меньше оставалось во взводе солдат. Однако останавливаться никто не хотел. Для этого ли ждали наступления?
— А ну, пехота, посторонись! — раздалось рядом, и Коробов оглянулся.
Высокий майор с петлицами артиллериста стоял рядом в распахнутом полушубке. На лице его чернели полосы копоти, порохового нагара.
Солдаты залегли. Из-за угла дома высунулся ствол пушки, и выстрел сорвал снег с покосившегося фонарного столба. За первым выстрелом последовал второй, третий, и снаряды дружно ударили по дому, из которого били фашистские пулеметы. Стена качнулась, упала, и тогда майор крикнул:
— Вперед!
Пехота бросилась вперед, а артиллеристы, мокрые от пота, катили за ними пушку, готовые выстрелить по первому требованию и даже без него.
И в это время Коробов увидел фашиста. Тот стоял посреди улицы, смотрел по сторонам и, блаженно улыбаясь, ласково бормотал что-то. Коробов остановился на мгновение, прислушался, но ничего не понял и спросил у майора артиллериста, пробегавшего мимо:
— Что он болтает?
— Весна, говорит наступила, — ответил майор и многозначительно пошевелил пальцами около виска.
Выстрелы гремели со всех сторон. Прошло еще немного времени, и из пролома в стене соседнего дома вылез солдат в изорванной в клочья шинели. Он осмотрелся, крикнул что-то и толпа людей бросилась к наступавшим с севера.
— Ура! — кричали они. — Ура!
— Ура! — отвечали им. — Наши!
Коробов налетел на одного изксолдат, обнял его и прижался щекой к его колючему подбородку. На губах появился солоноватый привкус.
— Миловаться потом! — крикнул кто-то. Наступление возобновилось.
6
Волнуясь, словно перед свиданием, Норкин вышел на крыльцо. Искрящийся снег ослепил его, и он зажмурился. — Здорово, Миша! — раздалось рядом.
У крыльца стояли Селиванов и Никишин. Обнялись. Стараясь скрыть радость, Норкин спросил:
— А вы как сюда попали?
— Командующий узнал, что тебя сегодня выписывают, дал нам свою машину, ну мы и приехали. Садись.
Михаил, покачиваясь от слабости, подошел к машине и с трудом втиснулся на сидение рядом с шофером. Селиванов и Никишин сели сзади.
— Как Сталинград?
— Увидишь, — ответил Селиванов и тронул шофера за плечо.
Замелькали знакомые места… Этой дорогой возвращались с Дона… Здесь всегда принимали десант… Из-за деревьев показался затон. На его белом льду — темнели пятна катеров. Около них суетились матросы. Слышался стук молотков, синели огоньки сварки.
— Готовимся к навигации, — сказал Леня. — Сейчас твой дивизион перевооружаем.
— Отряд?
— Дивизион… Приказом комфлота ты назначен командиром нового дивизиона.
Михаилу захотелось выйти из машины здесь, включиться в работу, но шофер свернул к реке.
Спуск к Волге. Михаил сразу узнал его по кургузым деревьям и по белым столбикам, стоящим по краям дороги. Машина по льду пересекла реку. Город казался живым. Здания громоздились, образуя кварталы, улицы.
Но чем ближе правый берег, тем суровее становилось лицо Норкина. Города не было. Бесконечные груды развалин предстали перед глазами.
Дворец физкультуры… Здесь был экипаж… Здание смотрит на Волгу пустыми глазницами окон. На лице статуи физкультурницы радостная улыбка, хотя нога разбита миной и валяется рядом. Ржавый прут торчит из ее бедра.
Дворец пионеров… Обгорелые стены… Над ними единственная буква «Д», уцелевшая от надписи. Ее медь блестит сквозь толстый слой копоти.
Вот и место, где стоял дом, в котором жили лейтенанты. Уцелела только часть стены. В дыру, в которой с трудом можно узнать оконную нишу, видна обгорелая спинка крбвати.
Машина шла дальше, и везде, на каждом шагу было одно и то же: застывшие в причудливых позах трупы фашистов, припудренные снегом груды кирпича, изогнутые балки, развороченные снарядами танки и машины.
На стене универмага рядом с надписью о том, что здесь пленен Паулюс, виднелись торопливо намалеванные углем стрела и слова: «Дорога на Берлин! Коробов».
На берегу, около нефтебаков, разинувших зубатые пасти, моряки вышли из машины, остановились на обрыве. У их ног через Волгу тянулись бесконечные серые колонны пленных фашистов. Шли фашисты в шинелях с поднятыми воротниками, в изорванных ботинках, в соломенных ботах. Головы колонн исчезли за лесом на левом берегу, а хвост их все еще вился по городу, и казалось, не будет ему конца.
В непривычной тишине раздавались удары молотков и лязг железа. Вчерашний сапер-подрывник, сбросив шинель, с яростью бил по костылю, вгоняя его в шпалу. Солдат восстанавливал железную дорогу. Его гимнастерка потемнела от пота, а он все бил и бил, давая волю мышцам, стосковавшимся о мирном труде. В такт ударам звенели медали, висевшие на его груди.
У гранитной стенки набережной работали два маляра. Автоматы их были закинуты за спину. У одного из солдат из-под Шапки выглядывал бинт. Солдаты старательно выводили алой краской на серых плитах:
«ЗДЕСЬ СТОЯЛИ НАСМЕРТЬ ГВАРДЕЙЦЫ И, ВЫСТОЯВ, ОНИ ПОБЕДИЛИ СМЕРТЬ».
