Шубов, идущий во главе своей эскадрильи, сверху хорошо видел, как наземные бои выбрасывали в небо все новые порции пыли и копоти, расцвечивали фронт пожарами. Его не интересовали фашистские войска, охваченные огнем войны. Эти уже были обречены на уничтожение или беспорядочное отступление. Он искал колонны, ушедшие от боя на десять, а то и двадцать километров, потому что из них в глубине обороны враг будет создавать новые огневые рубежи. Наблюдая изуродованную сражениями землю, размочаленные дороги, разбитые и сгоревшие деревни, он с горечью отмечал, что между боем и хвостами догоняемых им колонн накопилось уже около десятка километров, а это означало, что враг смог оторваться и будет иметь время на каком-то далеком рубеже снова подготовиться к сопротивлению.
Найденная им колонна автомобилей встретила «илы» огнем, но он не стал тратить на нее боеприпасы. Искал танки или артиллерию — душу новой оборонительной позиции. Наконец увидел: колонна только что остановилась, и слабый ветер не успел еще полностью оторвать от нее пылевой шлейф. Солнечная дымка и запыленный сухостью воздух уменьшили видимость. И пока он рассмотрел, что было под ним, атаковать было поздно — танки оказались в мертвом для атаки пространстве. Нужен был новый заход.
— Выйдем из огня. Перестроиться в кильватер звеньев. Атаковать будем эту колонну четверками.
Подчиняясь командиру, штурмовики ушли от танков в жаркие солнечные лучи и пропали в нестерпимо ярком блеске. Огонь скорострельных зенитных пушек остался позади…
Борис осмотрелся. Группа перестроилась: звенья шли друг за другом. Истребителей врага не было.
— Пошли в разворот. За один заход и реактивные снаряды, и бомбы. После атаки выход вправо на автомобильную колонну. Атака пушками. Уход от цели змейкой.
Повторное обнаружение цели всегда легче, потому что в зрительной памяти летчика остаются мазки местности и сотни ее деталей, по которым вторая встреча с объектом атаки уже не является неожиданной. Шубов подвернулся на желтеющую возвышенность, у основания которой проходила дорога с танками. Мысленно определил рубеж встречи с зенитным огнем. Проверил, все ли оружие снято с предохранителей.
«Снято. Пора».
Зенитчики наконец увидели «илы» и сразу отгородили дорогу от них стеной заградительного огня.
— Атака. Я на голову колонны.
Танки кормой и боком вместе с дорогой неслись навстречу, увеличивались в размерах. И Шубову уже были видны люди, выскакивающие из танков и убегающие от них в сторону. Глаза зафиксировали танк в прицеле. Рука, нажимая на гашетки реактивных снарядов, послала огонь вперед самолета, а в голове мелькнула гордая и радостная мысль: «Приучили мы танкистов уважать себя. Боятся наших ПТАБов. Считают лучше и безопаснее вне танка».
Танк в прицеле взорвался. Рука нашла другую кнопку, и к земле пошли бомбы. Шубов начал вывод из пикирования, посмотрел быстро вправо и влево — ведомые шли рядом. Сбоку к ним тянулись жгуты эрликоновских трасс. Он увидел бронетранспортеры. Стреляли из них. О самолет ударились снаряды. Все это было услышано и прочувствовано уже не раз, и он понял, что его тряхнуло разрывом. В лицо дохнуло горклым дымом, а потом обожгло чем-то горячим. Еще миг, и Шубов увидел огонь. Надернул на глаза очки. Пламя лизало боковины фонаря, а кабина начала наполняться дымом.
«Плохо, — подумал Борис, — не уйти».
Передал по радио:
— За мной не ходить. Канатов, управляй группой.
«Лишь бы огонь не попал в кабину и мотор не остановился».
Шубов дал мотору полные обороты, резко выдернул свой «ил» от ведомых вверх и положил круто на левое крыло.
В наушниках услышал волнующе-требовательный голос своего заместителя:
— Командир, прыгай, прикроем тебя!… Прыгай, командир!
Тело все больше заливала боль ожога, и Борис понял, что это горячая вода из системы охлаждения мотора.
«Только бы не потерять от этой боли сознание. Надо успеть найти эрликоны. Чтоб им, сволочам, пусто было…»
Поставил переговорное устройство на стрелка:
— Володя, прыгай! Прыгай немедленно, а то взорвемся!
В лобовом стекле фонаря опять появилась дорога, окутанная дымом и перехваченная огнем горящих танков. Он увидел около дороги стоящие бронетранспортеры и, превозмогая боль, узнал их. Они стреляли.
«Только бы не сбили, пока до них доберусь. Еще несколько секунд…»
Он перестал себя слышать и ощущать. Вся его воля сосредоточилась в глазах и на управлении самолетом. Надо было соединить траекторию полета самолета с бронетранспортерами. Он что есть силы сжал кисти и боялся пошевелить руками, держащими рычаги управления мотором и самолетом. Хотелось прикрыть от огня шею, но ему казалось, что, отпустив управление, он не найдет для руки новой опоры, не найдет пушечных гашеток. Отпустится, а потом уже вновь не возьмется, и тогда он не выполнит свое решение, проживет эти мгновения напрасно.
…Самолет послушался его, вышел из разворота, и теперь в лобовом стекле были бронетранспортеры. Только почему-то они приближались медленно. Борису хотелось одного: чтобы они быстрее летели на него, чтобы его сил и «илюхи» хватило до встречи. «Скорость, где ты?» И все же Шубов дожил. И штурмовик долетел до того момента, когда бронетранспортеры — сначала три, а потом только один — стали намного больше лобового стекла кабины и подтвердили в последний миг Борису Шубову, что он достиг последней цели своей жизни.
Старший лейтенант Канатов, заместитель Шубова, при атаке танков вел замыкающее звено и был со своими самолетами дальше всех от неожиданно открывшей огонь зенитной батареи. Что-либо предпринять было невозможно: мешало звено, идущее вторым. Он видел вспыхнувшую от мотора командирскую машину. Услышал Шубова и набор высоты воспринял как подготовку к парашютному прыжку.
Горящий самолет неожиданным разворотом снесло сразу назад, и он на какое-то малюсенькое время потерял его из виду.
— «Горбатые», разворот влево, все вдруг! Будете идти за мной…
Изменение направления полета позволило Канатову опять найти в небе, уже совсем низко над землей, огненный факел с дымным следом. И он понял, что видит не падение, а осмысленное последнее мгновение прекрасной человеческой жизни.
…Канатов увидел место таранного удара. В этих кустарниках раньше стояли зенитки, которые подожгли Шубова. Две из них были уничтожены самолетом и телом командира. А третья почему-то не стреляла.
Он подвернул свое звено на нее и пошел в пикирование. В горле был комок спазма, который мешал говорить, но он превозмог себя:
— Огонь по фашистам, пусть грохот пушечных очередей будет воинским салютом чести нашему командиру!
Звенья друг за другом устремились к земле, прочесывая ее огненными граблями снарядов, очищая от коричневой пакости, ползающей сейчас там, внизу, между танков. Дымящаяся, залитая огнем пожаров дорога не сопротивлялась.
— «Горбатые», надо выполнить завещание командира. Пойдем на автомобильную колонну…
Еще одна атака. Атака через огонь врага. Атака ненависти. Атака солдатской памяти и верности своему делу.
…Эскадрилья возвращалась домой без Шубова, но место командира в боевом порядке не пустовало — эстафету опыта и ответственности принял Канатов. Самолеты шли несимметричным клином. Никто из смотрящих на них сейчас с земли не мог подумать, что первым летит пилот, выросший несколько минут тому назад на целую голову и почувствовавший по-новому сложность положения идущего впереди, когда нужно самому «шагнуть» в огонь и повести в него других. Напряжение поиска цели и постоянного противоборства с врагом, ощущение на спине изучающего взгляда идущих за тобой, в котором может быть сочувствие и желание помочь, одобрение и осуждение, тяжесть возвращения из боевого полета, если обратно летят не все, невидимым грузом навалились ему сейчас на плечи.
Канатов, убедившись, что группу не преследуют фашистские истребители, отпустил «яки» сопровождения. Полет домой сложности теперь уже не представлял, забот поубавилось. Появилась возможность подумать о погибшем, о себе, о летящих с ним рядом.
И Канатов вспомнил, как Шубов рассказывал им, прибывшим молодым летчикам, что они попали в эскадрилью «Феникс»:
«Наша эскадрилья сильнее даже этой мифической птицы, так как нас невозможно запугать или уничтожить. И что бы с нами ни случилось, эскадрилья будет жить.
Весной сорок второго я остался один, а теперь нас опять много. И какое бы перо или звено ни вырывал враг из нашего тела, боевого порядка, оно опять возрождается. Наше коллективное сердце, общий разум и единство воли — непобедимая сила, мощнейшее оружие…»
«А кто я, Канатов?… Еще и года нет, как на фронте. Летчики в эскадрилье и того моложе… Тяжело нам будет, если опытного командира не дадут!»
Выяснив обстоятельства гибели всеобщего любимца полка, Челышев собрал полк
