раз…
У красноармейца было приятное продолговатое лицо, небритые щеки, прямой, хороший взгляд.
— Крылов?! — послышался удивленный голос. — А говорили, ты убит! — с рукой на перевязи, широко улыбаясь, подходил Киреев. — Бурлак? Куда его?
— Наши где?
— Уехали! Тебя Борзов искал!
— Уехали?.. Куда?
— В Старую Буду. Я тоже хотел, Фоменко не взял. Лечись, говорит. Он про тебя спрашивал. Убит, говорят, а никто не видел. Я от Силакова узнал.
— От Силакова?..
— Примета верная, парень, — вмешался красноармеец. — Жить тебе сто лет! Ну, похромали потихоньку, подвода едет!
— Опять ты, Райков? — сказал санитар.
— Он самый, — красноармеец подождал, пока санитары укладывали в сани Бурлака. — Ну, а теперь я рядышком.
— Сверни на прощанье, может, больше не свидимся, — попросил Киреев.
Руки у Крылова дрожали, он рассыпал махорку.
— Опять ты из-за меня остался. — Бурлак открыл глаза.
— Выздоравливай, Федь. Я тебе домой напишу, попрошу, чтобы тебе переслали.
Бурлак слабо пожал ему руку.
— Виноват я перед тобой. Невезучий я.
— Не надо, Федя.
Ездовой развернул лошадь в обратную сторону.
— Но-о! Уснула!..
Крылов стоял на месте и смотрел, как исчезала из вида последняя ниточка, связывающая его с партизанами, со Старой Будой.
Потом он бежал назад, и дорога казалась ему бесконечно длинной.
Партизан в селе не было. Дымилась кухня, связист разматывал катушку, догорала изба, около которой безмолвно стояли старуха, мальчик и девочка.
— Мамаш, куда партизаны поехали? Слышишь, мамаш, партизан не видела, а?
Старуха что-то пробормотала, он махнул рукой и поспешил дальше.
— Товарищ майор, не скажете, куда уехали партизаны?
— А ты почему отстал?
— Раненого отвозил. Не знаете?
— Туда поехали, — майор недоверчиво оглядел Крылова и, ничего больше не добавив, свернул с дороги.
— Друг, не видел партизан? Давно они уехали?
— Какие тебе тут партизаны, — проворчал красноармеец, стоявший на посту у большого кирпичного дома. — Давай проходи.
Крылов вышел из села и часа полтора шагал по наезженной санной дороге. В поселке, куда он попал, не оказалось ни партизан, ни красноармейцев. Он свернул в сторону, возвратился назад, снова пошел вперед, уже ни на что не надеясь, потому что и в следующей деревне не видели никаких партизан. Они будто сквозь землю провалились. Он опять свернул в сторону и шел до тех пор, пока снова не очутился в том самом селе, где оставил Федю Бурлака.
— Товарищ лейтенант, до Старой Буды отсюда далеко?
— До какой Старой Буды? Ты кто?
— Отстал я.
Лейтенант присвистнул:
— Это не по моей части, ничем не могу помочь.
Крылов присел на слежавшийся хворост, мысли у него смешались, в груди было пусто, и если он сейчас хотел чего-то, то лишь одного: чтобы кто-нибудь подошел к нему, спросил, почему он здесь сидит, и посоветовал бы ему, что делать. Но никто не подходил. Второй раз в жизни он был совершенно один. Так как ему было все равно, куда идти, он направился к избе, около которой стояла противотанковая сорокапятимиллиметровая пушка. Лошади живо напомнили ему Старую Буду, и острая тоска стеснила ему грудь.
— Ну как, партизан, дела?
На крыльцо вышел молодой красноармеец, полушубок у него был наброшен на плечи — взгляд Крылова упал на гвардейский значок.
— Ты… не из десантников?
— Ну?
— Из тридцать девятой?!
— Нет, тридцать седьмой. В Сталинграде рядом были. А ты откуда знаешь?
— Из тридцать девятой я. В Раменском стояла.
Красноармеец прошел за угол, а Крылов почувствовал, что ухватился за тонкую, совсем тоненькую ниточку, которая вот-вот оборвется, но которая все-таки появилась и избавила его от одиночества.
— Десантник, значит? — возвратился красноармеец. — Нашего брата во всей дивизии и сотни не наберешь, а в полку и десятка не осталось. В батарее я один, и то из батальона взяли.
— А с командиром можно поговорить?
— Ступай вон в ту избу, спроси старшего лейтенанта Афанасьева. Постой, я тоже пойду. Пылаев моя фамилия.
— Крылов.
— Доброволец?
— Да.
— Я тоже. А как сюда попал?
— Так получилось…
Они подошли к избе комбата.
— Подожди здесь, я сначала сам с ним поговорю, — Пылаев поднялся по ступенькам. Через несколько минут он позвал Крылова в дом.
Афанасьев, плотный мужчина лет тридцати, писал за столом письмо.
— Так чего ты от меня хочешь, партизан? — светлые глаза оценивающе смотрели на Крылова.
— Мне надо вернуться в Старую Буду, а я не знаю как. Это перед Ямполем.
Афанасьев развернул карту.
— Далеко. Туда и фронт не дошел.
— Партизаны-то уехали.
— На то они и партизаны. Не отставал бы.
— А как туда пройти?
Афанасьев с любопытством приглядывался к Крылову.
— Дня за четыре дойдешь, только дело это канительное. Документы у тебя есть?
— Нет.
— А может, ты — полицай? Кто тебя знает, на лбу ведь не написано. Ну вот задержат тебя, спросят: «Почему через фронт пробираешься?» Что на это ответишь? И кто тебе поверит?
— Товарищ старший лейтенант, берите его в батарею! Все и так ясно!
— Ничего тебе, Пылаев, не ясно. И вообще, ты лучше помалкивай. Так зачем тебе в Старую Буду, парень? Знаешь, чем рискуешь? Не только жизнью…
Крылов вопросительно взглянул на Афанасьева.
— Присягу давал? Давал. Из армии тебя никто не увольнял? Нет. Вот ты и пришел в армию. Сейчас тебе прямая дорога в особый отдел. Решай теперь куда.
— Да берите его, товарищ старший лейтенант!
«Что же делать? — беспокойно думал Крылов. — Я должен добраться до Старой Буды во что бы то ни стало. Я обязан вернуться в отряд, попытаться вернуться. Там, в лесах, меня ждут товарищи и близкие люди, а здесь я — человек без рода, без племени, полицай, дезертир, дорога которому в особый отдел. И я даже не смогу доказать, что это не так. Лишь они двое, Пылаев и Афанасьев, случайно оказавшиеся у меня на пути, в чем-то поверили мне. Кроме того, в словах Афанасьева была жестокая правда. Как же быть?»
— Рассказывай о себе главное, суть! — потребовал Афанасьев. — Сударев, запиши партизана. Со слов, со слов, а как же! — распорядился он, после того как выслушал Крылова. — Красноармейскую книжку потом заверишь. Пылаев, Костромина ко мне.
Через несколько минут в избу вошел старший сержант Костромин, коренастый, спокойный человек, напомнивший Крылову старшего сержанта Дрожжина.
— Принимай, Костромин, пополнение вместо Любарева. Найди старшину — переодеть его надо.
Крылов не был уверен, что поступил правильно, но он не был уверен и в том, что любое другое решение было бы лучше. Жизненная тропа привела его сюда, в противотанковую батарею, о которой утром он и представления не имел. «Что ж, — убеждал он себя, — пусть будет так…»
— Какое у нас сегодня число, Сударев? — старший лейтенант закончил письмо.
— Седьмое
