Владимир Михайлович Шулятиков
Ответ Е.А. Соловьеву (продолжение)
Продолжаем разбор возражений г. Соловьева.
10) Г. Соловьев прибегает к неправильному толкованию сказанного нами по поводу его характеристики поэзии Некрасова. Он представляет дело так, как будто мы обвинили его в «фокусничестве»: «в характеристике Некрасова я, по мнению г. Шулятикова, совершил какой-то фокус, слив две противоположные характеристики». И он отделывается патетическим восклицанием: «фокусных дел мастером себя не признаю!»
Суть дела не в том, что он искусно обращается с «противоположными» характеристиками. Ни о каких противоположных характеристиках мы не говорили. Мы лишь указывали, что г. Соловьев взял две статьи – статьи г. Скабичевского и г. Андреевского[1], – перефразировал их, причем в основу «своего» отзыва о Некрасове положил статью г. Скабичевского, заимствовал у него два отправных пункта, «развил» их таким же образом, как и г. Скабичевский; статьей г. Андреевского он воспользовался для ряда исполнений.
Затем г. Соловьев уверяет, что ни тот, ни другой из названных выше писателей не характеризовали поэзии Некрасова как поэзию, «впервые раскрывшую нам всю глубину психологии кающегося дворянина». Действительно, ни у г. Скабичевского вы не найдете терминов «кающийся дворянин», «глубина психологии кающегося дворянина», ни у г. Андреевского. Но г. Скабичевский все время говорит о психологии «барина» («История новейшей русской литературы», с. 436) и изображает глубину покаяния барина такими же штрихами, как и г. Соловьев. «Вы видите тяжкие укоры проснувшейся совести при горьком сознании бессилия восстать духом и загладить вину предков», – читаем мы у г. Скабичевского. Ту же мысль проводит и г. Соловьев.
Г. Соловьев отрывает то, чего отрицать уж никак нельзя. В то же время он называет общий план характеристики, ее основные тезисы, развитие этих тезисов частностями. Хороши частности!
11) Произвольно истолковывает г. Соловьев и то место моего фельетона, где я указываю, что он не делает ссылок на «Историю новейшей русской литературы» г. Скабичевского. Я в данном месте говорю лишь, что он этого не делает по отношению к характеристике Некрасова. Вот мои слова: «он берет два пособия – указанную статью г. Андреевского и „Историю новейшей русской литературы“ г. Скабичевского… При этом на „Историю новейшей русской литературы“ он ни разу не ссылается. Со статьей г. Андреевского он поступает несколько иначе: он в двух местах, цитируя его, произносит его фамилию, и г. Соловьев обобщает мою фразу и указывает на с. 447–449 „Очерков“, где у него имеется цитата „по форме“ из „Истории новейшей русской литературы“. Но эти цитаты касаются писателей направления Клюшникова[2] или Маркевича[3] и не имеют ни малейшего основания к Некрасову. Оригинальная привычка не отвечать прямо на поставленный вопрос!
12) Напрасно также г. Соловьев приписывает мне то, чего я не говорил: „г. Шулятиков упрекает меня даже в том, что я делаю заимствования из статьи Успенского[4] о Гаршине[5]“. Подобного упрека г. Соловьеву я не делал. Я лишь привел „случай“ с заимствованием у Глеба Успенского в качестве одного из примеров, подтверждающих общее положение: г. Соловьев ссылается часто на какого-нибудь писателя якобы для подкрепления своего собственного мнения, а на самом деле замаскировывая подобными ссылками факт заимствований чужих мыслей. Я упомянул, правда, между прочим, что в большинстве случаев он даже не приводит имени писателя. Но из чего видно, чтобы случай с заимствованием у Глеба Успенского я подводил под рубрику „большинства случаев“. Я тут же привел пример заимствования из статьи г. Андреевского с указанием источника, пример такого же заимствования из статей г. Розанова[6] о Страхове[7] и Достоевском.
Против самого указания на факт „переложения“ взглядов Глеба Успенского на Герцена г. Соловьев ничего не возражает.
13) По поводу заимствования из статьи г. Розанова о Страхове г. Соловьев замечает, что количественно он (г. Соловьев) предоставляет „говорить больше самому Страхову, чем Розанову“, и ссылается на с. 323–325 своей книги, где приводится целый ряд выписок из брошюры Страхова „Бедность нашей литературы“.
Опять г. Соловьев ссылается на то, что к делу не имеет никакого отношения. Мое замечание касается лишь характеристики общего миросозерцания Страхова (на что я и указал ссылкой на определенную главу „Очерков“).
А что г. Соловьев положил в основание своей характеристики миросозерцания г. Страхова статью г. Розанова – это факт, не подлежащий сомнению. Г. Соловьев часто цитирует „по форме“ (целых 1 3/4 с.) и частью пересказывают статью г. Розанова (местами он делает добавления от себя, но в своих добавлениях не идет дальше высказывания общеизвестных истин). Со слов г. Розанова он разъясняет отлично учения почвенников от славянофильской догмы, со слов г. Розанова он разъясняет отношение Страхова к рационализму.
Цитаты на с. 323–325 „Очерков“ приведены не для характеристики миросозерцания Страхова: в данном месте г. Соловьев лишь пользуется сочинениями Страхова для характеристики „западничества“ эпохи „великих реформ“, вместо того чтобы сделать самостоятельную оценку этого явления.
14) „Упрека, что я слишком широко пользуюсь трудами A.M. Скабичевского и В. Розанова при характеристике Достоевского – не понимаю“, – заявляет г. Соловьев. Со своей стороны, я не понимаю, почему г. Соловьев не обратил внимания на то место моего фельетона, где я точно указываю пределы этого „широкого пользования“ трудами г. Скабичевского и г. Розанова: „у г. Скабичевского г. Соловьев целиком заимствовал характеристику Достоевского как представителя городской культуры и как разночинца. Учение Достоевского о целительной силе страдания он излагает“ по г. Розанову». А это два существенных пункта в сделанной им характеристике Достоевского, как художника и мыслителя[8]. Что же касается «некоторого» влияния, которое, по нашему мнению, оказали на г. Соловьева произведения г. Волынского[9], оно замечается в тех местах характеристики, где говорится о «чувстве трагического», о «своеволии личности», о «восстании против богов».
15) Г. Соловьев отрицает, что он «точно» изложил содержание характеристик, которые г. Скабичевский дал Клюшникову, Всеволоду Крестовскому[10], Авсеенко[11] и Головину[12].
Мы имеем в виду ту общую характеристику особенностей талантов этих писателей, которую г. Скабичевский сделал в своей «Истории» и которую г. Соловьев повторил в точности, имеем в виду их распределение по степени их таланта, их отношение к аристократии и чиновнической среде, мы имеем в виду сходство в разных деталях. Г. Скабичевский пишет: «Самое заглавие первого романа („Панургово стадо“) показывает, как смотрел В. Крестовский на движение шестидесятых годов; он отрицал в нем всякую самостоятельность и самобытность, органическую связь с процессом развития русской мысли»… Г. Соловьев перефразирует: «Заглавие „Панургово стадо“ особенно характерно для автора. Мелочно и злобно относится он к описываемой им жизни, он видит в ней что-то стадное, нецельное»… Г. Скабичевский характеризует Клюшникова, как «идеалиста сороковых годов», которому именно приверженность культуре сороковых годов не позволили понять шестидесятников. Г. Соловьев повторяет сказанное г. Скабичевским[13].
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Даже цитаты из Некрасова у него, главным образом, фигурируют те, которые приведены у г. Скабичевского и г. Андреевского.
Клюшников, Виктор Петрович (1841–1892) – прозаик, переводчик, журналист, издатель. Дебютировал романом «Марево» (1865), который принес ему успех и сыграл большую роль в формировании русской антинигилистической традиции (наравне с романами «Взбаламученное море» А.Ф. Писемского и «Некуда» Н.С. Лескова), в которой односторонняя трактовка революционной идеи приводила к окарикатуриванию ее носителей. Общественный разлад в пореформенной России Клюшников объяснял не только поступками нигилистов-террористов, действующих по принципу моральной вседозволенности, но и эгоизмом бюрократии и дворянского общества. В незаконченной повести «Не марево» (1871) попытался нарисовать положительного героя, сторонника легальных реформ, сочувствующего народным нуждам, но в итоге возобладала семейная линия сюжета. Сотрудничал в «Русском вестнике», «Русских ведомостях», «Ниве», переводил произведения английских писателей (в частности, Ч.Диккенса и У.Коллинза). В романах «Большие корабли» (1874) и «Цыгане» (1871) ограничился любовной тематикой. В 1868 г. переехал в Петербург и стал сотрудником «Зари». С 1876 г. издавал собственный еженедельник «Кругозор», в котором принимали участие Н.Н. Страхов, А.Г. Майков, Н.С. Лесков, В.В. Крестовский и др., но издание успехом не пользовалось.
