Сергей Терентьевич Семенов
Алексей заводчик
I.
Первый раз я увидел Алексея лет шесть тому назад.
Выйдя осенним вечером на улицу деревни, я заметил у двора сапожника Вавилы толпу народа. Кое-кто из мужиков, бабы и ребятишки собрались у избы сапожника, и между ними то и дело слышались взрывы веселого смеха. Меня затронуло любопытство, и я направился к этой толпе. На вопрос мой, что тут делается -- мне объяснили:
– - Вавила себе работника привел, такой ухарь -- отойди-пусти! Послушай-ка, что он говорит.
Вавила и новый работник его сидели на завалинке избы. Вавила был так пьян, что еле голову на плечах держал, но работник был трезв. Это был молодой еще парень, лет 19-ти на вид, худой, с грязным цветом лица и одетый в какие-то лохмотья не-деревенского происхождения. Он держал себя довольно бодро, говорил развязно, хотя при внимательном взгляде на него и можно было заметить, что эта развязность как будто неискренняя, напускная. Когда я подошел туда, он свертывал себе из газетной бумаги папироску.
– - Где он такого отыскал? -- спросил я.
– - Должно быть, чорт нанес, -- крикнула на мой вопрос жена Вавилы, худая, забитая нуждой и заботой, женщина, стоявшая тут же и видимо крайне недовольная тем, что муж привел к себе такого работника. -- Яковлевский бобыль, -- добавила она. -- Из Москвы по этапу пришел. Пропился там, вот и пригнали сюда выхаживаться.
– - Молчи! Тебе говорят -- молчи! -- бурчал, топая ногой на жену, Вавила.
– - Была неволя молчать! -- не унималась баба. -- Тебе-то все равно, а мне-то, небось, достанется: может быть, он и работать-то ничего не умеет, а я гоношись тут, стряпай на вас да обшивай, обмывай вас, -- какая сласть подумаешь!
– - Ну, это ты, тетка, зря городишь, -- проговорил вдруг работник. -- Как это так я работать не умею! Да ты таких мастеров-то сроду не видала. Мы от скуки -- на все руки: сапоги точать, головой качать, -- мы все могСм, -- и вдруг умышленно упирая на букву о, работник добавил скороговоркой: -- и избу срубим, и печку складем, трубу выведем, -- только дым-то хоть мешком выноси!
В толпе захохотали.
– - Ай-да мастер! Эти уж смастерят, что надо. И где он только обучался?
– - Дома; знамо, в люди не отдавали, сам до всего дошел, -- серьезным тоном ответил парень.
– - А где у тебя дом-то?
– - В Москве… Просто дворец, а не дом: три кола вбито, небом покрыто, светом огорожено, да со всех сторон землей обложено.
В толпе опять раздался смех; потом послышался новый вопрос:
– - Что ж ты, так там жил, али делом каким занимался?
– - Делом занимался: завод вел.
– - Какой же завод?
– - Перегонный: перегонял водку из бутылки в глотку, -- дела хорошо шли.
При этих словах некоторые бабы завизжали от хохота; засмеялась даже сердитая жена сапожника и, плюнув, проговорила:
– - Вот он какой нагрешник, и жди от него путного!
И сказавши это, баба повернулась и скрылась на крыльце.
– - Что же это ты в такой жизни и не ужился, ведь вСна там как хорошо?
– - Такая линия подошла: оплошал -- прохворал, Бог обидел -- пропился! -- ответил работник, и этим вызвал новый взрыв хохота.
II.
С другого же дня парень стал сапожничать у Вавилы. Работать он умел и работал усердно. Гулял он только в праздники, и очень скромно: выйдет на улицу, подойдет к молодежи или мальчишек вокруг себя соберет, споет им какую-нибудь песню, расскажет что. На раcсказы он был мастер. Он знал немало сказок, историек, случаев из московской жизни, иногда правдивых, иногда вымышленных им; он и делился со всеми, кто только желал его слушать. За это его, нельзя сказать, чтоб полюбили, но все встречались с ним с удовольствием, особенно молодежь. Она окрестила его прозвищем "заводчик", имеющим двоякий смысл: во-первых, намекало на то, что он всегда "заводил" что-нибудь интересное, то есть шутник, затейник; во-вторых, оно говорило и то, что он был, по его словам, содержателем завода, на котором перегоняли водку из бутылки в глотку; и этим прозвищем все стали звать его. Алексей на это не обижался и охотно отвечал, когда его звали только по одному прозвищу.
Однажды зимой, от нечего делать, я зашел посидеть к Вавиле. Вавила с заводчиком были заняты сапожною работою, жена Вавилы помещалась на коннике за пряжей. Все были поглощены делом, но прилежнее всех занимался им заводчик. Он очень усердно наколачивал каблук. Я не удержался, чтоб не сказать жене Вавилы:
– - Ну, вот, ты тогда беcпокоилась, что он работать не будет, -- гляди, как старается.
– - Теперь-то сама вижу, что мастер, -- проговорила баба и усмехнулась.
– - Небось, не подгадим! -- весело воскликнул Алексей. -- Коли что умеем, сделаем за первый сорт.
– - А ты еще что можешь делать-то? -- спросил я.
– - Водку пить, табак курить, мало ли что, -- попрежнему весело проговорил Алексей и, отшвырнув от себя законченный сапог, принялся за другой.
– - А работы никакой еще не знаешь?
– - Вот захотел, работы еще! Одну знаю, и то хорошо; слава Богу, что этой-то кое-как выучился.
Я заметил, что в тоне, каким были произнесены эти слова, слышалась деловитость, и решил воспользоваться этим -- завести серьезный разговор. Мне хотелось узнать, как он рос, чем занимался в Москве, и, не откладывая намерения, я сейчас же закинул вопрос о том, где он родился.
– - В Москве я родился, -- ответил на мой вопрос Алексей, и по лицу его пробежала какая-то тень. -- Старики-то мои смолоду туда перебрались, я там и родился.
– - Зачем же старики-то перебрались в Москву? -- спросил я снова.
– - На легкую работу да вольные хлеба! Не понравилось им в деревне жить, вот они распродали все, да и отправились в Москву. Сперва-то на место приделились, в людях жили; а в людях жить -- надо всякому служить. Пожили-пожили они -- не понравилось им это, задумали они свое дело повести. Собрали деньжонок, переехали на Хитров; отец начал там квасом торговать, а мать фатеру сняла да жильцов пускать стала.
– - И теперь они этим делом занимаются?
– - Куда тут, и помину от этого не осталось.
– - Отчего же, или невыгодно?
– - Куда тут не выгодно! А видно не судьба Макару коров доить: ко всему нужна привычка -- что торговать, что еще; а у них откуда она возьмется? Там прозевал, здесь проморгал, ну, все на шею да на шею, а тут стала полиция придираться да допекать: чистоту спрашивает. Знамо, кто опытный-то, тому и полиция не страшна, он знает, как ладить с ней: сунет околоточному на штаны -- и вся недолга; а нашим-то это невдомек -- ну, на них, знамо, чуть что -- сейчас штраф. Штраф да штраф, они с горя-то на водочку стали налегать. Сегодня штраф, завтра торговать не пускают, послезавтра пьяные, а там какая-нибудь незакрутка, ну, дело-то в упадок да в упадок -- и прогорели они; закрыли торговлю и фатеру не по силам стало держать.
– - Так что же они теперь там делают? -- продолжал я свои расспросы.
– - Теперь живут двое в одном углу. Мать-то еще нанимается куда-нибудь на поденщину -- стирать, либо полы мыть, а отец совсем опустился, только и знает -- христарадничает.
– - И ты все время с ними жил?
– - Годов до 12-ти с ними; бегал, баловался, а когда и с ручкой пройдешь. Потом захотели они меня к делу пристроить, и отдали в трактир на том дворе, где наша фатера-то была. Приделили меня чашки перемывать. Пристроился я, было, -- ничего, и к делу привык, да из-за ихнего пьянства не удержался. В вино-то они к этому времени втянулись, а взять-то уж негде стало, ну и давай из меня тянуть. Придут, это, чай пить -- и сейчас к буфету, к хозяину или, там, к приказчику: "У вас наш сынок живет, давай нам полбутылки". Полбутылка за полбутылкой, -- что мне за месяц приходится, они за неделю заберут. А там подошло время: нужно сапожишки справить, рубашонку, а им не на что. Ну, хозяин глядел-глядел да и говорит: "Уходи с Богом, ты для нашего места не подходишь".
– - Ты и ушел?
– - И ушел, -- проговорил Алексей и остановился. Передохнув с минуту, он продолжал:
– - Перешел я опять к ним; стали они думать да гадать, что со мной делать теперь, и порешили в сапожники отдать. Нашли такого хозяина, который на всем своем бы взял, и закабалили меня на семь годов. Сперва-то меня, вместо мастерской, приделили на кухню: то за водой на бассейну беги, то в лавочку ступай, то товар заказчикам неси; управишься, придешь в мастерскую, а там, глядишь, мастера посылают, кто за табаком, кто еще за чем.
– - Это уж известное дело, -- вмешался в разговор Вавила, -- там всегда так делается: коль на долгий срок попал, -- сколько годков на побегушках пробегаешь!
– - Вот и мне пришлось так бегать; года четыре мне и шила в руки не давали, -- опять продолжал рассказ Алексей. -- Только на пятом году посадили меня к месту и дали дело в руки. Мастер, к которому я под начал попал, хороший такой был; другие, там, норовят с ученика-то сорвать что, а этот ничего не хотел, а показывал, что надо, как следует… Проработал я годик, другой, стало у меня выходить кое-что, начали, это, меня похваливать и мастера и хозяин. Пронюхали про это наши; сейчас приходит отец: "Будет, говорит, тебе здесь жить, пойдем на фатеру". -- Зачем? спрашиваю. -- "От себя, говорит, будешь работать. Я, -- это отец-то говорит, -- буду старую обувь покупать, а ты починишь ее, а я продам". Делать нечего было, пришлось мне покинуть хозяина.
