Злобин Анатолий
Щедрый Акоп
Анатолий Павлович Злобин
Щедрый Акоп
Очерк из цикла "Портреты мастеров"
1
Я стоял у подножия пейзажа, и тут пора пояснить, что пейзаж начинался не прямо от носков моих ботинок, купленных только вчера за 32 рубля, а на некотором отдалении от них. Более того, он пребывал в иной плоскости, будучи подвешенным к мирозданию на двух веревочках и обозначенным в каталоге неведомыми единицами измерения: 73х100.
Что это? Метры? Килограммы? Световые годы?
Лично я предпочел бы парсеки. Пейзаж шириной в 73 световых года, этакая вселенская холстина, натянутая на гвоздиках звезд, меня бы это вполне устроило. Но я не смел прервать своих мыслей ради таких мелочей, ибо не смел оторваться от пейзажа. Я прирос к нему взглядом.
Уверен, что когда-то видел этот пейзаж, до боли знакомо, страшно похоже - но где? Уверен, что никогда не видел его, он ни на что не похож, такого вообще не бывает.
Пейзаж-то сочиненный, вот оно что!
Подрагиванье вагона напоминало мне о том, что я продолжаю двигаться, а придуманный еще дома и захваченный в дорогу в качестве путеводителя пейзаж продолжал раскручиваться вокруг огромной белоголовой горы.
Я так боялся прозевать вход в Армению, что вскочил раньше задуманного. Московские часы показывали 4.57, и каменистая земля, стлавшаяся от насыпи до горизонта, обозначенного округлыми вершинами, напомнила мне об эпитетах, заботливо уложенных памятью в дорожный мешок: суровая, любимая, многострадальная, единственная, политая потом и кровью, плодоносная, древняя, могучая и цветущая, я имею в виду эпитеты к слову земля.
Их привычный набор тотчас сделал свое благое дело: комок волнения сжал горло мое: вот она, моя многострадальная и родная, которой я никогда не видел, но она все равно оставалась моей.
И камни тут родные и многострадальные. Но почему же они перечеркнуты неясными полосами? Полосы сложились в столбы, столбы в частокол, сплетенный из проволоки. Горло мое враз пересохло, едва я понял, что это такое.
Как же далеко я уехал от дома! 55 курьерских часов мчался по родимой земле, пока не достиг ее края, за которым начинался иной, турецкий склон. И я принял чужую землю за свою, обманувшись не только глазами, но и сердцем. А горы все так же волнообразно наматывались на гребень горизонта. Отчего они чужие мне? Разве это не одна и та же планета, отданная людям для разумной жизни на ней?
Кто-то сказал, что границы это незаживающие шрамы земли. И вот я вижу: земля корчится от боли, нанесенной ей колючками недоверия. Верно, та боль и передается в наши глаза, когда взгляд достигает края своей земли. Я пытался убедить себя, что земля по ту сторону колючей проволоки мне чужая, но не мог найти никакой внешней разницы между той и этой землей.
Поезд продолжал движение, пересекая пейзаж по диагонали. Природа спешила исправить допущенный промах. Граница в очередной корче вильнула в сторону и вскоре вовсе пропала, освободив глаза от угрызений совести.
Так совершился мой вход в Армению, первое приближение к Акопу Акопяну. Теперь-то я знаю многое из того, о чем раньше мог лишь догадываться. Армения с готовностью распахивала передо мной свои двери, преображаясь и меняя лик за каждым новым поворотом, перекрестком, подъездом.
Акоп Акопян начинается за углом направо или же прямо по ходу движения в зависимости от того, куда вы попадете вначале - в Музей современного искусства или на третий этаж Национальной галереи. Тут и там Акопу отдана полная стена, по семь или восемь полотен.
Я попал сначала за углом направо. Еще пять шагов, еще два шага выступ, перегородивший зал, кончится, и за ним возникнет новая стена, наполненная Акопом.
Еще полшага! Я еще не ведаю того, что откроется мне за углом, и потому шагаю по залу расслабленной музейной походкой, продолжая восторженно спокойно любоваться полотнами, искусно развешанными по стенам на всем протяжении моего взгляда.
Акоп еще закрыт углом выступа - и до него четверть шага.
- Теперь смотрите! - восклицает мой вездесущий гид Меружан.
Не могу вам передать первого впечатления от Акопа, оно испарилось, ибо было предварено направляющим окликом. Начну сразу с пятнадцатого, двадцать восьмого, семьсот сорок первого.
2
Значит так: я стоял у подножия пейзажа (вон какая долгая понадобилась оговорка). Передо мной была пробита брешь в стене: 73x100, и там, в проеме бреши, раскрывалось рукотворное мироздание, до боли знакомое, ни на что не похожее.
Это была согбенная гора, мучительно прораставшая из земли. Это был манекен, нагло присоседившийся рядом с живыми цветами. Это был пейзаж, набитый обезглавленными безрукими человеческими существами, да что там, это были одни костюмы, лишенные плоти. Да как может такое быть?
Склоняюсь над табличкой: "Нет! - нейтронной бомбе". 195x300.
- Самое главное дать правильное название, - поясняет Меружан, певец гармонии и властелин метафор. - Правильное название повышает проходимость на 333 процента.
Где я видел это? Уверяю вас, гражданин искусствовед, я этого никогда не видел. Вот в чем великий секрет Акопа. На его полотнах я мгновенно узнаю то, чего никогда не видел.
Секрет, который ничего не объясняет, с ухмылкой бросит искусствовед из своего сомневающегося угла. А ведь это уже семьсот сорок третье впечатление от Акопа, поэтому проще всего переименовать его в секрет № 1. Так вот почему они безголовые: нейтронная бомба взорвалась. А я-то думал...
Интересно, отчего там на переднем плане дорога смазана? Вопрос не столько следовательский, сколько исследовательский - мне самому необходим ответ.
По бокам дороги постройки и предметы выписаны с достаточной резкостью, а сама дорога смазана - отчего бы? Так ведь это дорога, оттого она и смазана. От скорости смазана.
Спросить бы у художника. Вот он, кстати, сидит у соседней картины, давая пояснения вопрошающим. Ах, это всего-навсего автопортрет. Он не отвечает, а задает новые загадки. И вовсе не автопортрет, а портрет кинорежиссера А.Пелешяна, 130x73.
Я не смею спрашивать у художника, ибо он уже ответил на все вопросы бытия, выставив на обзор свои полотна. А если там что-то недосказано, так это всего два-три слова, выбитых на медной табличке.
Отчего же все-таки дорога смазана? И как она называется?
Шаг вперед, традиционный полупоклон перед табличкой.
"Акоп Акопян, г.р. 1923. На краю деревни. 93x141".
И это все! Никаких вопросов! Снимите (хотя бы мысленно) оставленную в гардеробе шляпу и молча созерцайте край деревни, зацепившийся за сердце.
Хотите знать секрет № 2? Великий лаконизм искусства. Одна строка, проведенная кистью, способна вместить в себя тома.
О господи, пошли мне иной жанр, разве ты не чувствуешь, что я не в силах остановиться. Книга состоит из страниц, страницы из строчек, строки из слов, слова из букв, и это все вместе взятое обязано изливаться нескончаемо, этакий изнуряющий фонетический конвейер, не оставляющий никакой надежды на пробел, хотя бы на минутную передышку. И я прикован к моему конвейеру, стою на страже слова, с перерывом на 8 часов сна, не более того.
Сделайте пробел, гражданин редактор, хотя бы перебивку номером главы, чтобы я мог набрать глоток воздуха в грудь.
3
Фу, дайте отдышаться. Напрягаюсь внутренним зрением: что же было на краю деревни? Не могу вспомнить. А может, медные таблички перепутались в памяти?
Но вот за что зацепился мой взгляд: 1923. Акоп родился в моем году. Мы с ним на этой планете не единственно современники, но и ровесники. У меня уже есть на примете несколько моих ровесников, за которыми я неустанно слежу: мы появились на свет в один год - и что же мы сделали для родимой планеты?
Чарлз Бейл, г.р. 1923, уроженец Оттавы, гражданин Канады, физик, ведет исследования в области ядерной плазмы, намереваясь одарить человечество новым изобильным источником энергии.
Елизавета II, г.р. 1923, королева Великобритании, со дня рождения прописана в Букингемском дворце, поклонница живописи и других искусств, недавно принимала папу римского, собирается с визитом вежливости на Канарские острова. Считает высшей гражданской доблестью не вмешиваться в дела своего государства.
Фридрих Теодор Амадей Кугель-Фогель, г.р. 1923, профессор парапсихологии Мюнхенского университета. Крупный мистик XX века, мечтает открыть биологическую энергию для всеобщего счастья на земле. Уже построен первый опытный образец генератора, производящего биологическую энергию, но производительность его, увы, пока ничтожна.
Ваш покорный слуга, г.р. 1923, уроженец Москвы, воевал на том же участке фронта, что и Фридрих Т.А. Кугель-Фогель, но по другую сторону окопов. Мы с ним стреляли друг в друга, однако, к счастью, промахнулись. В настоящее время тружусь над книгой армянских впечатлений, собираясь посетить мастерскую моего ровесника Акопа Акопяна, родившегося в Александрии.
