Петр Оленин-Волгарь - В чужой шкуре

Однажды вечером, в конце петербургского зимнего сезона, небольшое общество собралось в отдельном кабинете шикарного ресторана. Тут были: Андрей Иванович Васильев, один из двенадцати директоров акционерной компании «Заря», его приятель, спортсмен Курилин; модный доктор по нервным болезням, дамский любимец, Славич; чиновник особых поручений при важном лице, «молодой человек 45 лет» Натаскин и дилетант-виртуоз на гитаре, певец цыганских романсов, Иранов, выступающий в качестве солиста на летних сценах окрестностей Петербурга.

Компания подобралась тёплая и спевшаяся. Васильев, господин средних лет с порядочным брюшком и болезненным обрюзглым лицом, принадлежал к распространённому в наше время типу людей, сумевших пристроиться к выгодному и сытному делу, где обеспечена «минимальность» труда и «максимальность» вознаграждения. Если бы его спросили, почему он директор правления, и в чём состоит его директорство, — вероятно, он и сам бы затруднился ответить.

Получая в общем около шести тысяч рублей, Васильев за это «скромное» вознаграждение не имел никаких точно определённых обязанностей. Он, собственно говоря, не «служил», а «посещал» правление своей компании. Там он «разговаривал» с директорами и подписывал те бумаги, которые секретарь находил нужным положить перед ним. Бумаги были всё больше «скучные» и нередко бывали испещрены малопонятными для Васильева цифрами. «Опять математика!» — замечал Васильев, подмахивая непонятную для него бумагу, вполне уверенный, что секретарь и бухгалтер «знают, что нужно». Раз в месяц правление собиралось для обсуждения текущих дел, которые вместе с решениями также обязательно заготовлялись секретарём и бухгалтером заранее. Другие директора время от времени посещали «для ревизии» различные отделения компании в других городах. Ревизия эта заключалась в том, что директор ехал туда и обратно в купе I класса, обедал, ужинал с заведующим отделом, просматривал «для пущей важности» разные дела и возвращался в Петербург получить суточные и разъездные.

Дело, которому служил Васильев, было очень сложное: компания эксплуатировала нефть, имела для этой цели большой флот, конторы на Каспии и Волге и склады нефтяных продуктов в разных городах. Васильев сравнительно недавно служил в компании и всё собирался также на ревизию — однако дело складывалось так, что ему ещё не удалось побывать за пределами петербургского района.

Васильев имел свои хорошие средства и никогда не знал нужды. Всю жизнь он прожил в столице, числясь «для получения чинов» при одном из министерств. Зачем нужны ему были эти чины — он и сам не знал хорошенько. Холостой, одинокий, он решительно в них не нуждался. Но «все» так делали, — «все», к обществу которых принадлежал и Васильев, и он, делал то же, что и «все».

За последнюю зиму Васильев чувствовал себя скверно. Какая-то опущенность, усталость, пресыщение жизнью томили его и не на шутку беспокоили. Появилась одышка и подозрительные приливы к голове. Надоела петербургская жизнь, сытные обеды, кресло в опере, вечера в ресторане и компания петербургских тунеядцев и кокоток. Васильев решил, что необходимо проветриться — и взял отпуск, намереваясь сделать основательный вояж по Западной Европе. У него в кармане уже был заграничный паспорт, и теперь, накануне отъезда, он проводил последний вечер с той компанией, к которой привык. Впереди же предвиделись «острова» на всю ночь.

— Да, господа, — говорил Васильев, потягивая сквозь зубы холодный «Экстра-сек» и выпуская изо рта «колечками» благородный дым рублёвой сигары, — что ни говорите, а необходимо нашему брату, культурному человеку, иногда стряхнуть с себя отечественную пыль. Иначе, того и гляди обрастёшь мхом…

— Мне кажется, отечество тут не причём, — заметил доктор Славич.

— Ну, не говорите… У нас нет того общественного оживления, которое бодрит и освежает человека и не позволяет ему опускаться. Заграницей жизнь идёт таким быстрым темпом, что захватывает всего человека…

— Эх, батюшка, дела у вас мало, — продолжал Славич, сам очень занятой человек по своей специальности, приносившей ему основательный «дивиденд», — вот если бы вам, как мне, было абсолютно некогда опускаться, то и заграницу бы не потребовалось «вояжировать», поверьте.

— Я согласен со Славичем, — заметил Курилин, совершенно праздный человек, живущий доходами с какого-то мифического Монрепо и займами, и посвящающий свой досуг (за вычетом сна — 14 часов в сутки) разнообразному спорту, ресторанам, островам и т. п., - потребность освежаться заграницей происходит от сидячей жизни, т. е., в сущности от праздности. Вот (Курилин засучил рукав смокинга, расстегнул манжет и согнул руку, на которой резко выделялись мускулы), заведите себе такую историю — ручаюсь, что ни одышки, ни хандры не будет и в помине.

— Однако, mon cher! — сказал Натаскин, завистливо поглядывая на руку Курилина. Ему самому, конечно, нельзя было похвастаться ничем подобным, так как он представлял из себя костяк, обтянутый кожей — разновидность рода человеческого, очень часто встречающихся между людьми, делающими себе карьеру в «канцеляриях»…

— Не согласен, господа, — упорствовал Васильев, — вы можете быть целый день на ногах, упражнять свои мускулы, делать блистательные «финиши»; вы, доктор, с головой уйдёте в свою «костоломку»… но душу здесь, в этом туманно-сером Питере, не освежите… Вот рецепт для освежения души (Васильев вынул из бумажника паспорт). Dahin, dahin, wo die citronen bluhen!..

— Конечно, и здешние рестораны, и здешний demi-monde скоро надоедают, но и заграницей они имеют то же свойство, — заметил Курилин, считавший себя «остряком».

— А где заграницей услышите вы вот это? — сказал Иранов, взяв гитару.

Ловко сделав несколько красивых аккордов, он заиграл, подпевая себе сам: «вдоль по улице метелица метёт, за метелицей мой миленький идёт»… Иранов действительно играл, бойко или, как говорили — «залихватски»; за это он пользовался правом не расплачиваться по счетам в ресторанах, против чего он часто протестовал, но как-то всегда выходило так, что, вынув бумажник, он не успевал достать деньги, как счёт бывал уже оплачен или произносилось: «За мной»… Есть такие «профессионалы» житья на чужой счёт.

«Красота твоя с ума меня свела, иссушила добра молодца меня»… — пел Иранов.

— Браво! — сказал Натаскин, делая вид, что аплодирует. — Да, «этого» заграницей не услышишь, sacrebleu!..

— Позвольте мне как врачу дать вам совет, — сказал Славич, когда Иранов кончил, — я думаю, что все ваши болезни происходят от петербургской жизни, но жизнью парижской, венской, остендской их не излечить.

— Чем же, по вашему? — спросил Васильев.

— У меня явилась оригинальная идея, — продолжал Славич, — несомненно, что у вас уже имеется лёгкая гипертрофьичка сердца, ожиреньице — это раз. Затем основательно переполняемый ежедневно всякими деликатесами желудок давит на грудобрюшную преграду, она в свою очередь на лёгкие — отсюда одышка… Кстати и печень пошаливает: периодическая гиперемия вот от этих благородных напитков… При недостатке движения весь этот ансамбль и производит все те тревожные явления, которые гонят вас заграницу… Рассуждаю так: изменит ли заграница те причины, которые влияют пагубно на ваш организм — нет: образ жизни останется тот же. Следовательно…

— Следовательно?..

— Это средство не годится. А вот моё: не бывали в Энске?

— В качестве туриста… недавно…

— В вашей конторе вас не знают?

— Наш уполномоченный видел меня мельком здесь: я, ведь, сравнительно недавно перешёл в «Зарю» из «Триумфа».

— Прекрасно…

— Не понимаю, какое отношение это имеет…

— Поймёте. Я бы на вашем месте, если бы боялся, что вследствие taedium'а vitae явится лёгонький «Кондратий Иваныч», вот как поступил бы. Вместо всяких заграниц я бы отправился налегке и в изменённом виде в Энск и поступил там на первую попавшуюся должность в вашей же компании. Да этак с полгодика!..

— Ничего не понимаю.

— А я понимаю, — вмешался Курилин, — Славич по обыкновению остроумен. То, что он предлагает — одобряю. Вот в чём дело: ваше обеспеченное положение… Между нами все вы, ведь, прежде всего «бездельники» — не сердитесь, mon cher, это уже так свыше определено… Ваше обеспеченное положение подарило вам и одышку, и ожирение, и хандру, и склонность к пессимизму…

— Дальше, дальше!

— Иду далее: впереди предвидится неприятный визит неумолимого кредитора всех таких бонвиванов как вы, милостивейший — Кондратий Иваныч…

— Кондрашки — по нашему, — вставил Иранов.

— И вот, чтобы избегнуть этого визита, Савич предлагает вам на полгода радикально изменить свой образ жизни.