Георгий Осипов - Хрустальный кабинет

ГЕОРГИЙ ОСИПОВ

ХРУСТАЛЬНЫЙ КАБИНЕТ

Хрустальный кабинет" - заключительная часть трилогии воспоминаний Георгия Осипова, Графа Хортицы. В нее также входят "Майская Ночь Лемуров" и "Метаморфозы Мадам Жакоп".

Я отвел Нападающего в уборную. Включил там свет, расстегнул ему брюки, спустил их, затем усадил его на унитаз. Потом вышел из уборной и запер дверь снаружи. Я не мог заставить себя уложить его рядом в таком виде.

Когда меня спрашивают, почему Нападающий такой олдовый, я отвечаю, что он - генеральский сын, и его в пятилетнем возрасте соблазнила домработница. На самом деле он утратил невинность, увидев впервые собственное отражение в зеркале во весь рост. Это случилось с ним рано, поскольку в его доме не водилось больших зеркал. И поэтому он выглядит на полтинник. Хотя старше меня всего на полгода. При этом даже самые давние его поклонники убеждены почему-то, что Нападающему до сих пор "тридцатника нет". Безблагодатный, поросший до ушей густым волосом, он очаровывает всех. Глядя на него, порой я мысленно заливаюсь хохотом, будучи не в силах, однако, просто улыбнуться.

Я повстречал его два часа назад перед домом, где, насколько мне известно, и по сей день проживает Клыкадзе. В сумерках влажные, выпуклые глаза Нападающего были пьяны. Зассаться у Клыкадзе он не мог - тот не бухает с 1984 года, и живет с тех пор в совершенно ином мире, как Гамлет. Я поднял глаза на окно его спальни. Там горел свет. Когда-то за этой пурпурной шторой сновали почти каждый вечер силуэты трубовых личностей - квартиру Клыкадзе посещали сын крымского прокурора, Жора из облздравотдела с полным портфелем рецептов, Марина Блумштейн, мифическое существо с влагалищем в глотке: Но сейчас окно было пустым, как пластиковое окошко в портмонэ Азизяна, откуда тот вынул мне в подарок цветную фоточку голой блондинки с поднятым вверх серебристым каблуком. "Бери, папа, а дома мы найдем, что туда вставить", сказал при этом Азизян.

Это происходило в понедельник вечером, у меня дома - Нападающий истребил у нас на глазах полбутылки водки с рыбой без хлеба. Мы понимали, что это начало запоя. Быстренько захмелев, он стал развязней, закурил без спросу, поджав развратно ногу в грязном чулке. В его речи замелькали привычные "блядь-нахуй, нахуй-блядь". В тот день шел дождь.

Сегодня, случайно столкнувшись под домом Клыкадзе, мы просто обменялись приветствиями, и ни о чем не договаривались. "Смотри, чтобы тебя не захавали в вытвэрэзник", - напутствовал я Нападающего. "Куда?" - переспросил он, подергивая кончиком носа, как Гитлер при скорости восемь кадров в секунду. "В вытрезвитель, - объяснил я, - по-украински". Несоразмерно большая голова, словно шар, наполненный дымом поганым и вонючим, волочила его волосатое тельце вверх по переулку. Синие брюки-клеш и отросшие до плеч льняные волосы придавали ему колорит ожившего утопленника чуть ли не 70-го года. Я надеялся, что он поломился к одному из своих запойных любовников. Какая-либо абнормальная трансформация этих несчастных всегда давала ему средство тиранить - у одного распухли ноги, у другого растет горб, третий не умеет танцевать, так чтобы Нападающему было смешно. Я надеялся, что он найдет у них и кальмары, и водку, и не заявится ко мне. Но через два часа он пришел. Бухущий.

"Ты меня уложишь спать", - спросил он в коридоре, скидывая пропахшие одеколоном, вазелином и потом башмаки. "Уложу", - соврал я, стараясь смотреть не на него, а на отражение в зеркале из-за перегара. "А то я без тебя не засну".

Он заснул почти мгновенно, сидя, и тотчас начал сползать на пол. В той же позе, на том же диване, что и Клыкадзе десять лет назад. "Сейчас обоссытся, - подумал я, и отметил, как дернулись мышцы вокруг рта; с недавних пор появился у меня этот противный тик. Поэтому я решил не испытывать судьбу и сразу отвел пьяного в туалет. Он молчал - запись кончилась и слышалось только шипение пленки, скрип лентотяги. Я подивился, были ли Клыкадзе с Нападающим любовниками?! Из уборной донесся приглушенный дверью стон.

Я чувствовал себя Дорианом Греем наедине с трупом художника Бэзиля. Надо сказать, что мы с Азизяном еще в 78-м году приговорили Нападающего к смертной казни. Но приговор так и не был приведен в исполнение. Мертвящее дыхание Нападающего все равно заразило бы грибком доски эшафота, подвергло коррозии лезвие топора, и со зловонием погасило огонь. В добавок ко всему этого "Бэзиля" непременно стали бы искать. В первую очередь главные жертвы его шарма - родители. Они принесут инспектору портфолио "нашего мальчика", и тот, не успев взглянуть на лицо пропавшего, разглядев одни гениталии, влюбится в него без памяти. Найдут нас. Даже если не найдут в дельте Днепра части тела того, кто сию минуту сидит на моем унитазе. Да и Азизяну с тех пор, как он получил из Финляндии библию, доверять уже нельзя. Я потянулся было к выключателю, но потом решил, что свет гасить не стоит.

Пачка оказалась пустой. Я подошел к окну - собачья свадьба, что я наблюдал днем, бесследно исчезла. Никогда не видел, как собаки засаживают один другому при лунном свете, или под электричеством фонарей. В одном немецком видео "сексслэйв" - тетка в черных шелках, рубцах и шрамах висит на цепях, и где-то за дверью лает собака. На фоне настоящих ожогов, оргазмов и крови лай звучал менее натурально, как будто на улице смотрели телевизор. Собаки: "Я вывернул бога (god) наизнанку, и он (dog) залаял". Личность, свесившая тыкву у меня в уборной, имела свойство падать в обморок при виде простого шприца.

Улица уходила к дому Клыкадзе. По ней десять лет назад я проводил его в мокрых портках, до самой двери его флэтарика. Он меня тогда сильно разозлил, тем более он ведь обоссался в присутствии ядовитого синяка Стоунза. До сих пор слышу, как побежало. По просьбе Стоунза, как назло, играла пластинка Роллингов - корявая, неуютная дрянь. Я сопровождал Клыкадзе без пальто, хотя в ту зиму у меня появился финский (как азизянова библия) плащ на подкладке. Так, выскочил в одном свитере. Два бухарика, Стоунз и Клыкадзе, ненавидя друг друга, тем не менее, любили одну группу - Роллинг Стоунз.

Итак, я отвел Клыкадзе домой и захлопнул за ним вобщем-то уже дурдомовскую дверь. Больше никто и никогда его бухим не видел. Он достиг самого дна хрустального сосуда-калейдоскопа, где плавал в алкоголе, но сумел выбраться по его переливчатым на плоскую поверхность этого света, держа за ручку нового ребенка. Как-то неинтересно возвратился к жизни. Воскрес.

День старой Конституции не наводил на меня ужас уже потому, что я успел отойти от октябрьских пьянок. Бэнд наш развалился, репетировать стало не надо. Большую часть времени я играл на гитаре дома, пел, что хотел, слушал, кого хотел - в основном "Modern Sounds in Country & Western Music", Рэя Чарльза и Отиса Реддинга: Месяца полтора посещал курсы французского у Рабиновича, сидел в кафе "на одинадцатом", пил на осеннем ветру ледяной ликер, отравляя изнутри внешне идеальный юный организм, равнодушный к интоксикациям извне. Почти всегда один, я шел меж покрытых налетом биодобавок столиков, задрапированный в кожу, ангору и Вельвет. Губы курящих дам испускали молоки табачного серпантина, призраки белковых доз выходили в облике дыма. Феи никотиновых фонтанов носили искусственный мех, хлопковую вату, синий коттон, темные пломбы, лак на больших пальцах мерзнущих на платформах ног цвета пломб, и ели "вату" - пропущенный через вентилятор цыганами собачий жир. С сахаром.

В День Конституции я собрался и пошел в гости к Клыкадзе. Воображение рисовало психоделические изгибы фигур барышень, показанные снизу вверх, как на обложках старых дисков, в свете стробоскопического прожектора: "Клыкадзе a go - go", "Клыкадзе freak out-party". Живые девушки ужасали не меньше, чем большие собаки. Первая, навязанная мне, любовь, походила на поездку в переполненном автобусе по маршруту Павлосос - Цыцюрка. Туда, где живет теперь Стоунз.

Из окон и дверей доносились голоса мужчин, заглушаемые женским хохотом. Что это такое - женский смех? Пение овцы, собачий шепот, слезы червяка. Почему не заменили этот звуковой эффект на что-нибудь другое, к примеру, на скрип дверей. Так, примерно, рассуждал бы какой-нибудь писатель, но мне было все равно. Литературные произведения создаются, чтобы - не думать об эрекции (стихи), чтобы вызвать полный стэнд (новеллы), чтобы забыть, что он у вас когда-то был (романы), как "оружие возмездия" у немцев.

Я позвонил в хату Клыкадзе. Дверь отворила Таня-Дэйв Хилл. Она всегда обнажала при улыбке свои резцы, за что Клыкадзе прозвал ее Дэйв Хилл (у гитариста "Слейд" были похожие зубы). И на кличку девушка с гордостью отзывалась, настолько высок был авторитет этой ломовой группы. У познакомившего нас Левы Шульца, который в ночь нашего знакомства долго и мучительно рыгал в унитаз Клыкадзе - почернелый, весь в трещинах, словно церковный купол изнутри - резцы не меньше, но на петрушку из "Слейд" он ни капли не похож.