Алексей Зензинов - Беседы у Клавы

Владимир Забалуев

Алексей Зензинов

БЕСЕДЫ У КЛАВЫ

- Да, - сказал Ник Ник, - книжка хотя и древняя, однако не устарела.

И он кинул такую ссылку. * С.Н.Паркинсон. Законы Паркинсона. М., Прогресс, 1989. С.189-205.

- Если верить Паркинсону, - откликнулся Монах, - источник юмора кроется в контрасте между тем, что должно быть, и тем, что есть на самом деле. Его классификация типов анекдотов, впрочем, не лишена изъянов, поэтому стоит сразу внести в нее некоторые коррективы. Я бы выделил четыре типа смеховых конструкций:

Онтологический анекдот. Все действия персонажей вроде бы правильны и логичны, но какое-то внешнее неучтенное обстоятельство лишает эти действия смысла.

Социальный анекдот. Персонажи совершают действия, не соответствующие их официальному или подразумеваемому статусу.

Анекдот-каламбур. Двусмысленное, необычное или ошибочное сочетание слов.

Риторический анекдот. Нарушение общепринятых правил изложения, пропуск ожидаемых читателем (слушателем) логических звеньев. Классическим образцом подобного юмора являются так называемые садистские стишки ("Девочка камешек бросила вниз...Долго в ущелье стонал альпинист")

Если бы не Oblomoff, которой цеплялся за любую новую тему разговора, мы бы больше не вспомнили ушлого гражданина Объединенного Королевства с его английским юмором. Но наш Oblomoff недавно прочитал пьесу, где контраст между ожидаемым и действительным имел место уже в названии: она называлась "Чайка", но ничего общего с чеховской комедией не имела. Согласно ремарке, в финале сцена задергивалась занавесом с изображением мхатовской чайки, а все потому что действие происходило на берегу реки, где расположены молодежный центр отдыха и три профсоюзных пионерских лагеря, один из которых и назывался "Чайка". Oblomoff вычислил, что это третий тип анекдота по Паркинсону, обрадовался своим креативным возможностям и решил применять их дальше. Хотя эта самая не-чеховская "Чайка" была густо насыщенна реалиями ушедшей эпохи, многим из нас непонятными, он целый вечер донимал нас своим АНАЛИЗОМ СМЕХОВЫХ КОНСТРУКЦИЙ, так что кое-кто (Кое-Кто, Labuh и Dragon) подключились к его рассуждаловкам и, можно сказать, поддали жару.

Первое действие пьесы ("БЕСЕДКА НА БЕРЕГУ РЕКИ В ПИОНЕРСКОМ ЛАГЕРЕ "СОЛНЕЧНЫЙ") начиналось беседой троих героев на закате солнца. Пятое, последнее действие ("АСФАЛЬТОВАЯ ДОРОЖКА В ЛЕСУ") кончалось с восходом.

Сценическое время между этими точками было заполнено грандиозной межлагерной пьянкой и гульбищем (действие второе "КЛУБ ПИОНЕРСКОГО ЛАГЕРЯ "ЧАЙКА"; действие третье "ПЛЯЖ ПИОНЕРСКОГО ЛАГЕРЯ "ЧАЙКА"; действие четвертое "ФУТБОЛЬНОЕ ПОЛЕ ПИОНЕРСКОГО ЛАГЕРЯ "ТИХИЙ УГОЛОК"). Кое-Кто возразил, что грандиозность по тамошним масштабам просто не идет в сравнение с пьянками, случавшимися в "Артеке" и других всесоюзных пионерлагерях, они, мол, еще ждут своего Гомера и Бондарчука. Но нас увлек сюжет, а исторический экскурс мы оставили Болтуну.

- Сюжет, - сказал Oblomoff, - прост и даже банален. На именины к старшему вожатому "Солнечного" Вовочке Воскресенскому приехали два однокурсника, причем один прихватил с собой киевскую двоюродную сестру типичную хохлушку с манерой взрывно произносить "Г". Ее и брата с самого начала отличает приятная старомодность в общении. В самые скандальные минуты они обращаются друг к другу "Мой милый кузен!" и "Любезная моя кузина!"

Кузен сразу же начал ухлестывать за вожатой "Солнечного", центровой сборной города по баскетболу, которую все ласково зовут за глаза Маленькой Разбойницей.

- Второй тип анекдота? - спросил Dragon, не отмеченный печатью сообразительности. Мы сделали вид, что не слышали, а Oblomoff продолжил:

- Парню обломилось. Маленькая Разбойница не может пойти на общее застолье, потому что ее дети увидели в окне Синюю Руку, и теперь не заснут одни.

Печальный для кузена юмор ситуации состоит в том, что именно он стучался в окно и пугал детей в надежде, что они скорее утихомирятся и вожатая сможет уйти из отряда. Налицо онтологический анекдот, ибо предугадать реакцию детей было сложно.

Вожатые и гости собираются на пьянку, которую устроил для своего товарища и однокурсника старший вожатый "Чайки" Штейнбах.

Дальнейшие события Oblomoff пересказывал, консультируясь с Кое-с-Кем, который еще помнил подобные неформальные сборища, до предела ритуализированные и насыщенные октябрятской и пионерской символикой. По его свидетельствам, после каждого выпивона хозяева и гости, многие из которых забывали снять пионерские галстуки, в едином порыве вставали в круг и отрешенно пели: "Шагают ребята отрядом ... командуя взглядом ... их старший товарищ идет", а один, самый поддавший, даже ползал под столами по-пластунски, выкрикивая речевку:

"Под алым парусом мечты свои мы водим корабли!"

Чтобы не затягивать рассказ, приведем несколько эпизодов пьесы, особенно удививших Oblomoffа.

Вовочка и Штейнбах, обнявшись, выясняют, кто же из них главный. "Я старший вожатый", утверждает Вовочка. "Нет, я старший вожатый", упрямится Штейнбах, а у свидетелей они требуют подтверждения собственной правоты. Их подсознание, привыкшее к единоначалию иерархической пирамиды, конфликтует с ослабевшим Ratio, которое не в силах подсказать спорщикам, что оба они вышли за пределы своих пирамид.

Вожатая "Чайки" Люба по ходу пьесы выходит на улицу с одним юношей, а возвращается - с другим. Первый тип анекдота сочетается здесь с четвертым.

Сама Люба, студентка сельхозакадемии, растерявшись от выпавшего на ее долю успеха, говорит с потенциальными любовниками об искусственном осеменении коров (второй тип).

Штейнбах клеит кузину, рассказывая местные небылицы о туристе из центра отдыха, который пошел на пляж купаться, "в полдень нырнул, а в пятницу вынырнул" (четвертый тип), или историю о том, как несколько лет назад старший вожатый "Чайки" включил в радиорубке неисправный усилитель, и какого цвета был пепел от сгоревшего вожатого. В последнем действии оба погибших героя тоже получат слово, вероятно, от вящего человеколюбия автора.

- Примечательная особенность пьесы, - сказал Labuh, - в список ее действующих лиц введен чисто анекдотический персонаж, заменивший для своего времени бессмертный образ Ивана-дурака из русских сказок. Когда в первом действии кузен представляет сестре именинника, кузина в восторге бьет в ладоши и кричит, что впервые в жизни наконец-то видит живого Вовочку Живой человек становится героем анекдота - неожиданность второго типа. Сказочный Иван-дурак, скорее всего, был менее зациклен, чем братья, царь или ивановы враги, а в финале получал за это вознаграждение, то есть достигал соответствия своих внутренних качеств внешнему статусу. Вовочка из анекдотов также лишен комплексов, которые довлеют над окружающими, и этим страшно для них неудобен, особенно для бедных учительниц. Своим поведением он реализует доведенную до абсурда норму. Формально он безупречен и действует в полном соответствии с тем, чему его учили. Он лишен приспособительного конформизма внешнего мира, честен в своих действиях и совершенно не может понять, чем же он терроризирует взрослых и примерных девочек за соседней партой. После него вторыми в рейтинге честности в нашем анекдотическом общежитии идут дистрофики и обитатели дурдомов.

В пьесе "Чайка" этот бич педагогов уже вырос и по-прежнему не испытывает давления со стороны каких-то норм поведения. В любом положении, в любых обстоятельствах он искренне счастлив и уверяет в этом других. Соответственно, отведенную ему роль он отыгрывает до конца, правда, предпочитает странные финалы. Когда раздираемая надвое Люба просит Вовочку увести ее спать, он исполняет это поручение буквально - то есть, укладывает девушку спать, ничего корыстного из создавшейся ситуации не извлекая. Затем он, на глазах ошеломленного Штейнбаха, находит новый предмет приложения сил - и этот объект вполне достоен Вовочкиных усилий.

"Все в реку! Мы устроим дикий пляж!" - кричит кузина, кандидат в мастера спорта по плаванию.

"С ума сошла! В такой-то дикий холод!" - каламбурит Штейбах и сразу теряет все шансы в глазах кузины. Ему остается только пробормотать укоризненную реплику:

"Эх, Вовочка, ведь ты же импотент.

Зачем тебе кузина?.."

Как считает Ник Ник, сам по себе образ импотента, отбивающего хлеб у сексуального гиганта, каким является по мысли Штейнбаха Штейнбах, смешон, особенно если учесть, что автор намекает на какой-то символ в духе шекспировского сонета "Зову я смерть...". И вот, стоя у воды, сбросив одежды, кузина и Вовочка ведут себя прямо противоположно своему поло-ролевому статусу, можно даже сказать, меняются местами.

"О, Вовочка, ты ж белый, як глиста" - восторгается кузина, а тот топочется на мелководье, плещется, как ребенок в ванночке и заливается высоким смехом.