Яков Сегель - Ложь во спасение

Яков Сегель

Ложь во спасение

Наверное, это была моя первая любовь- Шурочка Хряшко. Но поди разберись, когда тебе только двадцать, какая она у тебя по счету- первая, вторая или, может, вообще двадцать пятая?.. Влюбляться я начал с семи дет. Влюблялся довольно часто, и всякий раз мне, безусловно, казалось, что это первое в моей жизни такое огромное, испепеляющее и неистребимое чувство. Всякий раз, когда оно обрушивалось на меня, я тут же начинал мечтать, как буду знакомить свою любовь с мамой. Представлялось мне это примерно так: мама обязательно плачет от счастья и горячо одобряет мой выбор. После свадьбы мы с моей избранницей постоянно держимся за руки и смотрим друг другу в глаза, вследствие чего у нас через некоторое время, естественно, рождаются дети, но это ни в коей степени не усложняет нашу жизнь, а, напротив, безоблачное счастье продолжается до глубокой старости. В школе мне почему-то постоянно случалось влюбляться не в сверстниц, а в девочек из старших классов. Мне казалось очевидным, что со временем, повзрослев, я их догоню и мы станем одногодками. Но однажды, в июне сорок первого, наше детство резко оборвалось началась война. Уже очень скоро я увидел смерть совсем близко, просто рядом, меня и самого успело слегка контузить, но нет сил, которые способны были помешать природе, и поэтому даже здесь, на фронте, я умудрялся влюбляться. А что делать, когда это тебе положено по возрасту?.. Оставалось довоевать до победы и вернуться в Россию, если, конечно, останусь живой. Война для нас кончилась в Чехословакии, в небольшом городке Весели-над-Лужницей. Говорят, такой неожиданно обрушившейся весны не было еще никогда - раньше времени взошла трава, зацвели фруктовые деревья, распустились цветы, как сумасшедшие, запели птицы, а мы, обезумев от радости, выпустили в чистое небо, пожалуй, весь оставшийся боезапас. Мир! Мир!! Но откуда-то, изредка, нет-нет да и прилетали н настоящие пули... Короче, напоследок меня слегка ранило, и я угодил в госпиталь, расположившийся в старом чешском замке в местечке Тучапе. Теперь, после победы, можно было позволить себе вволю поваляться на госпитальной койке, армия во мне, как я полагал, пока не нуждалась. И тут я впервые увидел доктора Хряшко Александру Романовну. Шурочку Хряшко... Шурочку... - Здравствуйте, мальчики! Как спали-ночевали? Сразу с порога она заметила меня: - О! Да у нас пополнение! И сразу же она напомнила мне мою маму - невысокая, аккуратно сложенная, быстрая и насмешливая. - Ну, гвардеец, на что жалуемся? Годова цела? Сердце, надеюсь, при вас? - Жалоб нет! - лихо ответил я, и меня помимо моей волн понесло так, что мой идиотский рапорт закончился уже откровенной пошлостью: - Все, что полагается мужчине,- при мне! - Ой ли?- Она совершенно нс смутилась.- А мы это сейчас проверим. Ложитесь, герой. - Слушаюсь- ложиться, товарищ...- Я запнулся, погоны ее были скрыты белым халатом. Она все поняла и сама подсказала мне: - Капитан медицинской службы, Хряшко Александра Романовна. Посмотрела мою историю болезни, подняла на меня свои серые, невероятные глаза и очень удивилась: - Вы еще не раздались? - Весь? - робко спросил я.- Или частично? - Без остатка. До этих ее слов наша беседа протекала в полной тишине, но тут грянул такой хохот, какого я, пожалуй, до сих пор никогда не слыхал. - А ну-ка, майор,- приказала она черноволосому крепышу, который сидел на своей койке, скрестив ноги по-турецки.- Исполните-ка нам что-нибудь для настроения. Майор послушно извлек из-под койки аккордеон, и раздевался я уже под музыку. Играл майор очень старательно и, откровенно говоря, ужасающе плохо. Эта мелодия была, пожалуй, единственным, что он умел. А я уже лежал лицом вниз, абсолютно голый и доступный для всеобщего обозрения. - Да-а,- весьма скептически протянула надо мной прекрасная Александра Романовна.- Прямо скажем, не богатырь... А ну-ка, повернитесь ко мне фасадом. Я повернулся. - Да,- повторила она.- Определенно не богатырь. Голова ее в белой шапочке двигалась совсем рядом с моим лицом и пахла какой-то удивительной, еще неизвестной мне, волнующей свежестью. - Нс дышите... Дышите... Не дышите... Я послушно дышал н послушно не дышал, стараясь вобрать в себя как можно больше этого прекрасного запаха. Потом она стала легонько мять меня пальцами. - Так не больно?.. А так?.. А так?.. Прекрасно. Переворачивайтесь тылом. Сердце - в норме... Легкие - в норме... Печень- в норме... Руки ее двигались сверху вниз по моему телу и неожиданно сильно сжали икру раненой ноги. - Ой! - невольно вскрикнул я и при этом сильно дернулся. - Что и требовалось доказать,- удовлетворенно сказала она и уже больше ко мне не прикасалась.- Миленький, у вас же там сидит осколок, а вы скромно молчите. Ну что ж, прооперируем, добудем ваш металл. Она поднялась и уже от дверей улыбнулась всем: - До завтра, мальчики! Это была первая ее улыбка, которую мне довелось увидеть, но такая, что все мои прошлые влюбленности, как я в это мгновение понял, лишь причудились мне, примерещились, или, вернее всего, их не было вовсе, а первое настоящее чувство возникло только сейчас, сию минуту, сию секунду! - До завтра, мальчики!.. Как теперь я буду ждать, чтобы скорее наступило это завтра! Шурочка... Моя Шурочка!.. Поздно вечером, когда, вдоволь наговорившись, в палате погасили свет, помечтав, я, видимо, уснул, и мы с Шурочкой каким-то чудесных образом оказались на берегу теплого моря, она абсолютно обнаженная бежала от меня к воде, а я догонял ее, и мы оба падали на влажный песок...

- Доброе утро, мальчики! Мои глаза тут же сами собой раскрылись. Только что я догонял ее по пустынному пляжу, и вот она уже здесь, наяву, рядом. Шурочка была без своего белого халата, в отглаженных гимнастерке и юбке, в начищенных до блеска офицерских сапожках, точно пригнанных по ноге. Мне казалось, что все на ней сняет: на плечах - капитанскне погоны, на груда - орден Красной Звезды и медаль "За боевые заслуги", сиял гвардейский знак, сиял белый накрахмаленный подворотничок, а над всем этих сиянием, как-то совершенно по-особому, сияли ее светлые глаза. - Сегодня гуляю!- объявила она.- Первый выходной за четыре года. Имею право? И она ушла. В тишине глухо прозвучал голос: - Видимо, интересная женщина... - "Видимо"?- мне было непонятно, как можно еще сомневаться. - У него ж глаз нет,- объяснили мне. Но слепой возразил: - Для того чтобы видеть,- произнес он из-под бинтов,- глаза совершенно не обязательны. Желательны, конечно, но не обязательны. Как вы считаете, новенький? Разве я посмел бы обидеть слепого, и поэтому поспешил ответить: - Конечно. Конечно, вы правы. Он усмехнулся: - Я просто не могу теперь думать иначе. Новых глаз мне в ближайшее время никто не вставит - и, помолчав, добавил: - А так видно будет. Может, еще и придумают что-нибудь... Ночью мне опять приснилась Шурочка, и снова я догонял ее по пустынному пляжу, снова тянулся рукой к ее обнаженной спине, мы падали на горячий песок и... Нянечка не давала моему сну прекрасно завершиться: - Подъем! Кончай ночевать, бери градусник. Я знал, теперь все будет зависеть только от меня. Нужно, чтобы Шурочка поняла, что я не мыслю жизни без нее и что я не просто легкомысленно увлечен ею, а по-настоящему люблю, люблю без памяти, без оглядки, что и мама моя будет счастлива познакомиться с нею. Я даже не думал, а как ко всему этому отнесется Шурочка и, вообще, ответит ли она на мою любовь. Чтобы не показаться ветреным, я первое время старался скрыть свое чувство. - Пройдитесь немного,- попросила она на другой день,- покажите нам, пожалуйста, свою походку. Я прошел несколько шагов к окну, несколько- обратно. - Все-таки хромаете,- огорчилась Шурочка.- Завтра- на стол. Будем удалять осколок. Наступило завтра. Как Шурочке шло ее одеяние! Операционная была белой, халат на Шурочке- белый, белая шапочка, белая марлевая маска на лице- все белое, не белыми были только огромные ее глазане то серые, ие то голубыеи еще, как выяснилось, я. - Миленький! Что же это -вы такой синий?- удивилась она. - А они все от страха синеют.- заметила операционная сестра, даже не посмотрев в мою сторону. Но Шурочка пришла мне на помощь: - Он нисколечко не боится, просто у нас холодно. Ну-ка, девочки, закройте окно. Вечером после операции доктор Хряшко заглянула в нашу палату. - Ну, как себя чувствует мой герой? Она при всех сказала не "наш", а "мой" - "мой герой"! Естественно, я ответил, что нормально и готов хоть сейчас отправиться с ней на прогулку. - Какой прыткий!- Она, несомненно, обрадовалась, но тем не менее предложения моего не приняла.- Всему свое время. Спите пока, отдыхайте, набирайтесь сил. Я хочу видеть вас абсолютно здоровым.- И, наклонившись надо мной, при всех поцеловала меня не то в висок, не то в щеку, тихонько шепнув при этом:- Я горжусь тобой! Со мной начало происходить что-то невероятное. Мне казалось, что я парю над койкой, становлюсь сильнее, что почти исчезла боль в ноге - ко мне пришло ощущение полного и еще не испытанного счастья. На другое утро градусник мне принесла сама Шурочка, но чтобы никто не удивлялся этому, громко объявила: - Помогаю, а то вас вон сколько. Мне все стадо ясно- мое чувство замечено, и я ей не безразличен. Выждав еще два дня, во время утреннего обхода я спросил ее: - Товарищ капитан, а мне уже можно потихоньку вставать? - Здравствуйте! - воскликнула она.- Не можно, а нужно!- и, наклонившись надо мной, прошептала:- Вечером приглашаю вас на первую прогулку. Моя мама всю жизнь проработала в кинематографе, и во время прогулки врал я, естественно, из этой области. Ее интерес вдохновлял меня, и как-то само собой выходило, что я в самых приятельских отношениях со многими знаменитостями: Эйзенштейна называл Сергеем, Пырьева - Иваном, Чаплина - Чарли. Уже кончился населенный пункт Тучапе, а мы все шли и я все рассказывал. Невдалеке среди поля стоял стог сена. - Может, устал?- спросила она.- Посидим? Сено было темное, прошлогоднее. Чехи- народ аккуратный, и только война могла помешать им вовремя его убрать. Сели... Я молчал и волновался. Начинало темнеть. - А дальше? - Она была погружена в свои мысли. Мне показалось, что самое время обнять ее. Она не оттолкнула меня, не стала вырываться, а только сказала очень спокойно: - Не надо, не спеши.- И вздохнула: - Ты очень торопишься. Она поправила свои капитанские погоны в спросила: - Напомни, сколько тебе лет, двадцать? Я забыла. - Скоро двадцать один... Так обычно говорили маленькие, желая казаться постарше. Она улыбнулась, поправила волосы. - А хочешь, я скажу тебе правду? - Шурочка старалась заглянуть мне в глаза,- Хочешь? Ты мне тоже очень нравишься, но как только я подумаю, что рядом со мной всю жизнь будет хромать человек с "конской стопой", а я ему вовремя не помогла, мне становится не по себе. Понимаешь? - С какой, с какой стопой? - С "конской", это такой наш термин. Ты наступаешь только на пальцы, а пятка твоя висит в воздухе. Тебе больно, и ты щадишь свою ногу. Понял? Ты и хромаешь поэтому. - Но если по-другому не получается?.. - И ходишь, как конь на копыте. Ведь так и останется, если сейчас не исправить, и всю нашу жизнь потом я буду себя упрекать. Ты хоть бы меня пожалел. - Но я... - А ты можешь ради меня совершить невозможное?. Ради меня... Мы уже подходили к госпиталю, когда она спросила: - А если я не понравлюсь твоей маме? Это было самым прекрасным, что я услыхал от нее в тот вечер. Значит, она не только полна заботы обо мне, во и всерьез думает о нашем будущем! Понравится ли она моей маме?! Смешно! Она не может не понравиться! Но я даже не успел ответить ей, потому что она сама притянула мою голову и поцеловала меня в губы. С этого вечера, несмотря на адскую боль, начались мои попытки совершить невозможное. Если ей так уж необходимы доказательства моего чувства, она их получит- я перестану хромать! И пусть это произойдет неожиданно для нее, как чудо. Теперь, когда Шурочка приходила в нашу палату, она неизменно заставала меня лежащим с книгой иди газетой или- что было еще выразительнейразмышляющим о чем-то далеком и грустном, но обязательно лежащим. Обойдя всех, она присаживалась на мою койку. - Миленький ты мой, ну что же ты такой ленивый, а?- говорила она совсем тихо, только для меня.- Или я для тебя ничего не значу?.. Я был горд - молодой дурак, она мучилась из-за меня! После обеда Шурочка зашла шепнуть: - Пойдем вечером в поле, погуляем? Я прошу тебя. Я ликовал, но заставил себя отказаться. Как только она ушла, я снова до полного изнеможения продолжал борьбу со своей проклятой "конской стопой". Уставая упражняться стоя, умудрялся лежа, делал на конце ремня петлю, накидывал на стопу, как стремя, тянул, тянул, тянул и... в одни действительно прекрасный день моя пятка наконец коснулась пола! Смешно, конечно, но я радовался не тому, что отныне перестану хромать, а тому, какой подарок подучит моя Шурочка, как она будет потрясена. Но на следующий день Шурочка в нашей палате не появилась. Я решил перехватить ее в коридоре. И дождался. Она шла очень усталая, еще в том халате, в котором простояла у операционного стола несколько часов кряду. Проходя мимо, спросила: - Все стоите? Ходить надо. Видимо, она забыла, что раньше обращалась ко мне на "ты". Отчаявшись, я напрямик предложил ей: - Александра Романовна, а пойдемте сегодня в поле, погуляем, а?.. Она тяжело вздохнула и посмотрела на меня, как когда-то смотрела мама перед тем, как сказать: "Ну когда же ты у меня, дурачок, поумнеешь?.." - Миленький, ну что же вы девушку совсем не жалеете? Мне бы сейчас только до койки добраться. И опять-на "вы". На другой день в нашу палату пришли заместитель начальника госпиталя по лечебной части, заведующий отделением и она - наш лечащий врач, моя Шурочка. "Сейчас, самое время!.." - И я приготовился. - Ну, орел,- попросил меня замнач,- покажите-ка нам свою ножку. Шурочка по памяти докладывала мою историю болезни, даже не предполагая, что я для нее приготовил. Сейчас, сейчас она поймет, что ради нее я способен на невозможное! - ...Была задета кость,- продолжала она.- Грозила гангрена и, возможно, ампутация. Ногу сохранили, во вот "конская стопа", с ней - никак. - Ну, это не смертельно,- успокоил замнач и обратился ко мне: - Давай, гвардеец, покажи-ка нам свою походку. Ну вот н настало мое время. Я встал и, опираясь на палочку, дохромал до двери. - Н-да...- промычал замнач - Житъ можно, плясать труднее... Но ведь главное - жить! Согласеи, гвардеец?! Пора было начинать спектакль, и, перехватив свою палку за концы, я хряснул ее о колено пополам и прошелся по палате, почти не хромая! Я ждал восторгов, но замнач вместо этого вдруг рассвирепел: - Завтра же чтобы духа этого клоуна в госпитале не было! Цирк нам тут будет устраивать, место занимать! Выписать! Вечером того же дня Шурочка вызвала меня из палаты: - Можно вас на минуточку... Значит, она не желает называть меня больше на "ты". Мы сели в конце коридора на невысокий подоконник. За окном-парк,-а там, дальше, не видное отсюда - наше поле... - Вы на меня сердитесь, Александра Романовна? - Глупенький, за что?! - Даже стали называть меня на "вы"... - Это случайно. За что же мне на тебя сердиться? - За утро... - Дурачок! Для меня это был большой сюрприз. - Так я и паясничал только для вас. - Спасибо. - Шурочка... - Да? - Мы пойдем сегодня гуда, в поле?.. Почему вы молчите? - Наверное, потому, что думаю... - Пойдем? - Не знаю, как тебе это объяснить... Понимаешь, я тебе очень благодарна... признательна... - За что?! - За все - за то, что ты не хромаешь, за то, что ты сделал это ради меня. Я же понимаю. - Так мы пойдем сегодня? Она отрицательно покачала годовой и вздохнула. - Ты очень хороший, но мы больше туда не пойдем. - Почему?! - Мне завтра в Прагу. И попутная машина... Очень рано. - А зачем-в Прагу, походить, поглядеть? Шурочка попыталась улыбнуться: - Походить, поглядеть... У нее даже платка на этот случай не оказалось, и она, как маленькая, утирала слезы тыльной стороной ладони. На другое утро, когда я уже сменил госпитальную пижаму на свою армейскую форму, наша медсестра, прощаясь со мной, сказала: - Александра Романовна привет тебе передавали, наказывали ходить больше. Понял? Они еще до света уехали. - А зачем ей вдруг в Прагу? - Выходит, надо...- И вдруг всхлипнула:- Муж у ей там, в госпитале, без обеих ног... А ты- шагай, лейтенант, и будь счастлив! С тех давних лет прошло уже почти полвека, я давно женат, люблю свою жену, сына, внука- самого лучшего на всем белом свете - и все равно нет-нет, а подумаю: где она сейчас - Александра Романовна Хряшко?.. Как там ей?.. Звали - Шурочка, это я точно помню, а вот отчество- Романовна- придумал потому, что настоящее забыл. Где она?.. Где то лето сорок пятого?.. Где оно, то поле?..