Нина Горланова - ВБ

Нина Горланова, Вячеслав Букур

ВБ

Какие-то дети, дети все, дети... Евдокия стряхнула сон. Ночной звонок в дверь воспринимается как мировая катастрофа. Такое ощущение: пока ты спала, все начало рассыпаться, а застыло только потому, что успела проснуться. Спокойно, сказала она себе, муж в санатории, кто бы это мог быть? Евдокия, полная, но легкая, всплыла над двуспальным ложем и заперемещалась к двери. Халат ее - совершенно заковыристой расцветки - то в одном месте обнимал округлость, то в другом... И она уже в горле перебирала регистры: каким голосом заговорить с тем, кто стоит на лестнице. Посмотрела в глазок и увидела сосредоточенное лицо Юрия Чухнюка... или он Чухняк?.. Бывший ученик их гимназии, но в его классе она не вела литературу! Евдокия настолько не представляла, что ему здесь и сейчас - в полпервого ночи - нужно, что растерялась, все регистры потерялись, и она спросила никаким голосом:

- Вы к кому?

- Евдокия, извините, Александровна, мне срочно... поговорить с вами, проконсультироваться!

К ней еще никто не являлся за консультациями в такое время. Заинтересованная, она открыла дверь. "Милый мальчик, ты так молод, так светла твоя улыбка..."

- Евдокия... Александровна! Что такое "высота безысходности"?

Спрашивая ее, он как-то быковато-мрачно на нее посмотрел.

- Наверное, от этого зависит ваша жизнь, что вы примчались для консультации в полночь, Юрий?! - Говоря это, Евдокия машинально защитилась халатом: запахнулась им до скрипучей тугости.

- От меня сегодня ушла жена. - Юрий громко задышал, очевидно, прокручивая перед собой происшедшее.

- Это свойство жен. Иногда они уходят, Юрий.

Он хотел сказать, что "иногда" - это не то же самое, что "сейчас", но посмотрел на халат, распираемый могучим давлением, и ответил так:

- У вас училась Люба Заренко. Она твердила мне два года... Вы их учили, что должна быть высота безысходности! А сегодня она ушла от меня. Так вот... может, вы мне сейчас скажете, что это такое - высота безысходности?

В это время выскочила из детской Кролик - ей было до всего дело в полночный час. Как и самой Евдокии, когда ей было семнадцать лет. При виде томно-мрачного Юрия дочь протерла глаза и строго спросила:

- А жена во сколько ушла от вас?

Ответил им человек, у которого, когда ушла жена, словно половина тела отпала, поэтому он все время проверял, на месте ли оставшиеся части; например, под видом поправки галстука щупал, тут ли шея.

- Люба (вдох) ушла (выдох) в десять часов (вдох) тринадцать минут (выдох) утра!

- Кроличек, иди-ка ты спать! - посоветовала Евдокия.

Но Кролик не ушла. А в коридор вышла еще и кошка.

- Вот и Мусе любопытно, - сказала Кролик.

- Вся кошка состоит из шерсти и любопытства, - зевнула Евдокия.

Кролик поняла, что мать зевает намеренно, и сказала Юрию:

- Жена уже не вернется, у нее теперь другие циклы работают, - туманно, но в то же время по-подростковому жестко объясняла она. - Вы завтра с утра должны искать другую жену! Да когда найдете, в первую очередь спросите, не училась ли она у моей мамы по литературе. Если и вторая училась у маменьки, то бегите от нее изо всех сил...

Напрасно Кролик старалась: мрачный Юрий был в таком горе, в таком... Он, кажется, даже не замечал, какого он пола.

- Так что же это такое - высота безысходности?

Евдокия нервно заколыхалась:

- Язык культуры нужно долго осваивать. Вот если бы вы учились у меня в классе, а потом...

- Спалить бы такую культуру, - по-хамски оборвал незваный гость Евдокию, а про себя добавил: "А тебя взорвать, отравить и повесить", - повернулся и огромными прыжками улетел вниз по лестнице.

Евдокия покачала большой красивой головой:

- Ужасно тонка у нас в России пленка культуры. Вот-вот прорвется. А ты, Кроличек, иди спать, простудишься. Завтра экзамен! Или тапочки, или в постель.

- Не ты ли, мама, эту пленку истончаешь! Почему ты не говоришь в гимназии просто, что нужны дом, семья, дети? У тебя ведь все это есть!

Евдокия, чтобы не выглядело демонстративно, зевнула не размыкая рта и сказала: мол, папа, бедный, в Ключах там скучает один.

- Папе ты никогда не говорила про высоту безысходности, а все: да, милый, хорошо, милый!

- Есть искусство - и есть жизнь. Какая ты все-таки дремуче-первобытная еще...

- Мама, почему ты визжишь и топаешь ногами!

- Я? Ну а где мы находимся в конце концов?

- Где же?

- В России. У Достоевского вообще сплошь одни скандалы...

- Мам, у Толстого не одни скандалы, а он тоже не во Франции жил.

Евдокия поймала себя на том, что закуривает третью сигарету. Итак, Кролик не против культуры, а против людей, паразитирующих на культуре. Она потом сама не могла понять, как у нее получился такой вывод.

- Мама, ты хотя бы вспоминаешь иногда, как твой первый муж утонул в Байкале?

- Я тут ни при чем. Байкал пьяных не любит.

- Байкал пьяных не любит... А долго ли ты сама пробыла тогда на высоте безысходности? Ты через месяц вышла замуж за папу!

- У тебя, дочка, нет широты мышления, тонкости. Да. Это я упустила. Прости. У папы мне понравился номер машины: 906. Если перевернуть, то получится то же самое число. Ты же знаешь, как я внимательна к числам, как много значения им придаю... Ждать было нельзя!

Евдокия увидела, что в пепельнице полно окурков. А дочь все не унималась:

- Ты мне объясняла сто раз: Икар упал, а люди не заметили его подвига желания летать! Один пашет землю, все своими делами занимаются, а Икар только ножкой булькнул... Ты очень стремишься быть замеченной. Но разве можно - любой ценой?! Детям морочить головы... А сама ты хоть минуту пробыла на высоте безысходности?

- Еще раз скажешь про высоту - и получишь в умный лоб, Кроличек!

- Все поняла. Теперь сокращу до ВБ. У Икара - ВБ. Но люди имели право заниматься своими делами, я думаю... Но ты не ответила мне про себя - была хоть минуту на?..

Да как Кролику рассказать, что в советское время старые имена казались чем-то жухлым! Сколько раз Евдокию называли Дуськой, столько раз и взгромождали на высоту безысходности! На эту самую подлую высоту... Это сейчас все снова вошло в моду, вон и магазин рядом - роскошный! - называется "Евдокия"! А раньше... что пришлось вынести, Боже мой!

- Понимаешь, сейчас в России... доченька...

На слове "Россия" окно в соседней комнате взорвалось. Евдокия и Кроличек кинулись друг к другу, завизжав и больно обнявшись.

- Неужели это он, Юрий? - вслух думала Евдокия, уже подбирая осколки бутылки и разбитого балконного стекла.

Кроличек бросилась защищать мрачного красавца: мол, там, внизу, целая драка, мильон алкашей.

- Ну он, может, воспользовался этой дракой и отомстил, - по привычке побеждать возразила Евдокия, хотя уже вспомнила, как они с дочерью ловили некоторые фразы пьяной компании под окном.

В пьяной компании словно нет переходов от одного этапа к другому. Кажется, только что был мирный разговор о том, где дешевле можно купить пакетики с опьяняюще-чистящей жидкостью, и вдруг полетели булыжники матюков, а потом и настоящие булыжники. Наконец застонала вдалеке милицейская машина. Она стонала то справа, то слева, пока все не разбежались. И тут-то она появилась во всем блеске: грозный "форд", гуманитарно подаренный копами, кажется, Чикаго - да, оттуда - далеким уральским коллегам.

Евдокия стояла на балконе, уткнувшись в ночь. Кролик пристроилась рядом.

- Мам, а этот Юрий, как его фамилия, он что, давно женат?

- Чухнюк... или Чухняк. У них не я вела, а Пискунова: типический герой, принципы гуманизма... Слава Богу, она уже год как на пенсии.

Теперь Кролик знала фамилию этого мрачного Аполлона и могла идти спать, но завтра она его найдет (у подруги мама в горсправке работает).

- Мама, давай вместе пойдем к Юре завтра? Ты же разбила эту семью.

- При чем тут я? Это все Люба Заренко... Помню: появился у них в одиннадцатом классе новенький - так я сама видела, как одна ее губа погналась за ним, а другая по-прежнему тянулась в сторону Юрия.

Мать и дочь уже сидели на кухне. Ветер принес в балконную дыру полуночную сумасшедшую муху, которая вскоре зажужжала в теплом воздухе возле уха Кролика. Даже мухе нужно тепло, нужен уют. Евдокия взяла мухобойку и пригласила муху на казнь:

- Ну, садись, я тебя прихлопну.

Но насекомое не послушалось.

- Ладно, оставайся на ВБ, мама!

- Опять ты за свое!

- Хорошо, тогда будем говорить про низины оптимизма...

А Юрий в это время шел по городу, отказавшемуся от света - будто специально для него такой кусок города выпал. Вот на этой скамейке может сидеть его жена, одиноко так! Но не сидит. А если свернуть за магазин "Евдокия", то и там она может сидеть. И тоже никого. Если бы она ушла к другому, то он бы ее вырвал, но она ушла в высоту безысходности, а это...

Родителям Любы он звонил пять или шесть раз, никто не отвечал. Возможно, на дачу уехали. И Любу взяли? Вдруг он увидел свет в своих окнах. Он никогда так серьезно с женой не ссорился еще, и опыта примирения нет... Юрий остановился покурить у окна на своем этаже. Это окно в подъезде - под возрожденческую арку - сделал новый русский, их сосед. Неизвестно, как пришла ему идея витража в подъезде, но до витража дело не дошло. Его подпольное производство водки было разоблачено, а вместе с ним сгинул и сам сосед куда-то... Четыре стеклышка только и вставлено - лазоревых лепестка. И что они должны были означать? Надежды на... ? Все лицо соседа было измято подлостью или желанием скрыть подлость, а вот поди ж ты - хотелось витражей; причем - не только для себя, а для всех в подъезде!