Юлий Зусманович Крелин. Извивы памяти
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Феликс Светов. МОСКОВСКИЙ ЧУДАК
Когда-то, много лет назад, близкий мой товарищ, или — чтобы быть точным — подруга, сказала мне о Крелине: "Знаешь, он такой диккенсовский чудак…"
Что она имела в виду, я тогда не совсем понял, но определение мне понравилось, я передал ее слова Крелину, и он тоже спросил: "А что она имеет в виду?" Ответить я не смог, а сейчас попытаюсь.
Впрочем, мне ближе другое определение: чудак московский. "Диккенсовский чудак", при всей очаровательности, отдает все-таки литературой, а речь о человеке, живущем рядом, во вполне реальных, конкретных наших общих обстоятельствах…
Для меня московский чудак — чин очень почетный. Я назову только одного, кого сейчас вспомнил, — их, кстати, было на Москве не так и уж много. Полтораста лет назад жил в Москве такой человек, звали его Федор Петрович Гааз, и был он, как и Юлий Зусманович Крелин, тоже доктором. Или, чтоб быть все-таки корректным: Крелин, как и Гааз, — тоже доктор. А Гааз был несомненно московским чудаком. Так что чин действительно высокий.
На самом деле говорить о Крелине — хотя, видите, я и чин его уже определил — не так просто, в нем даже формально и одновременно существует несколько ипостасей. А какая самая важная, первая?.. Кроме того, человек он мне очень близкий, а мы вспоминаем и пытаемся рассказывать о людях нам дорогих, лишь когда они услышать нас уже не могут — по причине вполне уважительной* [* Получилось наоборот: герой этого текста, слава Богу, жив и здоров, а вот автор… Феликс Григорьевич Светов скончался осенью 2002 года. Мир праху его.]. Правильно ли это? Не знаю, во всяком случае именно так и происходит. Но как бы то ни было, я попытаюсь эту традицию нарушить.
Итак, скажем, три ипостаси… Я их назову, перечислю, а какая главная, определить, повторим, не решусь. Но коль уже сказал, что он доктор, с нее и начну.
Крелин — врач, хирург и занимается своей профессией более полувека. Не мне судить, какой он профессионал, на мне он свой ножик не опробовал, но я знаю десятки людей, которые это переживали, а еще больше тех, кто уже не может познакомиться с моими по сему поводу сегодняшними соображениями опять же по причине вполне уважительной. Но когда-то я с ними встречусь, и они подробнее обо всем этом расскажут, косточки нашему доктору перемоем. А поскольку речь идет о людях доктору очень близких, можно представить себе, чего это ему стоило и как в нем отозвалось. Каждая такая трагедия. Впрочем, у меня тоже есть по этому поводу некоторые вполне дилетантские соображения, и я уже сейчас, не откладывая, ими поделюсь.
Когда-то был Крелин земским врачом, видимо, сразу после института, работал в деревне, где-то далеко в Сибири. Говорят, делал все, даже зубы дергал. Я ему не очень верил, но как-то посмотрел на его руки и понял: он может и челюсть выворотить, не только зуб. Пришлось мне наблюдать, и как он пальцем открывает винные бутылки — ну, когда нет поблизости штопора. Это производит впечатление.
Однажды я спросил его: "Когда тебе лучше позвонить, чтобы застать?" "А звони, — говорит, — в восемь". — "Вечера?" — "Нет, — говорит, — в восемь утра". — "Но я же весь дом разбужу!" — "Какой дом, — говорит, — в восемь я в больнице, потом у меня летучка, а в десять уже операция — не поймаешь…"
Вот и думайте о нашем докторе: несмотря на свой, скажем мягко, зрелый возраст, в то время, когда его литературные коллеги досматривают второй сон, он — в больнице и уже точит ножик.
Впрочем, за долгие десятилетия нашей с ним дружбы я звонил ему и поздно вечером, после двенадцати ночи. "Ты уже спишь?" — спрашиваю. "Нет, говорит, — я проснулся". — "Прости, — говорю, — что так поздно, у меня дело, но если ты спишь…" — "Я, — говорит, — уже штаны надел — куда ехать?"
Не преувеличиваю, хотя едва ли доктору Крелину нужна такая реклама, лучше будем звонить ему в восемь, в больницу, а еще лучше и совсем его не тревожить — будем здоровы.
Я думаю, Крелин замечательный профессионал. Как-то он сказал: "Врач, раньше всего, должен быть хорошим человеком". С ним самим в этом смысле все в порядке. Пусть Юлик простит меня за комплименты, я бы хотел все-таки остаться в избранном мной жанре — я пишу не юбилейную статью, а тем более не участвую, к счастью, в поминках.
Ипостась следующая. Крелин — публицист. Публицист не по профессии, а по призванию. Он пишет статьи, даже не по случаю конкретному, а когда что-то стукнет ему в голову, причем темы возникают самые неожиданные: философические, общественно-политические и, разумеется, медицинские. Несколько его очень громких статей на медицинские темы я хотел бы напомнить. Так, скажем, во времена глухого застоя где-то, в "Литературной газете" или в «Известиях», или и там и сям, появились его статьи, которые на меня, простого советского обывателя, произвели оглушительное впечатление. Крелин писал, что существует, мол, предвзятая, всего лишь консервативная точка зрения: алкоголь считается вредным, прежде всего, из медицинских соображений. На самом деле, писал Крелин, это не так, ничего вредного в алкоголе нет, порой даже напротив. Причем в статье доктора шла речь не о кагоре или родных нам в то время грузинских винах, но о русском народном напитке. Крелин утверждал, что если человек любит выпить, привык выпивать, если это доставляет ему удовольствие и позволяют физические и экономические возможности — пусть пьет на здоровье. Не правда ли соображение ошеломительное для простого советского человека, особенно в ту пору, когда партия и правительство постоянно вели с алкоголем неравную борьбу?
Но этого мало. В другой статье Крелин коснулся проблемы курения и заявил, что и курить совсем не вредно, можно курить, ежели охота, если ты привык и получаешь от этого удовольствие. Бывают, мол, конечно, противопоказания, но они возникают по другим причинам.
Сам Крелин при этом пьет с удовольствием, хотя последние десятилетия редко, он постоянно за рулем; бросил сигареты, на которых написано "Минздрав запрещает", и перешел на трубки, уже давно их коллекционирует, но это, думаю, из пижонства, а не из медицинских соображений.
Самое здесь интересное даже не оригинальность и смелость его суждений в публицистике, а то, что, воспитанный марксистской диалектикой, он все свои теории проверяет практикой.
Один пример для иллюстрации. Рассказывает наш общий товарищ, имени называть не стану — я хоть и не давал клятвы Гиппократа, но ее уважаю. Товарищ страдал сердечными болезнями, а проще сказать, было у него три или четыре инфаркта — не сосчитать. Я как-то оказался свидетелем, когда они с Крелиным спорили, у кого было больше инфарктов, и, расстегнув рубашки, демонстрировали свои боевые шрамы и заставляли щупать ихние шунты. Так вот, однажды этот наш товарищ в публичном месте, на какой-то конференции почувствовал себя скверно, потом, несмотря на весь свой юмор, потерял сознание и был отвезен к Склифосовскому. Очнулся он от того, что стало ему совсем худо, увидел, что весь перепутан проводами, над ним висят колбы и капельницы, понял, что находится в реанимации, стало ему от увиденного еще хуже, он закрыл глаза и начал готовиться к неотвратимому финалу. Как он готовился, не знаю, он об этом не рассказывал; наверное, как положено, вспоминал долги, радовался или огорчался, что не успел отдать (скорей все-таки огорчался, человек он замечательный), думаю, молился. Правда, не знаю точно, какой он конфессии, надеюсь, впрочем, православной. И тут сразу же — от молитвы? — почувствовал себя хорошо. Он даже испугался, понял ремиссия перед концом… Он снова открыл глаза. Но вместо Господа Бога, которого надеялся и, разумеется, опасался увидеть, или одного из ангелов, за его душой присланных Господом, увидел бородатого Крелина. Наш доктор стоял над ним и аккуратно, невозмутимо переливал в одну из колб содержимое бутылки с коньяком. Умирающий тут же ожил, и с тех пор с ним все в порядке. За исключением пустяков. Вот что такое единство теории и практики.
Третья ипостась. Крелин — писатель. А может, она и первая, не мне судить.
Много лет назад, когда сегодняшние молодые писатели только родились или собирались родиться, я отправился с моим товарищем, звали его Наум Мельников, навестить больного Казакевича. Шел 1962 год. Эммануил Казакевич был писателем знаменитым, советским классиком, сегодня о нем забыли, читают только Сорокина и Файбисовича, а мы Казакевича любили, считали патриархом, хотя выяснилось, что, когда он в 62-м году умер, было ему всего 49 лет. Все относительно, и прежде всего возраст. Казакевич, кстати, публиковал не только прозу, писал и стихи, но исключительно на идиш, а этот язык никогда не был популярным.
Наум Мельников тоже был человеком знаменитым — "отцом русской скобки". В 1948 году, когда начался «космополитизм», начался он с Немы Мельникова: газеты раскрыли «скобку», и оказалось, что хотя он — автор порочной повести «Редакция», и Мельников, но в скобке — Мельман. Он не был членом СП, поэтому его исключили из профсоюза — надо же было откуда-то исключить. Но не посадили. Нема близко дружил с Казакевичем. И мы поехали.
