Ознакомительная версия.
Блоцкий Олег Михайлович
Последний поход
Олег Михайлович Блоцкий
Последний поход
...Сижу у моря,
А там война...
И нет покоя,
И нет мне сна...
* * *
...Пока, Кабул,
Прощай, мое видение,
Придуманное искренне не мной.
Я все могу,
Но сквозь преодоление,
Я не могу никак попасть домой.
* * *
Андрей Стебелев
1.
Человек с фотоаппаратом, который висел на крепкой, широкой матерчатой ленте, похожей на автоматный ремень, но только черного цвета, протянул листочек, где черканул пару слов, и Виктор отдал взамен деньги.
Потом они медленно пошли от набережной к центру. Егоров молча держал ее за руку. Спутница тоже молчала.
Последние дни она нервничала и как бы невзначай роняла, что вот-вот приедут друзья и тогда она исчезнет.
- Всего на три дня, - скороговоркой прибавляла девушка. - Но я вернусь. Обязательно! - и старалась заглянуть Егорову в глаза.
Тот тоже нервничал и отворачивался, догадываясь, кто к ней приезжает. Виктор понимал: если женщина уходит к другому, то это окончательно и никакие даже самые страстные слова уже не помогут. Напряжение росло и вот наступила развязка.
"Зря все-таки мужики выпячивают грудь и надувают щеки, - растерянно думал парень, глядя на поникшую спутницу, - ведь именно они нас выбирают, а не мы их. Просто делается это умно и тонко, для нас абсолютно незаметно".
Немного погодя девушка, так и не проронив ни слова, осторожно высвободила руку, опустила голову еще ниже и быстро пошла вперед, почти побежала, прижав кулачки к груди.
Виктор смотрел вслед, пока легкое изумрудное платье не было окончательно сожрано пестрым равнодушным потоком, текущим быстро и настойчиво к морю.
"Тяжело тянуть губы в равнодушной улыбке, - подумал Виктор, - когда хочется закричать и броситься вслед".
Непонятно почему, но Егоров продолжал идти, и ему чудилось, что еще немного - и он вновь увидит девушку, что она осознает все, опомнится и вернется.
Но на Виктора по-прежнему все надвигались и надвигались чужие улыбающиеся лица. Казалось, что встречные знают о его несчастье и сейчас потешаются над ним. Его так и тянуло изо всей силы смазать по каждой сияющей загорелой роже кулаком.
Он шагал, мотал головой и думал, что напрасно сфотографировался. Глянцевый кусочек картона с запечатленными близкими людьми или приятелями всегда был для него признаком окончательного расставания.
В суеверии, рожденном именно там, парень дошел до того, что наотрез отказывался становиться перед объективом рядом с друзьями. Карточки от них он тоже не брал. В оправдание лейтенант улыбался и прикладывал руку к сердцу: "Вы у меня здесь, мужики. Это самая верная память!"
Но сейчас именно Виктор настоял на фотографии, и сам толком не понимая, почему так поступил. Может, чувствовал неизбежность расставания и хотел лишь усилить его, чтобы окончательно и навсегда вырвать девушку из своей жизни.
Перед тем как утопить кнопку в корпус аппарата, фотограф, привычно и деланно хихикнув, предупредил парочку, что сейчас вылетит птичка. И если девушка попыталась изобразить хоть какое-то подобие улыбки, то ее спутник еще сильнее набычился, взглянув в объектив с такой ненавистью, что у старика задрожали руки и вместо одного пришлось сделать целых три снимка.
Навстречу все так же шли веселые курортники в пестрых майках и ярких аляповатых шортах. Злость против них стала столь острой, что Егоров свернул туда, где дома были приземистее, дряхлее, зелень - гуще, а земля под ней сыроватой.
Парень долго петлял по незнакомым узким улочкам, которые даже в самый зной удерживали прохладу. Асфальт походил на старую, кое-где лопнувшую и задубевшую кожу. Совсем как на пятках пленных духов, рядком лежащих на земле, воткнувшись в нее бородатыми рожами и сцепив руки на коричневых шеях.
Углы двухэтажных домов в иных местах были отбиты, кровенясь багровым кирпичом. Зато стены мягко обнимали, поддерживая коричневые стебли винограда, а перед обшарпанными строениями просторно раскинули хищные плети кусты дикой розы.
Не выбирая дороги, Виктор все шагал и шагал, упрямо взбираясь вверх по перекошенным улочкам с канавками-змейками вдоль них, и почти сбегал вниз, когда они, углубляясь, сбегали под уклон. Много раз он с силой пинал камни, и те летели в стороны. Боли парень не чувствовал.
Иногда в разрывах пыльных вялых деревьев виднелось море. У горизонта оно было серым, а ближе к берегу - темно-зеленым. Солнце все ниже склонялось к его поверхности. Дорожка света на неспокойной воде сужалась. Качающиеся лодки были похожи на разноцветные пробки в большой мутной луже.
Виктор хотел забыть девушку, поэтому все время пытался вспомнить, когда, где и как она его обидела. Но непокорная память выносила из своих глубин только самое чистое, лучшее и нежное, что было между ними за прошедшие две недели. От этого становилось еще больнее, ладони увлажнялись, и Виктор все прибавлял и прибавлял шаг.
Потом Егоров вдруг вновь оказался на переполненной набережной.
"Отчего я здесь? - подумал он. - Может, потому, что в толпе страдание переносится легче. Смотришь на людей, ловишь обрывки фраз и хоть на мгновения, но отвлекаешься от собственной боли. Или я все-таки надеюсь увидеть ее?"
Виктору постоянно казалось, что девушка уже тут и тоже пытается отыскать его. Он снова и снова пересекал набережную. Каждый раз, когда парень оказывался рядом, старик-фотограф в смешной детской панамке и пижонистых шортах, прищурившись, провожал долгим взглядом темноволосого человека, глаза которого беспокойно ощупывали толпу. "Потерял девку, остолоп, то-то же", - злорадствовал старик.
Сидя на лавочке под серыми, уставшими от зноя деревьями, Егоров курил и сосредоточенно смотрел на высокие колонны, соединенные сверху бетонной дугой, которую украшала выпуклая надпись: "Граждане СССР имеют право на отдых".
Он испепелял взглядом каменные столбы и вспоминал тех "граждан", которые очень далеко отсюда успокоились навсегда.
В моменты отчаяния, беспросветной тоски, когда казалось, что жить дальше нет никакого смысла, Виктор возвращался мыслями к Афганистану. Но не для того, чтобы понять всю ничтожность нахлынувших переживаний и лишний раз порадоваться спокойной нынешней жизни и тому, что он выжил. Напротив, весь этот послевоенный год именно в прошлом, в Афгане, Егоров все сильнее ощущал истинную жизнь для себя.
Как всегда, воспоминания не приносили облегчения, однако грусть становилась осмысленней, а печаль - размеренной, словно дымка, медленно текущая от затухающего, на глазах седеющего костерка, привычно разбитого на привале.
И одна картинка, точно в детском диапроекторе, сменяла другую.
Прильнувшие к обочинам дороги, окоченевшие от ночного холода железные трупы сгоревших боевых машин. Кое-где ржавые остовы, словно саваном покрытые мохнатым инеем, ярко искрящимся в лучах восходящего солнца.
Солдат с перемотанной бинтами головой до самого кончика носа, которого выводили испуганные товарищи под руки из "зеленки", куда советские втягивались с тяжеленными боями. Раненый идет, спотыкаясь, и отупело, с какой-то непонятной жадностью, пожирает зеленые яблоки, доставая их из кармана и чуть ли не целиком засовывая в рот: хр-р-хр-р, хрусть, хр-р-хр.
Их бронетранспортер стоит на обочине дороги, недалеко от армейской заставы, дожидаясь колонны. С башни боевой машины, на которой удобно устроился лейтенант, просматривается все афганское кладбище, которое начинается тут же, за невысоким забором. Виктор видит, что там сейчас молятся около десятка афганцев.
Мужчины сидят на коленях, подломив под себя ноги. А рядом - труп, плотно завернутый в тряпки белого и желтого цвета. Потом афганцы вскакивают и, подхватив тело, бегом устремляются к вырытой яме.
"Скоро все там будете", - с ненавистью думает офицер, сплевывая на дорогу. Злость неукротимо рвется наружу. Она возникает еще и оттого, что во время всей этой траурной церемонии ни один из афганцев даже не взглянул в их сторону. Словно советских вообще в природе не существует.
Подобную наглость Егоров стерпеть не может. Он сбрасывает предохранитель и начинает садить очередь за очередью в землю рядом с афганцами. Те моментально падают ниц, инстинктивно закрывая головы руками.
Труп боком заваливается в яму. Но какой-то шустрый афганец еще раньше нырнул в могилу, оказавшуюся столь удобным укрытием.
Офицер закуривает и приказывает пулеметчику держать душар в таком положении до тех пор, пока не покажется колонна.
- Кто шевельнется - гаси. Душары не ходить - ползать должны! Пол зать, когда нас замечают!
Егоров отчетливо видел лица солдат и офицеров, покрытые жирным слоем желтой пыли, когда танки, грузовики, бронетранспортеры, боевые машины пехоты прерывистой, а от этого кажущейся нескончаемой цепочкой шли по разбитым ухабистым дорогам.
Ознакомительная версия.
