Эльчин
В СНЕГУ
Перевод на русский - А. Орлова
Только-только начался рассвет, а Керим-киши осторожно, на цыпочках уже прошел к детям в спальню и сквозь окно, залепленное снегом, поглядел на улицу.
В сумерках ничего не было видно, кроме снега, мело еще сильнее, чем вчера, - был снег, был вой метели, да изредка неизвестно откуда пробивалось дребезжание музыки... Это Рахиль Хаимовна, соседка, заводила у себя довоенный патефон, как всегда.
Керим-киши смотрел на летящий снег, слушал завывание метели. "Неужели это никогда не кончится?!" - подумал он с отчаянием. Потом так же тихо, стараясь не шаркать по-стариковски ногами, вышел в коридор, прошел в кухню и уже через кухонное окно поглядел во двор. Двор тоже был весь в снегу, и, кроме светящегося наискосок окна Рахили Хаимовны, ничего больше не было видно.
Всю свою жизнь он знал этот маленький двор, такой же, как многие старые бакинские дворы, которые летом похожи на круглые пятачки-острова из асфальта, где посередине растут два тутовых дерева, а вокруг стоят такие же старые маленькие дома, одноэтажные или двухэтажные.
Во дворе мело немного потише, чем на улице, и звуки музыки здесь были, конечно, куда слышнее. Постоянная эта музыка по утрам вовсе не раздражала Керима-киши, совсем наоборот, она успокаивала: значит, и старая Рахиль Хаимовна тоже пока жива-здорова.
Керим-киши ладонью протер стекло. Большая грубая ладонь была как деревянная, и скрип был такой, словно он провел по стеклу доской, а не ладонью.
- Доброе утро, - торопливо сказал у него за спиной Ахмед, заглядывая в дверь кухни.
Керим-киши обернулся, но ничего не ответил, а только посмотрел на сына озябшего, с полотенцем на шее, - и тот виновато отвел глаза, пожал с сожалением плечами и, на ходу причесывая пальцами свои совсем седые волосы, пошел по коридору дальше, к умывальнику.
Получилось, что именно Ахмед удержал вчера Керима-киши дома, клятвенно уверяя, что завтра, мол, метель утихнет, погода наладится, и тогда пожалуйста! - поезжай, куда только хочешь!..
Но, действительно, откуда было Ахмеду знать, что завтра, то есть сегодня, начнется такое?.. Наверно, и автобусы не ходят, и троллейбусы... И уроки в школе, должно быть, тоже отменят.
Подумав о школе и детях, Керим-киши, несмотря на всю досаду и беспокойство, немного порадовался, губы его под закрученными кверху совершенно белыми усами чуть дрогнули и поползли в стороны. Выходит, дети смогут поспать подольше.
Дети-школьники были, понятно, внуки Керима-киши. Вообще-то внуков было пятеро, но старшую они уже, слава богу, выдали замуж, она сама и ее молодой муж были нефтяниками, следующий по старшинству внук учился в институте в Одессе, а вот младшие трое все еще ходили в школу. Эти пятеро были дети Ахмеда... У Гейбата не было детей. Как один появился на свет, так один и ушел, не оставив после себя никого, не вернулся с войны. Навсегда остался таким, как на висящей над комодом фотографии...
Музыка уже кончилась, и был слышен теперь только вой метели, и еще где-то далеко-далеко залаяла как будто собака. Этот лай собаки совсем испортил ему настроение, и он мысленно выругался, проклиная самого себя. Жена Ахмеда, Фазиля, вошла в кухню и - тоже виновато - сказала:
- Доброе утро. - Быстро зажгла газ, поставила на огонь чайник и торопливо, чтобы не торчать перед глазами явно расстроенного свекра, вышла.
Керим-киши не ответил невестке, но потом сам себя упрекнул - напрасно, ведь невестка совсем не виновата.
Когда они уже сидели в комнате за завтраком, Ахмед озабоченно сказал жене, что не знает, как доберется до работы - автобусы не ходят. Потом добавил, что электрички наверняка тоже не ходят, стоят на Сабунчинском вокзале, потому что дорога заметена снегом.
Услыхав эти слова, Керим-киши отставил стакан с недопитым чаем и встал. Прошел в кухню и снова посмотрел во двор: метель действительно усилилась.
Вот уже скоро пятнадцать лет как, уйдя на пенсию, он каждый день, или в крайнем случае через день, летом, осенью, зимой и весной ездил на старую дачу в Бильгях. Обрабатывал виноградник, ухаживал за инжиром, за гранатовыми деревьями, сажал огород, цветы, сооружал навесы - в общем, делал все, что нужно. Но он не просто работал, а, как бы сказать, дружил с этим старым садом в Бильгях. Позавчера он тоже был на даче, надел Набрану на шею цепь, привязал в конуре, чтобы не мотался по двору, как неприкаянный, - разве позавчера мог кто-нибудь представить, что начнется такое...
Керим-киши прошел в коридорчик и наткнулся на Ахмеда, который уже в пальто и шапке пытался открыть наружную дверь, но та не открывалась.
Квартира Керима-киши была на первом этаже, здесь жил еще дед Керима; старая дверь осела, открывалась туго, теперь еще ветер намел снаружи сугроб. Наконец дверь чуточку приоткрылась, и Ахмед протиснулся на крыльцо. И тут же ветер так рванул, что даже в коридорчик нанесло снега, словно это не в Баку, а за Полярным кругом.
Керим-киши вздохнул и вытащил из-за старого сундука лопату, подошел к двери и, ощущая всем телом холод и снежный ветер, протянул лопату сыну.
Когда Ахмед, очистив крыльцо, снова вошел в дом, растирая лицо посиневшими руками, Керим-киши молча взял лопату и поставил за сундук.
- Отец, - примирительно сказал ему Ахмед, - отец, я бы сам поехал, но пойми... Керим-киши не дал ему продолжить:
- Ладно, ладно, отправляйся на свою работу.
У Фазили, которая заглядывала в коридорчик, просветлело лицо - наконец старик заговорил!.. И Ахмед улыбнулся:
- Хорошо, я пошел, но...
- Не выйдет он, не выйдет, не беспокойся, - уверила его Фазиля. - Чтоб ей пусто было, такой погоде! - И посмотрела умоляюще на Керима-киши; в глазах ее было: ай, Керим-киши, ну что ты на нас сердишься, а?..
Керим-киши не ответил, только бросил на невестку сердитый взгляд и ушел к себе. Ведь на самом деле он сердился вовсе не на них, а на свою старость.
- Доброе утро, дедушка, - приоткрывая дверь в его комнату, сказал заспанный Аяз. - Скажешь маме, чтобы она пустила меня во двор, а?
- Иди, иди, умойся сначала.
И Аяз тихонько закрыл дверь. Теперь ему тоже стало известно, что у деда отвратительное настроение.
А метель, видно, совсем разгулялась, потому что иногда завывало так, что стены дома дрожали, и казалось, ветер вот-вот сорвет с места и совсем унесет этот старый дом. От каждого порыва Керим-киши вздрагивал, потом сам себя за это ругал, потому что это, считай, тоже от старости. И тогда он стал думать о весне - на апшеронских дачах тогда расцветают вишни, а гранатовые деревья выпускают яркие, цвета хны, листочки. Начинает зеленеть инжир, а привитая алыча пока еще с ноготок, и листики винограда - новенькие-новенькие, а от воробьиного щебетанья кружится голова! Весной ветер усыпает деревянный пол веранды желтой сосновой пыльцой и утром, как выйдешь на веранду, а потом вернешься в комнату, на полу остаются отчетливые следы...
И Керим-киши словно опять увидел эти следы и следи них отпечатки голых маленьких ножек Аяза, его крохотных пальчиков, - увидел их и улыбнулся. Он теперь чувствовал (как ему казалось) даже запах этой пыльцы, а потом к этому запаху примешался запах нефти. Точно так как в те далекие дни - в первые дни мая пятьдесят лет назад.
Это была та самая памятная весна, когда пятая скважина дала наконец фонтан, и Керим вместе со всеми нефтяниками Баилова и Биби-Эйбата пришел на митинг, чтобы отпраздновать рождение нового нефтяного промысла - Бухты Ильича. В небольшой бухточке на Каспии нашли нефть, и бухту засыпали землей и камнями, которые перетаскивали на арбах и фургонах, везли на верблюдах. Строили с помощью лома, лопаты и тачки. Ровно пятьдесят лет назад, когда Керим-киши был тридцатидвухлетним молодым человеком с закрученными усами, и тело у него было литым, как железный лом, который он держал в руках...
Снова где-то залаяла собака, и этот собачий лай был еле слышен сквозь вой метели, и Керим-киши нахмурился: ему уже начинают слышаться звуки, чудиться запахи, сердце его сжимается от жалости к самому себе!.. Он разозлился мужчина не должен так размякать...
Он поднес ладонь к лицу, провел по небритой щеке, и, словно ожидая этого, в дверь постучала Рахиль Хаимовна и крикнула тоненьким голосом:
- Керим Билалович! Керим Билалович!
Рахиль Хаимовна была единственным на всей земле человеком, который называл его Керимом Билаловичем, и, несмотря на то, что он был знаком с этой женщиной более двадцати пяти лет, каждый раз такое обращение казалось Кериму-киши необычным; уста1 Керим - это совсем другое дело! Или просто "уста". Ну, или как теперь вот по-стариковски: Керим-киши.
Сначала Керим-киши подумал, что ослышался. Но, когда вой метели на минуту яростно ворвался в коридор и снова, уже в коридоре, зазвучал тонкий голос Рахили Хаимовны, он понял, что эта старая женщина и в такую жуткую погоду все-таки пришла его брить.
