В. И. Соколовский
Рассказы сибиряка
Я ль виноват, что тебя, черноокую,
Больше, чем душу, люблю?
А. Вельтман
Прелестной брюнетке
Слова высокой притчи правы!
Всему есть время: для труда,
Для слез, для смеха, для забавы, —
И вот вам шалость, Господа!
Ленивый прежде и беспечный,
Я стал другой, увидя вас, —
И вот вам первый мой рассказ,
Но не сибирский — а сердечный.
Честь имею рекомендоваться вам, прелестная…. Вот хорошо!.. чуть было не сказал: прелестная Катинька… Конечно, тихомолком вы, может быть, и согласитесь со мною, что такая простота сердца чрезвычайно мила,
Но тут поставить надо: но,
Затем, что простота в смешное
Обращена людьми давно,
И мы — мы чувствуем одно,
А говорим совсем другое.
Все, кажется, живут в ладу,
Но сердце с языком в разладе,
И все друзья, да на беду
Мы с этим кладом все в накладе.
С иным заговори поди:
Ведь как прикинется безбожно!
Еще от скуки слушать можно,
А в рот уж пальца не клади….
Семь мудрецов во всяком деле
Споткнулись ныне бы как раз,
Затем, что мы теперь у нас
Начтем семь пятниц на неделе.
Мне кажется, что из всех моих знакомых в двух частях света (простите господа знакомые!) только у одной особы что на уме — то и на языке, и эта особа, разумеется, — вы; есть еще один человек (и это разумеется — я), но кто же хвалит самого себя?..
Когда мне случается думать о вас (а я это делаю беспрестанно с тех пор, как недавно увиделся с вами в первый раз в жизни); когда я вспомню ваши розовые уста, так очаровательно обрисованные, то я никак не могу представить себе, чтобы
Уста невинной красоты
Хоть на смех иногда солгали
И не сердечные мечты
В волшебных звуках изливали…
Скажите, к ангельским словам
Я быть доверчивым могу ли?..
О! как прелестно вы взглянули:
Я верю этим небесам! —
Что ж до меня, то я сначала
Кажусь на грешника похож,
И вот во мне что только ложь,
А впрочем, я предобрый малой!..
Но если дело пошло уже на правду, мне должно сказать вам откровенно:
Я думывал о вас и прежде,
Когда в пленительной надежде,
В подлунном мире я искал
Красот высоких идеал;
От вас он отражен в Поэте,
В вас все прекрасное слито,
И признаюсь, в одном портрете
Я с вас списал уж кое-что…
Однако, ведь надобно же называть вас как-нибудь… Знаете ли что?.. Положим, что вы совсем не Катинька и что будто бы я только придумал это имя для шутки, затем, чтобы вас не узнали…
Хоть эта шутка и трудна:
Как вы не прячьтесь за толпами,
На вас покажут все руками
И скажут мне: да вот она!
Если я говорю, что я придумал это имя, так я разумею не то, чтобы я в самом деле его придумал. Оно, наверно, было и в допотопных святцах (если только до потопа издавались святцы); но тут сила вот в чем: если я скажу слово придумал, то я непременно обману всех прелестных моих читательниц и благоразумных моих читателей. Все могут предполагать, что вас зовут не Катинькой, а как-нибудь иначе, и ваше инкогнито останется непроницаемым, несмотря на то, что я буду называть вас настоящим вашим именем и прилагать к нему эпитет прелестной, который вы так решительно заслуживаете.
Теперь, когда мы условились о главном, мне остается рекомендовать себя окончательно; впрочем, я уверен, что вы уважаете людей, а не имена, и что ни вашей любви, ни даже вашего внимания
За эту цену не куплю,
Когда я вам открою: кто я;
Я вам родня, мы все от Ноя,
Но больше всех я вас люблю.
Мне кажется, что этого довольно, по крайней мере, на первый случай; потому что, любя вас самой пламенной любовью, — так, как никого еще я не любил, я почитаю себя вправе посвящать вам мои труды, а это для меня чрезвычайно важно: я во сто раз охотнее принимаюсь за перо и, верно, в десять пишу скорее обыкновенного.
Я вам сказал, что я вас так люблю, как никого еще не любил… После этого выходит, мне нужно вывести себя на чистую воду; тогда, увидя мою откровенность, вы, может быть, поверите, что душа моя совершенно наполнена вами и что в ней не только чьи-нибудь образы, но даже и самые идеи о тех образах не могут существовать с тех пор, как я так счастливо нашел вас на жизненном пути.
Когда не знаешь вас — простительно грешить;
Но познакомившись — тут дело уж иное:
Для вас забыл я все земное,
А вас нельзя ни для кого забыть!
Притом же, прелестная Катинька, я вам признаюся во всем так чистосердечно, что вы, верно, будете ко мне снисходительны.
Я вам покаюся, чем жизнь моя грешна,
Я вам перескажу интриг минувших повесть,
Тогда вы скажете, прощая шалуна:
«Ну, в этом есть, по крайней мере, совесть!»…
Если вы это скажете, то отгадаете как нельзя более: у меня точно, удивительно как много совести… Я не дался в иных…
Да! нынче совесть стала дивом;
Об ней бессовестно твердят,
А верно, совесть есть навряд
В ином ханже красноречивом.
Начните-ка просить друзей
Похлопотать, замолвить слово, —
Вам возражение готово:
«Нам, право, совестно, ей! ей!
Но это сделать невозможно;
Ну что бы раньше вам успеть!».
Скажите прежде — и безбожно
Вам стали б ту же песню петь…
Но это в сторону; послушайте лучше о моих сердечных тайнах…
Кто важно в свет вступил при шпаге,
Кто много нежностей читал,
Тот хочет вдруг, при первом шаге,
Сыскать для сердца идеал…
«Мне жизнь — печаль, мне свет — пустыня!
С кем поделюся я душой?» —
Твердит мечтатель пылкий мой, —
И вот является богиня.
Уж, разумеется, она
По милости воображенья
Тотчас же фениксом творенья
В посланьи к другу названа;
Тут на людей пойдут нападки,
И, в духе рыцарских времен
Он бросить всем готов перчатки,
Зачем не бредят все, как он…
Какой он вздор в стихах турусит!
В них смесь всего и ничего:
Он понял всех, а уж его
Никто наверно не раскусит;
Все жалки, холодны, как лед,
У всех на место сердца — камень,
И только в нем небесный пламень
От скуки ангел стережет…
Потом, беснуясь страстью оба,
Ничтожный мир забыть хотят
И наизусть из книг твердят:
«Любовь и за пределом гроба!»…
Потом, по правилам любви,
Несчастным предстоит разлука;
Вот тут-то плохо: в сердце мука,
И холод гробовой в крови.
Он стал элегией ходячей,
Он чужд веселостей чужих,
И в этой горькой неудаче
Остался, бедный, при своих…
Вот вам симптомы и припадки
Сердечной глупой лихорадки…
Хоть стыд сказать, а грех таить!
Былое дело: поневоле
И я дежурил в этой школе,
Чтобы других собой смешить;
Была проказа и со мною,
Но уж исчезнул вздорный сон,
Когда franèaise и котильон
Меня счастливили собою.
Я курс любви давно прошел;
Я отолстел, я обленился,
И мишурой не ослепился,
И на подъем я стал тяжел.
Теперь душа иного просит;
Я записался в старики,
И уж пожатие руки
Меня высоко не заносит,
И, право, только для проказ,
Влюблялся я двенадцать раз.
Видите ли, как немного, но я бы никак не начел и этой дюжины, если бы
Тогда пришлось мне видеть вас,
Когда я был еще моложе;
Ах! скольких бы тогда, мой Боже!
Не напроказил я проказ!
Тогда б я не бродил в Сибири,
В тайгах, и по степям пустым,
Где радости легки, как дым,
И тяжелы часы, как гири;
Но вы на сердце залегли
Мечтой прекрасною к Поэту —
И вот, страдалец на земли,
Я вас отыскивал по свету.
Порой я видел, как вдали,
Ну точно вы в толпе мелькали,
И пробужденные мечтой
Во мне надежды оживали
Приветной счастия зарей…
Я вслед иду. Как все в ней мило!
Что за головка!.. Что за стан!..
Так я нашел? — Не тут-то было!
До этих пор все был обман…
Когда порассмотрел я ближе
Любимиц ветреной мечты —
Узнал, что все их красоты
Далеко против ваших ниже;
И нет у них, так как у вас,
Неизъяснимого чего-то,
Чем любоваться всякий раз
Так и берет меня охота…
Таким образом, история моих заблуждений и ошибок кончилась довольно хорошо, особенно для вас, и знаете ли почему? — Потому что все красоты, о которых я сказал теперь и которые принадлежат мне только как создание моей мечты, составляют вашу прекрасную, заманчивую собственность… Впрочем, и на мою долю пришлось чрезвычайно много выгод: во-первых, например, я отыскал вас…
