Василий Аксенов
Вне сезона
— Ну, скажи, а как ты половинные триоли играешь?
— Как? Вот так… та-да-да-ди-ди… Понял?
— А на три четверти?
— Та-да-да-ди-ди-да-да… Понял?
Такого рода разговоры вот уже полчаса досаждали нам, хотя и не видно было, что за музыканты беседуют. Мы сидели на берегу моря в Сочи в так называемой климатической кабинке, которую здесь каждый желающий может получить за 15 коп. Был конец февраля. Солнце гуляло веселое, море, как говорится, смеялось. Музыканты громко разговаривали о своих триолях и половинных нотах, о каких-то росконцертовских интригах, и в эти основные их темы иной раз сквознячками залетали обрывистые фразы о девчонках, о фирменных вещичках, о каком-то Адике, который все никак не может со своим «арбузом» расстаться, жрет мучное, арбуз отрастил пуда на два, так что даже трудно ему трясти перкаши, популярный нынче ритмический инструмент…
Когда-то, лет пятнадцать назад, я водил дружбу с этим народом и по молодости лет восхищался их сленгом и манерой жить. Конечно, и музыкой их я восхищался, можно сказать, просто жил в музыке тех лет, но времена джазового штурма прошли, исчез из жизни герой моей молодости, я потерял своих музыкантов и вот теперь удивлялся живучести того давнего сленга. Оказывается, они до сих пор говорят «чувак», «кочумай», а себя эти ребята называют «лабухами». Голоса были громкие, уверенные, очень московские.
Между тем мне совсем ни к черту не нужны были ни сами эти шумные соседи, ни наблюдения над ними, ни воспоминания об их предтечах. Со мной рядом была милая женщина Екатерина, и мне больше всего хотелось быть с ней наедине и продолжать тихую юмористическую беседу, легкий такой разговор, вроде бы ни к чему не обязывающий, но на самом деле похожий на ненавязчивую взаимную рекогносцировку, выяснение интересов, вкусов, симпатий.
Мы познакомились вчера случайно, слово за слово зацепились, и вдруг выяснилось, что даже знаем немного друг друга, что где-то в Москве «пересекались». Екатерина была здесь одна, жила в санатории и лечила на Мацесте какую-то свою «старинную болячку», как она выразилась.
— Вот ведь черти какие! Слышите, Екатерина?
Рядом галька гремела, пересыпалась под ногами лабухов. Они там развозились, взялись вроде с понтом играть в футбол, дразнить Адика с его арбузом. Адик этот, оказалось, присутствует.
— Кажется, вашего цеха люди, Дуров? — с милым лукавством спросила Екатерина. — Или приблизительно вашего?
— О, нет! — поспешил возразить я. — Это лабухи, имя им легион, а в моем цехе, наверное, человек пятнадцать, больше не наберется. Раньше нас было больше, но мы вымираем.
— Знаю-знаю, — мило покивала Екатерина. — Я слежу за вашим жанром. Как раз принадлежу к той части населения, которая поддерживает вас своей трудовой копейкой.
— Это с вашей стороны… — начал было я очередную осторожную шутку, но в это время в климатическую кабинку угодил мяч, и я завопил, как последний жлоб: — Кончайте, парни! Что за безобразие!
— Пойдемте отсюда, — предложила Екатерина. — Еще подеретесь с ними. Вижу-вижу, что вы храбрый, но я просто замерзла. Еще болячка моя проснется. Пойдемте, Дуров!
— А что за болячка у вас, Екатерина? Радикулит какой-нибудь?
— В этом роде. Не беспокойтесь.
Я стал сворачивать климатическую кабинку и тогда уже разглядел всю гопу. Их было пятеро. Ничего особенного, обыкновенный биг-бит: длинные усы, джинсы, темные очки — обыкновенная такая «группа» в умеренной цветовой гамме. Трое было тощих, один, вот именно тот Адик, — потолще, а пятый был хоть и старше всех, но сложен отлично, как тренированный теннисист. Парням этим было лет по двадцать пять, один лишь, этот пятый, был значительно старше, и волосы у него были совсем белые, седые кудри до плеч. Сергей. Только мне пришло в голову это имя, как кто-то крикнул: «Пас, Серго!» — и седой красавец побежал через пляж. Как ни странно, я знал когда-то этого альт-саксофониста. Я слушал его несколько раз в кафе «Темп» на Миусах. Да-да, Сергеем его звали. Серго.
Когда мы пошли прочь, они все пятеро смотрели на нас, в первую очередь, конечно, на Екатерину, смущенно пересмеивались и перебрасывались мячом. «Вечно ты, Адик, мешаешь приличным людям кайф ловить,» — сказал кто-то из них. «Кайф» на их языке обозначал «удовольствие». Адик был у них, разумеется, козлом отпущения. Потом кто-то из них показал в море, где у края бетонного волнореза подпрыгивал маленький нырок. «Ребята, смотрите, нырок! Доплывешь до нырка? Я… Уши отморозишь! Кто у нас самый основной? Кто доплывет? Серго доплывет! Серго, доплывешь? Пусть Адик плывет на своей подушке!» — и так далее.
Мы поднялись по лестнице к гостинице «Ленинград», возле которой стоял мой фургон. Есть один ракурс, когда смотришь на «Жигули-2102» сзади и сбоку, он кажется очень большим и солидным автомобилем. С этого ракурса сейчас мы и приближались к машине. Заднее сиденье у меня было отброшено и превращено в платформу, а на ней стояли ящики и лежали яркие целлофановые мешки с реквизитом.
— Что вы там возите? — спросила Екатерина.
— Реквизит. Только лишь самое необходимое.
— Разве вы здесь по делу?
— Нет, но люди нашего шутовского жанра всегда возят с собой свой реквизит. Конечно, только лишь самое необходимое.
— Не понимаю, зачем вы едете сюда из Москвы автомобилем? Ведь по всей России снег, заносы…
— Я сам не понимаю.
— Вы позер, Дуров?
— Конечно.
Так, посмеиваясь, мы забрались в изделие волжских автоумельцев, я отвез Екатерину на процедуры, и мы расстались до вечера. Я отправился в гостиницу и стал читать занятную книгу, малосерьезную инструкцию по нашему жанру с цветными вклейками-репродукциями из Босха, Кранаха и Брейгеля, вроде бы совершенно не относящимися к делу, но неожиданно освещающими наше не очень-то почтенное дело бликами смысла.
Между тем музыканты вконец разгулялись. Они толкали друг друга в воду: «Ну, давай, плыви до нырка и обратно! Давай заложимся на коньяк, тогда и поплыву! Давай заложимся! Ага, боишься? Ребята, Серго боится пузо отморозить! Пусть Адька плывет. А кто у нас самый основной, самый молодой Серго у нас самый молодой, самый основной! А кто у нас самый мощный, самый жирный — Адик у нас самый жирный.»
Три гитариста — Шурик, Толик и Гарик, — с их волосами и бородками похожие на Колумба, Шекспира и Дарвина, подначивали и друг друга, но в основном подначка шла в сторону Адика и Серго. Общепризнанным козлом отпущения в их коллективе, постоянной мишенью острот был перкашист Адик. Он все это вроде терпеливо сносил и добродушно пыхтел, хотя в душе его добра было не так-то много.
Недавно Адик по каким-то еле заметным признакам почувствовал, что у него есть конкурент на место «козлика», а именно сам блистательный Серго. У Серго оказалось вдруг тоже весьма уязвимое качество — возраст. В этом смысле он был фактически белой вороной в молодом коллективе вокально-музыкального ансамбля «Сполохи». Почувствовав это, Адик оживился, активизировался и старался использовать любой случай, чтобы вытолкнуть Серго на свое место.
Серго это тоже чувствовал, конечно, не отчетливо, не осмысленно, но временами очень ярко. Временами темень поднималась со дна его души, когда он улавливал потуги Адика, этого мелко-курчавого толстяка с маленьким капризным лицом.
Можно еще раз сказать, что все это были глубинные, неосмысленные движения, а на поверхности, то есть в действительности, все они были друзья, настоящие друзья, что не раз проверялось в разных сложных ситуациях, вместе все они, вот эти пятеро и остальные шесть, трудились, и труд их был нелегкий, и хлеб не всегда сладкий. Сейчас они расслаблялись, «кайф ловили» перед вечерним концертом, возились на гальке, как пацаны, спорили, почему-то сосредоточив все свое внимание на маленьком нырке.
Нырок покачивался на зыби метрах в сорока от берега, он был очень мал, крохотный черный комочек, который иной раз просто пропадал в игре света и тени. Иногда он нырял, лапки вверх — и уходил под воду. Нырки потому так и называются, что умеют и любят нырять глубоко и далеко, но этот почему-то выныривал сразу же и снова возвращался на свое место недалеко от края волнореза и плавал там тихими кругами. Что его там держало, трудно сказать, быть может, он смотрел на пятерку парней, бесившихся на берегу.
— Пойдем на спор — подшибу нырка! — сказал кто-то из парней и бросил гальку.
Она упала метрах в пяти от цели, да парень вовсе и не целился.
— Дурачок! — захохотал другой. — Смотри!
Камень полетел вверх очень высоко и рухнул в воду за нырком, подняв фонтан.
— Разве так бросают в нырков?! — закричал кто-то еще из парней, задыхаясь от хохота, и пустил гальку в сторону нырка «блинчиками».
— Вот смотрите — бросает железная рука! — еще кто-то из них швырнул здоровенную булыгу и сильно промазал, зато шуму и брызг получилось много.
