Анатолий Злобин - Бой за станцию Дно

Анатолий Павлович Злобин

Бой за станцию Дно

Повесть

ПОСВЯЩАЕТСЯ ЗИНЕ

1. Что я тут потерял

В пространстве возникает исходный кадр, непредусмотренный постановщиком: Аркадий Сычев бодрой утренней походкой шагает по перрону, несколько согнувшись под тяжестью красной сумки, на пухлом боку которой начертано популярное импортное слово, заброшенное к нам в период разрядки. Кадр контрастно ограничен рамками окна. Я еще толкусь в проходе, а Сычев вот-вот уйдет. Пытаюсь стучать по стеклу, получается царапанье, он не слышит, вышел из кадра.

Собственно, мы и знакомы не настолько, чтобы я решился окликнуть его по-свойски. Аркадия Сычева знают многие, практически все, но это вовсе не означает, что и он обязан знать всех, в том числе и меня. Иногда кивнет на проходе - на том спасибо.

Ну что ж, снова мне суждено остаться в тени. Не мне достанется слово истины - а тому, кто в большей степени владеет им, нашему прославленному и возвышенному властителю дум, только ему - Аркадию Мироновичу Сычеву.

Спеша выбраться из вагона, мысленно утешаю себя. Не в том главное, кому пальма первенства. А в том главное, что мы оба приехали сюда по общему делу, за нашей нестареющей молодостью.

Такая вот вступительная заставка. Аркадий Миронович шагает по перрону впереди своего незримого ока. Он пребывает в мрачном настроении. Плохо спал в поезде. Пошаливала печень. Место досталось на колесе. На последних пяти шагах Аркадий Миронович окончательно прозрел, решив мстительно, что приехал сюда зря. Ничего путного из этой затеи не получится.

Для утешения оставалась запасная мысль о том, что он не просто приехал в Белореченск, а сбежал из дома. Пусть его поищут.

Аркадий Миронович Сычев уже не молод, зато элегантен до чрезвычайности. Заморская куртка в молниях и накладных карманах, замшевое кепи на благородной седой голове, лощеный носок башмака, который Аркадий Миронович осторожно вытягивает вперед, испытывая твердость местного перрона. В ответ его шагу ожил репродуктор на столбе.

- Доброе утро, дорогие ветераны сто двадцать второй Стрелковой Дновской бригады. Жители Белореченска приветствуют вас на нашей древней земле. Сбор ветеранов у здания вокзала*.

______________

* Номер воинской части, имена действующих лиц изменены автором, совпадения являются случайными (прим. автора).

Говорила женщина, по всей видимости, средних лет. Репетировала по утвержденному тексту.

Сказала без помарок.

Аркадий Миронович посмотрел вдоль перрона: где же сопровождающие лица?

В целях экономии встречают голосом.

Перед ним вырос подполковник в синем кителе, сплошь усеянном орденами и знаками.

- Кажется, Сычев? Привет, старик.

- А вы? - неуверенно спросил Сычев, не ожидавший подобного наскока. Вы из делегации?

- Я Неделин, ПНШ-два, неужто не помнишь?

Аркадий Сычев привык к тому, что его узнают на улице. Поэтому он молча, но с подтекстом пожал протянутую руку.

- Проходи к вокзалу. Сейчас будет построение.

А там уже разгорались ветеранские страдания, которых Сычев опасался больше всего, клубился ворох застоялых страстей, состоящий из человеческих тел, вскриков, топтаний. Незнакомые люди кидались друг на друга, картинно раскидывали руки, лобызались, хлопали по спинам. Средоточием этой сумятицы был упитанный седой полковник, уже согбенный, но еще боевитый. Он стойко сдерживал напор ликующего клубка, присосавшегося к нему с трех сторон. Некто нерадивый пристроился возле хлястика.

Цепочка привокзальных зевак, полукольцом окружившая ветеранов, молча наблюдала за этим бесплатным представлением, даваемым в честь ожидаемого юбилея. По площади вприсядку метались фотографы в поисках наиболее сентиментальной точки. Телевизионных камер, заметил Сычев, тут не было - и благоразумно отошел в сторону, оставаясь примерно посередине между всхлипывающим клубком и цепочкой зевак, так сказать, в нейтральной полосе.

Позиция, избранная Сычевым, оказалась правильной, ибо в этот момент он увидел на вокзальной стене картину. Еще не зная ничего о той роли, которую сыграет эта картина в его ближайшей судьбе, Аркадий Миронович непроизвольно ощутил два чувства, едва ли не противоположных: тревогу и радость.

"Как он посмел пренебречь?" - недобро подумал Сычев о неведомом ему художнике и тут же восхитился виденным.

Картина нарушала все, что можно нарушить: не только законы создания картин, но и законы их вывешивания. Тем не менее картина была создана и вывешена на городской площади. Лишь отдаленностью от культурных центров можно было объяснить подобный результат.

Аркадий Миронович вгляделся пристальнее: а ведь она не вывешена на стене, она просто на ней написана, следующий этап после наскальной живописи.

Картина была яркая и озорная. Художник не изображал пространство, но подминал его под себя. Пространство существовало не в качестве натуры, оно было всего-навсего строительной деталью. На стене написана панорама города, по всей видимости, Белореченска. Но это был город без улиц. Тротуары текли по местности как ручейки. Веселые фигурки прохожих сновали по тротуарам. Не менее веселые, принимающие форму дороги автобусы катились с холма на холм. Обвешенное воздушными шарами такси взбиралось на горбатый мост, тут и там разбросаны отдельные дома, а над холмами течет Волга с белым теплоходом. Волга текла смешно, даже нелепо, сначала вверх, на холм, а после стекала с него.

Поплыву в Москву на теплоходе, с облегчением подумал Аркадий Миронович, вот будет славно.

Тем временем действие развивалось своим чередом. Первыми насытились фоторепортеры. Увидев, что их перестали снимать, ветераны покончили с поцелуями и объятиями и вытянулись цепочкой, расположившись как раз под картиной. Аркадий Сычев, не сходя с места, оказался с края, но, кажется, не попал в кадр, во всяком случае впоследствии на пленке на этом месте не удалось ничего обнаружить.

Говорили речи. Аркадий Миронович слушал вполуха, чувствуя, что его уже начинают узнавать. Очень жаль, но придется выходить из подполья. А сам он пока никого не мог узнать. Разве что комбрига Шургина, так ведь от рядового до полковника огромная дистанция. Это сейчас у нас иные ранги, а тогда...

Честное слово, поплыву на теплоходе, что я тут потерял, думал Аркадий Миронович, постепенно примиряясь с действительностью. И еще раз посмотрел на картину, но название теплохода написано слишком мелко, не прочитать.

К тому же до реки далеко, а команда была: "По машинам".

Первым - и не без торжественности - погрузили в автобус Семена Семеновича Шургина, комбрига-122, под командованием которого мы вели бой за станцию Дно.

Аркадий Сычев продолжал медлить, ожидая, что вот-вот к нему кто-то подойдет, пожмет руку, поздравит с приездом, пригласит - возникнет свита, и все войдет в свою колею.

Никто не подошел, не спросил: как доехали. Пришлось втискиваться в автобус последним. Под левым ухом сипло дышал мужичок от сохи с крепкими надутыми щеками.

- Откуда сам-то? - спросил мужичок между вдохом и выдохом. - Никак из Москвы?

- Из пригорода, - отозвался Сычев, подделываясь под мужичка, но тот оказался не так-то прост.

- Понимаешь, какая незадача, - дышал он в ухо. - Сам-то из Сибири. Из Крутоярска. Прибыл с дарами нашей земли. Знал бы, у тебя остановился. А то ночь на вокзале провел.

- Авось не в последний раз, - ободрил его Сычев, пытаясь рассмотреть в окно автобуса улицы, по которым они проезжали, но ничего не вспоминалось. Тротуары текли как ручьи.

- Конечно. Ты потом дашь адресок, я запишу. В какой части служил?

- В первом батальоне.

- Я в минометном дивизионе, вторая батарея. Все-таки выжили мы с тобой, приятель. Значит, было за что. Зови меня Григорием Ивановичем. Давай вместе держаться, а то я смотрю, тут одни доходяги. Номер возьмем на двоих - забито?

- Спасибо за приглашение. Я подумаю.

Гостиница оказалась вполне веселенькой, словно с открытки. У окошка тотчас наросла очередь. Подполковник Неделин опять наскочил на Сычева.

- Чего стоишь, действуй! Только не бери четвертый этаж, вода не достает.

- А душ в номере есть? - спросил Сычев.

- Между прочим, разведчик, сам мог узнать. После завтрака собрание в военкомате. К тебе просьба выступить. Обдумай тезисы. - Неделин погрозил Сычеву пальцем и побежал дальше, он был при деле.

Аркадий Миронович решительным образом толкнул дверь с матовым стеклом, ведущую за перегородку, и очутился перед женщиной в золотых кудряшках, демонстрирующих всесилие современной химии.

- Здравствуйте, - сказал он. - Я к вам. Весьма срочно.

- Здравствуйте, - сказала она. - Я вас ждала.

- Тонваген не приезжал? - спросил он, кивая в сторону улицы.

- Какой тонваген? - спросила она.

- Все ясно, - сказал он. - В таком случае будет передвижка.