Семен Бытовой - Обратные адреса

Семен Михайлович БЫТОВОЙ

Обратные адреса

Дальневосточная повесть

Ленинградский писатель Семен Бытовой пятьдесят лет творческого труда отдал Дальнему Востоку, объездив этот край от берегов Амура до северной камчатской тундры. Две его повести, включенные в настоящий сборник, относятся к жанру путевой лирической прозы.

Люблю время от времени перечитывать письма дальневосточных друзей. Читаю на конвертах обратные адреса и переношусь мысленно к тихоокеанским берегам, и в памяти возникают картины природы и люди, у которых находил тепло и приют.

С иными не виделся, кажется, целую вечность, хотя почти из года в год езжу на Дальний Восток, но взял себе за правило никогда не возвращаться на прежние свои дороги, а всякий раз искать какие-нибудь новые, потому что край огромен и стремишься везде побывать.

А недавно - сам уж не знаю почему - потянуло меня и к прежним местам, и к старым товарищам.

Отобрал часть писем, списал обратные адреса и дал себе слово: непременно съездить по ним, своими глазами увидеть, что же там изменилось.

К сожалению, не по всем адресам успел я поездить. В одном месте неделю не отпускали меня, из другого - самому не выбраться было из-за ненастья, в третьем - ждал, пока подвернется оказия.

В пути пришло и название книги, и писал я ее свободно, как повесть, чтобы лучше сочетались правда с вымыслом.

УЧИТЕЛЬ ИСТОРИИ

1

Он мне писал, что в последнее время опять болен, что весной, когда вскрывались реки, бронхиальная астма душила его ужасно. "Может быть, писал он, - до конца учебного года как-нибудь дотяну, а там соберусь и слетаю в Крым. Если рассчитываете побывать в наших краях в июле, еще застанете меня. Поездку свою планирую на август. Соберусь с силами и потащу вас странствовать вдоль берегов Турнина. Здесь у нас не хуже, чем в Камчатской долине. Помните, как мы там чудесно провели время, в тайге на голубой Никулке, хотя прошло с тех пор порядочно лет, а вспомню, будто вчера это было..."

Да и мне ничего этого не забыть. Попали мы к Аркадию Марковичу Любану случайно, когда вдруг обнаружилось, что долбленка дала течь. Обычно спокойный, замкнутый в себе настолько, что слова из него не выбьешь, проводник наш Федя Краснояров и тот не на шутку встревожился. Ведь говорил, что "бациська ницяго" и вполне хватит его дойти до Усть-Камчатска.

Мой товарищ по поездке, известный фотокорреспондент и путешественник Георгий Захарович Гайдукевич, посоветовал Феде приладить к бортам бата "подвяза", ольховые ветки, чтобы он лучше держался на воде, но проводник из-за своего упрямства не согласился.

И вот на третий, кажется, день бат дал течь. Сколько мы втроем ни вычерпывали воду консервными банками, ее ничуть не убавлялось.

- До Вербной как-нибудь дотянем, - сказал Гайдукевич, - а там придется тебе, Федя, сделать "фрегату" капитальный ремонт.

Мы прибыли в Вербную в сумерках, перетащили из бата поклажу на пригорок, укрыли брезентом и отправились искать ночлег.

Так мы попали к директору школы Аркадию Марковичу Любану.

Это был высокого роста блондин с бледным, болезненным лицом и очень выразительными, несколько воспаленными глазами. Не ожидая, пока придет из клуба жена, Аркадий Маркович принялся готовить ужин, и через четверть часа на столе появились яичница с салом, копченые кетовые брюшки, масло, красная икра. Когда я хотел было пойти за нашими дорожными припасами, Аркадий Маркович решительно запротестовал:

- Ну как не стыдно! У нас, камчадалов, так не принято. Вы гости, я хозяин. В кои веки заглянет к нам путник - и чтобы не принять его как подобает!

- А против этого, Аркадий Маркович, возражений не будет? - спросил я, доставая бутылку "столичной".

- Уж так и быть, - уступил он.

В десятом часу пришла супруга Любана Тыгрина Чандаровна, худенькая, стройная, с круглым лицом и большими, чуть раскосыми черными глазами.

- Вот и моя юкагирочка, - сказал Аркадий Маркович. - Ты прости, Тыгринка, что по-простецки принял гостей. Знаю, что не так, как бы тебе хотелось, но люди ведь с дороги.

- Ладно, на первый раз прощаю, - сказала Тыгрина Чандаровна, присаживаясь к столу.

Я налил ей в стопку "столичной", и она, благодарно кивнув, залпом выпила, даже не поморщилась, сказав при этом шутливо, как бы в свое оправдание:

- Мы, северяне, привыкли к огненной воде. А ему нельзя, - и отодвинула от Аркадия Марковича стопку.

- А я уже две выпил, - сказал он с виноватой улыбкой.

Мы провели в Вербной четыре дня. Федя взялся ремонтировать бат, но дело у него не ладилось. Уж слишком прохудился наш "фрегат", и Любан, только глянув на него, заявил, что пускаться на такой развалюхе к устью, где река вдвое шире и течение быстрое, рискованно, и предложил нам свою лодку с подвесным моторчиком, с тем чтобы мы вернулись на ней в Вербную.

Но нас это не устраивало: в Усть-Камчатске мы рассчитывали пересесть на пароход и плыть в Петропавловск морем.

Чтобы нам зря не слоняться по Вербной, пока Федя занимается ремонтом, Аркадий Маркович пригласил меня и Гайдукевича сходить на моторке на голубую Никулку и в Щапинский леспромхоз, где, по словам Любана, он после войны работал лесорубом.

- И представьте себе, - восторженно заявил он, - живя в бараке, умудрился окончить заочно педагогический. Вот какая силища была у меня! И сдержанно, почти с грустью прибавил: - А нынче... эти хвори...

Тыгрина Чандаровна встревоженно посмотрела на мужа:

- Ну, Аркаша, не надо! - и предупредила, что раньше одиннадцати, пока не высохнет роса, она не пустит его на Никулку.

Никто в доме не слышал, как он чуть свет ушел на берег и стал возиться с моторкой. Он вернулся к завтраку и заявил, что все у него готово, что день обещает быть ясным и ровно в одиннадцать - ни минутой позже - отчаливаем.

Тут выяснилось, что Гайдукевич с нами не поедет, у него скопилось десять катушек с непроявленной пленкой, а у Любанов есть фотолаборатория, и Георгий Захарович решил ею воспользоваться.

И мы отправились на Никулку вдвоем.

Только мы оттолкнулись от берега, Аркадий Маркович дернул за шнурок, и мотор сразу завелся.

Чтобы сократить путь до Никулки, он заходил в протоки, иные были так узки, что свесившиеся над ними ивы совершенно скрывали их, и мы продирались сквозь влажную зелень, хлеставшую в лицо. Одежда наша до того вымокла, что я невольно подумал, как бы это не повредило Аркадию Марковичу, и настоял, чтобы он больше не петлял протоками.

Вскоре показался Никульский яр - высокая песчаная гора с обнаженным склоном. Аркадий Маркович сказал, что еще год назад яр стоял целехонький, зеленый, а нынче весной его подмыло и он стал разрушаться. Яр и теперь на наших глазах потихоньку осыпался, песок тонкими струями, шурша, стекал в реку, и на вершине каким-то чудом держалась одинокая сосна. Корни ее почти уже обнажились, вылезли из земли, и, случись хороший ветер, дерево рухнет с головокружительной высоты.

- От греха подальше, - сказал Любан и повернул лодку к противоположному берегу.

Я стал закуривать, Аркадий Маркович тоже взял папироску, но, стоило ему затянуться, закашлялся, покраснел и в глазах показались слезы. С минуту-другую он тяжело дышал, с каким-то натужным присвистом в бронхах, словно и на открытом воздухе его ему не хватало.

- Я как та сосна на яру, - сказал он, - пока тихо - держусь, а качнет посильней - повалюсь. - Он выбросил за борт недокуренную папиросу. - Это началось у меня с войны, когда я попал в гестапо. Они, изверги, отбили у меня легкое, и горлом шла кровь. Потом кашля почти не стало. И вот, спустя много лет, опять...

- Как же вам, Аркадий Маркович, удалось вырваться из гестапо, ведь редко кому удавалось?

- О, это целая история, придем на Никулку - расскажу!

Мы прибыли на Никулку во второй половине дня, пристали к песчаной косе, и Любан повел меня по-над берегом. Мы шли, может быть, час, и Никулка, бегущая сквозь тайгу, казалась скорее темно-синей, чем голубой. Но это не столь важно, удивительно другое: как эта небольшая, хоть и очень быстрая речка сумела пробить себе путь через горные теснины.

В двух местах через Никулку перекинуты прямо-таки чертовы мостики, такие зыбкие и без перил, что перейти их с непривычки не так-то просто, и мне, признаться, страшно было смотреть, как Аркадий Маркович идет по трем неотесанным березовым бревнам.

- Ну, что же вы стоите? - крикнул он. - Идите, да посмелее, только вниз не глядите, а то голова может закружиться.

Она у меня уже кружилась от одной мысли, что непременно оступлюсь, потеряю равновесие и шлепнусь в ревущую на перекатах воду.

Видя мою растерянность, Аркадий Маркович уже не торопил, дал мне несколько минут, чтобы освободиться от худого предчувствия. И верно, стоило мне перестать думать об опасности, как я ступил на мостик и, слегка балансируя руками, перешел его.