Александр Волков - Ликвидаторы

Александр Волков

Ликвидаторы

Трагифарс в двух действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Шахов Михаил - человек неопределенного, от сорока до сорока семи, возраста, безработный, бомж.

Скуляев Юрий - друг юности Шахова, предприниматель несколько авантюристического, но все же рационального склада, в том смысле, что звезды с неба ему не нужны, игра идет только "на верняк", пусть небольшой, но без особого риска. Сорок пять лет.

Наталья - жена Скуляева, бывшая Шахова, сорок два года.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Картина первая

Чердак старого дома в центральной части города. Здесь живет Шахов. Место его обитания справа ограничено высокой кирпичной стенкой, представляющей собой часть дымохода или отопительного щита, куда выведена переломленная в нескольких местах жестяная труба круглой чугунной печки, установленной на мраморной плите перед самым просцениумом. Справа от печки кровать, точнее ложе, довольно широкое, составленное из пустых ящиков и покрытое разнообразным пестрым тряпьем. Крыша дает небольшой, градусов двадцать, уклон влево, в кровле примерно на высоте человеческой груди - полукруглое окошко, чуть левее и ниже которого также выгорожена невысокая, от пола до крыши, стенка из картонных коробок в основном из-под водки и сигарет. Перед окошком, точнее под ним, небольшой столик. На столике рабочий беспорядок: банка с кистями, баночки с красками, бутылочки с растворителями, дощечки - здесь хозяин работает. Пишет маленькие иконки, городские пейзажики, расписывает матрешек, в общем, изготавливает все, на что есть туристический спрос. Рядом, на вбитых в обтесанную стойку гвоздях, висят музыкальные инструменты: саксофон в коленкоровом футляре, раскрашенная под "русский лубок" балалайка, старая гитара с темным обшарпанным резонатором, флейта. Пол выстлан толстыми нестругаными досками, в глубине сцены платяной шкаф, буфет, высокий ободранный комод с четырьмя рядами ящиков. Между буфетом и комодом высокие напольные часы в строгом, похожем на гроб, деревянном футляре. За стеклом в нижней части футляра мерно покачивается круглый медный маятник, надраенный до сияния солдатской ременной бляхи. На комоде старый ламповый приемник и огромный глобус, утыканный кое-где разноцветными бумажными флажками на булавках. В углу между шкафом и чердачным окном на деревянном щите укреплены несколько темных икон, перед центральной, Николаем Угодником, слабо тлеет фитилек лампадки. Посреди сцены круглый стол и три стула от разных гарнитуров. На столе пепельница, пустая винная бутылка с усохшей, воткнутой в горлышко, розой. На отопительном щите, чуть дальше печки, дверца от зеркального шкафа, перед ней что-то вроде туалетного столика с бритвенным прибором, одеколоном и прочими мелочами. Рядом рукомойник. Чуть подальше входная дверь, над которой тускло светится слабенькая пыльная лампочка. Приемник чуть слышно передает сводку погоды: "В столице завтра облачно, ветер переменных направлений от двух до восьми метров в секунду, возможен кратковременный дождь. Температура ночью от трех до пяти, днем от шести до девяти градусов выше нуля. Сейчас в столице семь градусов тепла, атмосферное давление семьсот пятьдесят три миллиметра, относительная влажность девяносто процентов. Ветер восточный, шесть-восемь метров в секунду. Вы слушаете "Маяк". Реклама. С полами от "Теплолюкс" вам будет уютно при любой погоде! Вы можете заказать их по телефону или обратиться по адресу..." Слабый звук приемника заглушается приближающимися шагами. Слышно, как за дверью топчется сразу несколько пар ног, как звенят ключи, щелкает замок, грохочет длинная стальная петля, перекрывающая дверь снаружи. Затем раздается протяжный дверной скрежет, и в свете слабой лампочки возникает фигура Михаила Шахова. Он довольно высок, но сильно сутулится, так что от его осанки создается впечатление, будто на плечи этого человека постоянно давит некий невидимый груз: крыша, жизнь, заботы, атмосферный столб весом почти в целую тонну и так далее. Лицо бурое от чердачной пыли и уличного, характерного для городских бродяг, загара. Впрочем, на его цвет, естественно, повлияло и регулярное потребление дешевого алкоголя, короче, видно, что Шахов пьет, на что указывают не только мешки под глазами, но и некоторая одутловатость его длинного, узкоскулого, худощавого от природы, лица. На нем длинное темное пальто, застегнутое под самый подбородок, шапки нет, редкие волосы зачесаны назад, отчего высокий, изрезанный морщинами, шаховский лоб кажется не просто огромным, но и как бы подавляет, нависает над вытянутым лицом, завершающимся редкой, чуть вьющейся, с сильной проседью, бородкой. Так что в целом Шахов не производит впечатления опустившегося, деградировавшего человека, он, скорее, похож на философа, то ли циника, то ли скептика, существующего как бы в двух ипостасях: умственной, ирреальной, поэтической, где нет ни осеннего дождя, ни холода, ни голода, и физической, где все эти невзгоды уже приобрели настолько стабильный характер, что стали как бы фоном, средой обитания. Эту вторую ипостась Шахова довольно наглядно иллюстрирует характерная для городских бродяг сумка: огромная, бесформенная, синтетическая, тяжело висящая на шаховском правом плече. В левой руке Шахов держит старый, явно подобранный на дворовой свалке, стул, который он тут же ставит перед буржуйкой, тем самым указывая на его истинное и ближайшее предназначение. Затем он осторожно снимает с правого плеча сумку, ставит ее на пол, в сумке громыхают пустые бутылки. Освободившись таким образом от всей своей поноски, Шахов выключает приемник, оборачивается к огоньку лампадки, широко крестится и отвешивает Николаю Угоднику низкий, почти до самого пола, поклон.

Шахов (оборачиваясь к двери). Юрок!.. Наталья!.. Где вы там?.. Милости прошу в мои апартаменты!.. Извините-с, не евростандарт... Точнее, евростандарт середины эдак столетия шестнадцатого-семнадцатого!.. Людовик!.. Король-Солнце!.. Государство - это я!.. Я!.. Я!..

Бормоча все это, Шахов вновь обращается к буржуйке и принимается ломать стул. При этом он негромко напевает чуть хриповатым, простуженным, но приятным баритоном.

Шахов. Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, поми-илуй нас!..

Следом за хозяином в маслянистом свете лампочки появляется Наталья. Ступает осторожно, смотрит под ноги, по сторонам, но этот взгляд призван не то чтобы предупредить хозяйку от столкновений с предметами, неразличимыми в незнакомом, погруженном в полумрак, помещении, нет, он, скорее, как бы очерчивает вокруг обладательницы некий невидимый защитный ореол вроде того мелового круга, которым на ночь окружают себя боящиеся всякой нечисти монахи. Заметив лампадку, неприметно крестится.

Шахов (не оставляя своей возни со стулом). Не бойся, проходи, пол крепкий, не провалишься... Сам стелил.

Наталья (с легкой усмешкой). Ну, если сам...

Шахов (не оборачиваясь, без тени обиды). А что ты смеешься, ты же знаешь, я все умею... (После короткой паузы.) Если очень припрет.

Наталья (рассеянно). Выходит, приперло?..

Шахов (небрежно). Ерунда...

Замолкают.

Несколько слов о ее внешности. Светлая шатенка холодного, нордического типа: высокая, с тонкими чертами лица, чем-то неуловимо напоминающего лик боттичеллиевской Венеры. Сама Наталья, по-видимому, давно заметила это сходство и почти подсознательно, порой того не замечая, подстроила свою пластику под этот романтический образ. Впрочем, все это произошло так тонко, так постепенно, что стало органично для хозяйки; в ее походке, жестах не замечается ничего нарочитого, искусственного, она такова, и лишь несколько замедленная речь выдает в ней женщину, чьи истинные, глубокие чувства старательно прячутся под внешней бесстрастностью и холодностью. Заметно так же, что бытовые проблемы ее почти не касаются, точнее, быт, разумеется, есть, но он обустроен так, чтобы максимально оградить хозяйку дома от нудных, досадных неудобств типа мытья посуды или стирки белья. Руки Натальи знают только кнопки, на которые нужно нажимать, чтобы та или иная бытовая машина совершила желаемое действие. Одета модно, но не броско: по внешности, по возрасту, по погоде. Она молча проходит следом за Шаховым, останавливается перед столом и, чтобы чем-то занять свои руки, трогает засохший бутон торчащей из бутылки розы. От этого прикосновения половина розовых лепестков осыпается, Наталья испуганно отдергивает руку, но тут же, чтобы как-то скрыть свою оплошность, начинает осторожно сметать их со столешницы в подставленную ладонь.

Последним входит Юрий Скуляев. Он чуть, сантиметров на пять-шесть, ниже сутулого Шахова и Натальи, но со стороны эта разница практически не замечается, ибо с избытком компенсируется широтой в плечах и уверенностью во всей осанке, повадке этого человека. В нем чувствуется бывший спортсмен-единоборец, но, скорее, именно борец, нежели боксер: с тех времен в его походке так и осталась характерная легкая раскачка и твердая постановка ноги. При ходьбе Скуляев ставит ноги почти на ширине плеч и держит руки чуть согнутыми в локтях; он как будто не просто ходит, но все время, каждую секунду готовится отразить нападение невидимого противника. Одет подчеркнуто просто и строго: долгополое черное пальто, красный шарф, из-под которого видны лишь узел галстука и воротничок рубашки бежевого, неброского тона. Стрижен коротко; волосы чуть курчавятся и блестят то ли от дождя, то ли от парикмахерского лака. Лицо широкое, гладко выбритое, чуть смуглое то ли от посещения солярия, то ли от недавней поездки куда-нибудь в район Средиземноморья: Кипр, Тунис, Мальта. Они с Натальей, разумеется, могли путешествовать вместе, но ее кожа не принимает загара: лицо осталось бледным.