Василий Шукшин - Непротивленец Макар Жеребцов

Василий Шукшин

Непротивленец Макар Жеребцов

Всю неделю Макар Жеребцов ходил по домам и обстоятельно, въедливо учил людей добру и терпению. Учил жить - по возможности весело, но благоразумно, с "пониманием многомиллионного народа".

Он разносил односельчанам письма. Работу свою ценил, не стыдился, что он, здоровый, пятидесятилетний, носит письма и газетки. Да пенсию старикам.

Шагал по улице - спокойный, сосредоточенный.

Его окликали:

- Макар, нету?

- Ты же видишь - мимо иду, значит, нету.

- Чего же негу-то? Пора уж. Черти окаянные.

И Макар подходил к пряслу, вешал свою сумку на колышек, закуривал.

- Сколько у нас, в СССР, народу?

Старуха не знала.

- Дьявол их знает, сколько? Много небось.

- Много. - Макар тоже точно не знал, сколько. - И всем надо выдать пенсию...

- Чего же всем-то? Все - зарплату получают.

- Ну, я неправильно выразился. Кто заслужил. Так?

- Ну? Чего ты опять?

- Спокойно. Тебе государство задержало пенсию на один день, и ты уже начинаешь возвышать голос. Сама злишься, и на тебя тоже глядеть тошно. А у государства таких, как ты, - миллионы. Спрашивается, совесть-то у вас есть или нету? Вы что, не можете потерпеть день-другой? Вы войдите тоже в ихнее-то положение.

Старухи обижались. Старики посылали Макара... дальше.

Макар шел дальше.

- Семен, ездил к сыну-то?

- Ездил...

- Ну, как?

- Никак. Как пил, так и пьет. С работы опять прогнали, свистуна.

- Ну, ты, конечно, коршуном на него. Такой-сякой-разэдакый!

- А как же мне с им? Петя, сынок, уймись с пьянкой?

- Да где там! Ты и слов-то таких не знаешь. Ты привык языком-то, как оглоблей, ломить... Самого, дурака, с малых лет поленом учили, ты думаешь, и всегда так надо. Теперь совсем другая жизнь...

- Раньше так пили, как он заливается? Другая жизнь...

- А ты войди в его положение. Он - молодой, дорвался до вольной жизни, деньжаты появились... Ведь тут какую силу воли надо иметь, чтоб сдержаться? Кониную. С другой стороны, его тоска гложет - оторвался от родительского дома. Ты вон в город-то на неделю уедешь, и то тебя домой манит, а он сколько уж лет там. Он небось сходит в кино, поглядит про деревню - и пойдет выпьет. Это же все понимать надо.

- Ты, лоботряс, только рассуждать умеешь. А коснись самого, не так бы запел. Ходишь по деревне, пустозвонишь... Пустозвон. Чего ты лезешь не в свое дело?

- Я вас учу, дураков. Ты приехай к нему, к Петьке-то, да сядь выпей с ним...

- У тебя прям не голова, а сельсовет.

- Да. Выпей. А потом к нему потихоньку в душу: сократись, сынок, сократись, милый. Ведь мы все пьем по праздникам... Праздничек подошел выпей, прошел праздничек - пора на работу, а не похмеляться. Та-ак. А как же? Поговорить надо, убедить человека. Да не матерным словом, а ласковым, ласковым, оно, глядишь, скорей дойдет.

- Его надо поленом по башке, а не ласковым словом.

- Во-от. Я и говорю: бараны. Рога на лбу выросли - и довольные: бодаться можно. А ты же человек, тебе разум даден, слово доходчивое...

- Иди ты!..

- Эх вы.

Макар шагал дальше, и сердце его сосала, сладко прикусывая, жирная, мягкая змея, какая сосет сердце всех оскорбленных проповедников.

Иногда дело доходило до оплеух.

У Ивана Соломина жена Настя родила сына. Иван заспорил с Настей - как назвать новорожденного. Иван хотел Иваном: Иван Иванович Соломин. Настя хотела, чтоб был Валерик. Супруги серьезно поссорились. И в это-то самое время Макар принес им письмо от сестры Настиной, которая жила с мужем в Магадане и писала в письмах, что живут они очень хорошо, что у них в доме только одной живой воды нет, а так все есть, "но, сами понимаете, - в концервах, так как климат здесь суровый".

Макар посмотрел красный безымянный комочек, поздравил родителей... И те, конечно, схватились перед ним - каждый свое доказывать.

- Иван!.. Иванов-то нынче осталось - ты да Ваня-дурачок в сказке. Умру не дам Ванькой назвать! Сам как Ваня-дурачок...

- Сама ты дура! Счас в этом деле назад повернули, к старому. Посмотри в городах...

Макар весь подобрался, накопился - почуял добычу.

- Спокойно, Иван, - сказал он хозяину. - Не обзывайся. Даже если она тебе законная жена, все равно ты ее не имеешь права дурачить. Она тебе "Ваня-дурачок", допустим, а ты ей - "несмышленыш мой" или еще как-нибудь. Ласково. Ей совестно станет, она замолчит. А не замолчит - сам замолчи. Скрепись и молчи.

- Иди отсюда, миротворец!

- И меня не надо посылать. Зачем меня посылать? Ты меня послушай, постарайся сперва понять, а потом уж посылай. Ведь я к тебе не с войной пришел, не лиходей я тебе, а по новым законам - твой друг и товарищ. И хочу вам подать добрый совет: назови-ка ты сынка своего Митей - в честь свояка магаданского. Ведь они вам и посылки шлют, и деньжат нет-нет подкинут... А напиши-ка ему, что вот, мол, своячок, в честь тебя сына назвал - Митрием. Он бы где - одну посылку, а тут подумает-подумает да две ахнет. А как же: в честь меня сына назвали - это бо-оль-шое уважение. За уважение люди тоже уважением плотют.

Иван чего-то озверел.

- Иди отсюда, гад подколодный! Чего ты лезешь не в свое дело?!

Макар посмеялся кротко, снисходительно, ласково. Он знал драчливый характер Ивана.

- Ах, пошуметь бы?.. Ах, бы да сейчас развоеваться бы?.. Эх, ты. Ваня и есть.

Иван и в самом деле взял почтальона за шкирку, подвел к двери и дал пинка под зад:

- За совет!

Макар пошагал дальше по улице. Потирал ушибленное место и шептал:

- Нога у дьявола - конская.

И начинал рассказывать встречным:

- Иван Соломин... Зашел к нему, у них пыль до потолка: не могут имя сыну придумать. Я и подскажи им: Митрий. У него свояк в Магадане - Митрий...

Но Макара не хотели слушать - некогда. Да и мало на селе в летнюю пору встречных.

И вот наступало воскресенье. В воскресенье Макар не работал. Он ждал воскресенья. Он выпивал с утра рюмочку-две, не больше, завтракал, выходил на скамеечку к воротам... Была у него такая скамеечка со столиком, аккуратная такая скамеечка, он удобно устраивался - нога на ногу, закуривал и, поблескивая повлажневшими глазами, ждал кого-нибудь.

- Михеевна!.. Здравствуй, Михеевна! С праздничком!

- С каким, Макар?

- А с воскресеньем.

- Господи, праздник!..

- Сын-то не пишет? Что-то давненько я к тебе не заходил.

- Некогда, поди-ка, расписываться-то. Тоже не курорт - шахты-то эти.

- Всем им, подлецам, некогда. Им водку литрами жрать - на это у них есть время. А письмо матери написать - время нет. Пожалуйся на него директору шахты. Хошь, я сочиню? Заказным отправим...

- Ты что, сдурел, Макар? На родного сына стану директору жалиться!

- Можно хитрей сделать. Можно послать телеграмму: мол, беспокоюсь, не захворал ли? Его все равно вызовут...

- Тьфу, дьявол! Тебе что, делать, что ль, нечего, - выдумываешь сидишь?

- А учить подлецов надо, учить.

Старуха, злая, обиженная за сына, шла дальше своей дорогой.

- Боров гладкий, - бормотала она, - ты их нарожай сперва своих, потом жалься. Подымется ли рука-то?

- Человека - пока не стукнет, до тех пор он не поймет, - говорил сам с собой Макар. - На судьбу обижаемся, а она учит, матушка. Учит.

Проходили еще люди. Макар заговаривал со всеми, и все в таком же духе - в воскресном. Подсказывал, как можно теще насолить, как заставить уважать себя дирекцию совхоза. Надо только смелей быть. Выступать подряд на всех собраниях и каждый раз - против. Они сперва окрысятся, попробуют ущемить как-нибудь, а ты на собрании и про это. Важно - не сдаваться. Когда они поймут, что с тобой ничего нельзя сделать, тогда начнут уважать. А то еще и побаиваться станут грешки-то есть. У кого их нету?

- Дак ведь возьмут да и выгонют.

- А куда выгонять-то? Дальше-то?.. Это ж не с завода.

Где-нибудь часа так в два пополудни к Макару выходил дед Кузьма, выпивоха и правдолюб. Опохмелиться у него никогда денег не было.

- Дай на бутылку. Во вторник поплывем с зятем рыбачить, привезу рыбки.

Макар давал рубль двадцать - на плодово-ягодную. Только просил:

- Приходи здесь пить. А то поговорить не с кем.

Дед приносил бутылку плодово-ягодной, выпивал стакан, и ему сразу легчало.

- Вчерась перебрали с зятем. Тоже лежит мучается.

- Отнеси стаканчик.

- Ничо, оклемается - молодой. Мне этой самому - только-только.

- Жадный.

- Нет, - просто говорил дед.

- А взять-то тоже не на что? Зятю-то.

- Да есть у Нюрки... Она рази даст. Тут хоть подохни. Как жена-то?

- Хворает.

- Ты ее, случаем, не поколачиваешь тайком? - чего она у тебя все время хворает?..

- Ни разу пальцем не тронул. Так - организм слабый.

- Чудной ты мужик, Макар. Не пойму тебя. Нашенских, кто на глазах рос, всех понимаю, а тебя никак не пойму.

- Чем же я кажусь чудной? - искренне интересовался Макар.

- Ну как же? Подошло воскресенье - ты сидишь день-деньской сложа ручки. Люди ждут не дождутся этого воскресенья, чтоб себе по хозяйству чего-нибудь сделать, а тебе вроде и делать нечего.