Владимир Сорокин
Кисет
Пожалуй, ничего на свете не люблю я сильней русского леса. Прекрасен он во все времена года и в любую погоду манит меня своей неповторимой красотою.
Хоть и живу я сам в большом городе и по происхождению человек городской, а не могу и недели прожить без леса - отложу все дела, забуду про хлопоты, сяду в электричку и через какие-нибудь полчаса уже шагаю по проселочной дороге, поглядывая вперед, ожидая встречи с моим зеленым другом.
Вот и в эту пятницу не удержался, встал раньше солнышка, позавтракал быстро, по-походному, сунул в карман штормовки пару яблок - и к вокзалу.
Взял билет до моей любимой станции, сел в электричку и поехал.
Еду, гляжу в окно. А там - начало мая, все распускается, зеленеет, душу радует. Мелькают встречные электрички, а в них людей полным полно. Все в город едут, а я в пустом вагоне из города - к лесу. Чудно...
Доехал до места, вышел на перрон, посмотрел влево. А там на горизонте лес темнеет. И видно, что верха-то его зеленцой тронуты - еще неделя, и все зазеленеет. Вот радости-то мне будет.
Но, однако, гляжу - облака над лесом порозовели, вот-вот солнышко выкатится; надо поспешать, коль хочешь рассвет в лесу встретить. Сошел я с перрона и мимо небольшого поселка, мимо школы и каланчи пожарной заспешил в мои любимые места. Иду, а сам на облака поглядываю - боюсь опоздать к рассвету.
А кругом такая красота и тишь - сердце радуется!
Земля молодой травкой проклюнулась, по оврагам дымка стоит, и пахнет так, как только одной весной пахнуть может. От этого духа словно кровь в тебе закипает, и чувствуешь ты, что не сорок тебе с лишним, а все двадцать лет!
Прошел я по кромке поля, по жердочке пересек ручей и сразу в лесу оказался. Тут уж спешить некуда - нашел полянку знакомую, сел на поваленную березку и смотрю вокруг, наслаждаюсь.
Стоят окрест березки белоствольные - словно овечки, тянут ветки кверху, а на ветвях уже крошечные зеленые листочки, этакий дым зеленый. Тут и солнышко уж поднялось, лучи - то вкось по стволам заскользили. Сразу и птицы запели сильней, и от травки молодой пар пошел. Ветерок утренний по верхам пробежал, закачались березки, запахло зеленью молодой.
Красота!
Сижу я, любуюсь, ан вдруг слышу - кто-то кашлянул сзади.
Вот, думаю, кого-то нелегкая принесла. И тут одному побыть не дадут. Оборачиваюсь. Вижу, идет ко мне, не торопясь, мужчина лет, прямо скажем, солидных - из-под серой кепки виски совсем белые проглядывают. Телогрейка на нем, сапоги, рукзак за плечами. И смотрит приветливо.
- Утро доброе,- говорит.
- Здравствуйте,- я ему отвечаю.
-Вы,- говорит,- разрешите мне посидеть немного, больно уж хороша поляна. Я вам не помешаю.
- Садитесь,- говорю,- пожалуйста. Места всем тут хватит.
- Да.... -говорит он, вздохну,- это верно. в лесу места много...
Спустил рюкзак на землю, сел.
Сидим мы, смотрим как солнышко все выше да выше сквозь ветки пробирается. А я изредка на незнакомца поглядываю.
Снял он кепку, на березу положил. Вижу - голова у него совсем седая, словно мукой посыпана. Лицо морщинистое, пожилое, а вот глаза по-молодому горят, с огоньком.
Посидели мы еще минут несколько, он и говорит:
-Кто в лесу рассвет встречает, еще стар не бывает.
Согласился я с такой мудростью.
- А вы,- говорю,- любите рассвет в лесу встречать?
- Люблю,- говорит.
И часто встречаете?
- Да каждый день приходится.
Удивился я.
- Вы,- говорю,- счастливый человек. Наверное, в поселке живете?
- Нет, отвечает,- я не здешний. Я просто,- говорит,- по лесу хожу.
Вот, думаю, тебе на. По лесу ходит. Может, думаю, разбойник какой или беглый?
А он словно мысли мои прочел - улыбнулся, морщинки возле глаз так и залучились.
- Вы,- говорит, -не думайте дурного. Я не сумасшедший и не преступник. Я травник. Травы, корешки лекарственные собираю и сдаю. Из них потом фармацевтическая фабрика лекарства делает. Этим и живу. Раньше в артели работал, а недавно один решил. Вот и хожу один...
- Так ведь,- говорю,- сейчас травы-то почти нет только-только показалась.
- Правильно,- говорит,- я ландыши собираю.
- Как? Они ведь,- говорю, отцвели...
- Тоже верно,- улыбается,- цветки-то отцвели. а плоды - в самый раз для сбора. Вот, полюбуйтесь...
И рюкзак свой потертый развязывает.
Подсел я поближе, смотрю, а в рюкзаке у него сплошь разные пакеты целлофановые: в одних - кора, в других - корешки. А он вынимает самый большой пакет, развязывает и говорит:
- Это и есть плоды ландышей. Они в медицине очень широко используются.
Гляжу, полный пакет красных бусинок, ландышами от них совсем не пахнет.
- Да,- говорю,- цветы-то я всегда замечал, а вот плоды впервые вижу.
А незнакомец улыбается:
- Ничего,- говорит,- бывает. Вы,- говорит,- городской?
- Да,- говорю,- из города.
Он улыбнулся и ничего не сказал.
А солнце уж поднялось, привпекать стало. Незнакомец свой ватник скинул, рядом на березу положил. Под ватником у него военная гимнастерка без погон оказалась, а на ней целый квадрат орденских ленточек. Штук не меньше двадцати. Сразу видно - не обошла война человека. Щурится он на солнышке и достает из кармана кисет. И кисет, прямо скажем, странный. Не простой. Сам я курением никогда не баловался и во всех курительных тонкостях не силен. Но кисеты видел - приходилось, давно еще, в детстве. Тогда многие старики курили трубки или самокрутки. И ничего, скажем, ничего особенного в тех кисетах не было - обычные кожанные или матерчатые мешочки с табаком. А этот - особенный, весь потертый, с узором, со шнурком шелковым. Да и сшит из какой-то кожи, наподобие лайки. Видать, не нашего пошива.
Незнакомец его бережно на колени положил, разявязал, достал бумажку и принялся за самокрутку.
Тут я не выдержал и спрашиваю:
- Простите, а что это у вас за кисет такой?
Он повернулся, улыбается и переспрашивате:
- А какой - такой?
Да,- говорю,- особенный. Басурманский прямо.
- Басурмансикй? - переспросил он и головой качнул.
Хоть улыбаться не перестал, а в глазах что-то вроде укора промелькнуло. - Эк вы,- говорит,- басурманский... Какой же он басурманский? Его самые что ни на есть русские души сшили.
И замолчал.
Молчу и я. Неловко мне, что невпопад спросил человека.
А он тем временем свернул самокрутку, раскурил, не торопясь, а кисет не убрал. Держит его на ладони, разглядывает. И в лице у него что-то суровое появилось, словно сразу постарело оно.
Посидел он так, покурил, а потом и говорит:
- Вот насчет того, что - необычный,это вы правильно сказали. Кисет этот и впрямь необычный. У меня с ним, прямо скажу, вся жизнь связана.
- Интересно,- говорю,- как же это так?
- Да вот так, - отвечает и, покуривая, на солнышко щурится. - История эта давно началась. Сорок лет назад. Ежели у вас и впрямь интерес к кисету имеется,- расскажу вам эту историю.
Конечно, - говорю,- расскажите. Мне действительно очень интересно послушать.
Докурил он, погасил окурок и принимается рассказывать.
- Родился,- говорит,- я в деревне Посохино, что под Ярославлем. Там детсво мое белобрысое да босногое прошло. Там юношествовать я начал. А тут - война. Не дала она мне, проклятая, даже и поцеловать мою подружку - двадцать третьего июня в восемнадцать лет мпошел добровольцем.
Бросили нас, пацанов, по Киев. Из всего полка за три дня боев осталось сорок два человека. Все иссеченные, ободранные. Вышли из окружения. Потом отступали. А отступление, мил человек, это хуже смерти. Никому не пожелаю. Идем, бывало, через деревни, а бабы да старики выйдут, возле изб станут и стоят молча - смотрят. А мы - головы опустив, идем. Идем, а у меня так сердце в груди и переворачивается. А в глаза им взглянуть не могу... Так прошли мы до самого Смоленска, а там в одной деревеньке остановились на привал пятиминутный - ремень подтянуть да портянки переменить. И вот, мил человек, стукнул я в окошко одной избы, -чтоб, значит, воды испить вынесли. И выходит ко мне девушка - моя ровесница. Красивая, синеглазая, русая коса до пояса. Я сразу и язык проглотил - думал, тут кроме стариков да старух и нет никого. А она без слов поняла мою просьбу, вынесла воды в ковшике медном и стоит. Я ту воду залпом выпил, и , признаюсь, показалась она тогда мне слаще всех вин и нектаров. Отер губы рукавом, передал ей ковшик и говорю:
- Спасибо тебе.
А она тоже смотрит на меня во все глаза, я ведь, не скрою, тоже парень видный был.
- На здоровье,- говорит.- А вы,- говорит,- курящий?
- Да,- говорю,- покуриваю слегка.
Тут она ушла и вскоре возвращается, а в руке у нее кисет. Вот этот самый кисет. В ту пору он совсем новый был. И молвит она мне такую речь:
- Этот кисет, товарищ солдат, сшила я недавно. Хотела своему брату послать, да вот пришла на него похоронка неделю назад. Погиб он под Гомелем. Возьмите вы этот кисет. В нем и табак хороший. Я еще до войны в городе покупала.
