Друзья мои - книги (Заметки книголюба)
Много раз друзья книги побуждали меня: напишите о книгах, напишите об этом сложном и увлекательном мире; напишите о встречах с книгами - иногда таинственными, как самые необычные приключения, иногда простодушными, когда неожиданно книга, которую искал годами, сама дается в руки, словно никогда ее и не искал; напишите, наконец, о том, что лежит в основе собирательства книг, как приходит к человеку эта любовь, что она приносит ему и что требует взамен.
Что ж, может быть, это и правильно: следует написать о своих давних друзьях - книгах, не с тем, чтобы дать какие-либо библиографические сведения о них: для этого существуют специальные справочники, украшенные именами В. Сопикова, Г. Геннади, И. Остроглазова, наконец, отличная книга недавно умершего Н. Смирнова-Сокольского "Рассказы о книгах". Я расскажу просто о встречах с книгами - моих личных встречах, иногда радовавших, иногда разочаровывавших, но всегда в той или иной степени приоткрывавших многое, о чем не знает ни один библиограф в мире, потому что это твоя личная встреча, то есть так или иначе неповторимая. Надо рассказать и о том, как рождается страсть к собиранию книг, рассказать о людях, влюбленных в книгу, о книжных редкостях не в библиографическом понимании, а редкостях именно для меня в силу глубоких, сердечных бесед или длительной дружбы с той или другой книгой, которая в ряде случаев может быть уподоблена живому собеседнику. Конечно, если пишешь о книге, надо рассказать и о чувстве, какое она порождает: чувство это испытали все, кому знакомо собирательство, - это очень тонкая, очень глубокая любовь, и странно, (4) иногда кажется, что человек, который любит книгу, встречает и ее ответную любовь.
Несколько лет назад у Центрального телеграфа в Москве я встретил старого человека с необычайными живыми молодыми глазами, с чернейшими густыми бровями, хотя он был уже совсем сед. Мы внимательно посмотрели друг на друга, прошли мимо, и я вдруг обернулся и окликнул:
- Александр Александрович! - Человек остановился.- Узнаете меня? - спросил я подойдя. Он узнал меня, и мы после многих десятилетий снова пожали друг другу руку.
На Кузнецком мосту в Москве в годы моего детства существовал книжный магазин "Образование". Я был в ту пору школьником четвертого или пятого класса и приходил в этот магазин с несколькими заветными рублями купить какую-либо новую книгу: очередной сборник "Знания", или только что начавший выходить альманах издательства "Шиповник", или таинственный сборник в зеленой обложке "Ссыльным и заключенным", повествовавший о судьбе целого поколения, попранного царским произволом, или брошюрки издательства "Донская речь" Парамонова с таинственными титлами: "Эрфуртская программа", "Нищета философии" или "Пауки и мухи". Парамоновские брошюры стоили по 3-5 копеек, и среди них были и "Соколинец" В. Короленко, и "Разрушенный мол" Гершуни, и "Петька на даче" Леонида Андреева, и "В пути" Вересаева...
За прилавком книжного магазина "Образование" стоял глубоко сочувствовавший юным любителям книги невысокий, с черными курчавыми волосами, с живыми умными глазами человек - его звали Александр Александрович Шухгальтер: впоследствии, в наше время, он заведовал ряд лет книжным отделом Дома ученых в Москве.
- Милый вы мой,- сказал старик, сжимая мою руку при встрече на улице Огарева, возле Центрального телеграфа,- конечно, я помню вас. Я помню, как вы приходили школьником, и всегда радовался, что есть такие подростки, которые любят книгу.
Александр Александрович Шухгальтер, ныне покойный, был не только покровителем юных книголюбов. Он стоял во главе одного из самых серьезных демократических книжных магазинов, именно "Образований распространявших революционные книги, особенно в ту Пору, когда (5) мутная реакция после 1905 года заполняла книжный рынок сочинениями Вербицкой и Нагродской, сборниками с мрачными названиями вроде "Самоубийство" и замаскированной под научные книги порнографией "Холодность женщин", "Мир половых страстей" или пресловутый "Половой вопрос" Фореля...
- Как,- спросил меня Александр Александрович в эту встречу после многих десятилетий,- дружите по-прежнему с книгами или изменили им?
- Дружу,- сказал я.- Дружу, и во многом обязан вам, что дружу. Ведь именно вы еще с моего отрочества побуждали меня к этой дружбе.
Нам следовало присесть, чтобы вспомнить прошлое, но присесть было негде, и мы стали вспоминать на ходу это прошлое. Мы вспомнили книжную Москву поры моего детства.
Напротив книжного магазина "Образование" на Кузнецком мосту помещалась на втором этаже книготорговля и библиотека Тастевена, преемника прославленного книжника- француза Ф. Готье. Готье снабжал Москву теми знаменитыми желтыми томиками изданий Гашетта или Фламмариона в Париже, которые и поныне представляют новинки французской литературы. Племянник владельца магазина, Генрих Эдмундович Тастевен, был поэтом и философом; кроме того, он преподавал в Лазаревском институте восточных языков французский язык и был в то же время секретарем одного из самых модных и эстетских журналов того времени "Золотое руно". Я хочу говорить о людях, которые учили меня любить книгу. Это не только дань их памяти, но и напоминание о том, как важно прививать с детства эту чистую и возвышенную любовь, определяющую дальнейшее культурное развитие молодого сознания.
Редакция журнала "Золотое руно" помещалась на Новинском бульваре. На круглом столе в приемной стояли в ряд цветные сифоны с разными водами; на стене висел знаменитый незаконченный портрет Валерия Брюсова работы Врубеля и полотна Сомова, Петрова-Водкина, Судейкина и Сапунова. У одной из стен стояла пианола, на которой в вечерние часы разыгрывал торжественные баховские фуги Генрих Эдмундович Тастевен. Он был невысокого роста, с маленькими французскими усиками, чрезвычайно вежливый и чрезвычайно стеснительный; он любил (6) музыку и стихи, перевел на русский язык "Судный день" Пшибышевского и сам втайне писал стихи.
В эти вечерние часы, когда я благоговейно перелистывал номера "Золотого руна" с прокладками для иллюстраций из тончайшей японской бумаги, а Тастевен играл на пианоле, в редакции появлялся иногда высокий стремительный человек с крашеной бородой, оформленной как совок для угля, это был редактор-издатель Николай Павлович Рябушинский. За два года до этого он разъезжал по Москве на автомобиле - желтом открытом Пежо; теперь братья учредили над ним опеку, и автомобиль сменился лихачом "дутиком",- так называлась тогда пролетка на дутых резиновых шинах - новинка начала века.
Тастевен побудил нас, школьников седьмого класса, издавать ученический печатный журнал "Первые опыты" и финансировал из своих скудных средств два вышедших номера. Журнал печатался в лучшей типографии И. Н. Кушнерева на превосходной бумаге, даже с цветными иллюстрациями одного из школьников - Льва Зака, ставшего ныне известным французским художником. Я ощутил величие книги, когда вез на извозчике из типографии в магазин "Образование" пачки только что отпечатанного журнала, это осуществленное чудо, превратившее в печатное слово наши ученические рукописи. Александр Александрович Шухгальтер был восприемником этого детища. Вот к каким далеким временам относится познание мной книги и первые увлечения ею!
- Учитесь уважать книгу,- поучал меня Тастевен.- Помните, что книгу создает человек, и, уважая книгу, вы тем самым уважаете и человека.
Чуть пониже книготорговли и библиотеки Тастевена на Кузнецком мосту находился благонравно-степенный магазин Д. И. Тихомирова, известного педагога, со строгими книгами по воспитанию, а еще пониже был магазин М. О. Вольфа, имя которого было связано для нас с любезными отрочеству журналом "Задушевное слово", серией книжек "Золотой библиотеки" и непомерными фолиантами "Живописной России". Но могущественнее всех других магазинов был на Неглинной улице магазин А. С. Суворина,- собственно, не магазин, а целый вокзал, откуда Суворинские издания отправлялись по всем дорогам страны, вплоть до самых маленьких железнодорожных станций, (8) где повсюду распоряжалось книгами монополизированное Сувориным контрагентство печати.
Но подлинной улицей книги была, конечно, Моховая, на которой один за другим тянулись букинистические магазины, вернее, лавчонки, а еще вернее полутемные логова, и, чем темнее было логово, тем обширнее были его книжные богатства. Не раз, проходя по Никольской улице, останавливался я в созерцании витрин загадочно-молчаливого магазина Шибанова: за чистейше протертыми стеклами было обычно выставлено всего несколько сверкающих золотом книг, как эталоны книжного богатства магазина. Я тогда еще не знал, что значат велен или марокен; не знал я, конечно, и самого Шибанова. Я узнал его тогда, когда порядком искусился в книголюбии, но Шибанов был уже стар, на закате; впрочем, о Шибанове я расскажу особо.
