Пауль Куусберг - В разгаре лета

Пауль Аугустович Куусберг

В разгаре лета

Перевод Леона Тоома

Русский читатель хорошо знает творчество одного из ведущих эстонских прозаиков Пауля Куусберга. В издательстве "Советский писатель" выходили его романы "Два "я" Энна Кальма" и "Случай с Андресом Лапетеусом".

Романы "В разгаре лета", "Одна ночь" и "Капли дождя" составляют своеобразную трилогию о Великой Отечественной войне. В книге "В разгаре лета" повествуется о первых днях и месяцах войны. В романе "Одна ночь" писатель продолжает разрабатывать тему войны, тему мужества и героизма советских людей.

Действие романа "Капли дождя", завершающего эту книгу, происходит на протяжении двух-трех месяцев 1968 года, но и в ней П. Куусберг обращается к событиям Великой Отечественной войны. В центре произведения - образ коммуниста Андреаса Яллака, че ловека, который"через все жизненные испытания пронес страстную) убежденность борца за коммунистические идеалы.

В РАЗГАРЕ ЛЕТА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Мы едем на особое задание.

Группа у нас небольшая: политрук Аксель Руутхольм, Эндель Нийдас, я и еще двое. Кто они, эти двое, Руутхольм нам не докладывал, сказал, что выедем впятером, и все. Уж ваял бы тогда и Таавета Тумме, чтоб не разбивать нашей компании.

Ведь мы же с одного завода: и Руутхольм, и Нийдас, и Тумме, и я. В один и тот же день в истребительный батальон записались, попросились все вместе в один взвод. Руутхольм быстро стал политруком роты. Натуральное дело. Он еще в буржуазное время в рабочем движении участвовал. Двадцать первого июня привел нас, полсотни шульцевских водопроводчиков, на площадь Свободы, и стали мы ниспровергателями. В акционерном обществе "Г. Шульц и сыновья" народу трудилось побольше, но рабочие были разбросаны по всем городским стройкам, да и струхнул кое-кто. Дескать, кто его знает, как обернется: еще свинца влепят. После национализации монтажник центрального отопления Аксель Руутхольм сначала стал комиссаром у нас на предприятии, а потом - директором. От директорства Руутхольм долго отбрыкивался, объяснял там, в наркомате, что центральное отопление, дескать, и водопроводное оборудование - это большой и громоздкий механизм и, значит, здесь нужен инженер, а не слесарь-водопроводчик, да к тому же и образование у него невелико. Долго его обрабатывали, пока не уломали. Он и вправду такой, что за карьерой не гонится. Удивительное дело! Я уж сколько раз замечал, что, кем бы человек ни был, из рабочих или из образованных, каждый старается забраться повыше. Я бы и минуты не стал сомневаться, сразу бы уселся в директорское кресло.

Инженеры и мастера дело знают, монтажников тоже учить нечего, где им трубы прокладывать да раковины ставить: уж дело бы не стало. Нет, ей-богу, сидит во мне что-то вроде карьеризма. Иначе с какой стати я обмозговываю мыслишку, чтобы закончить среднюю школу и попасть в институт да забраться малость повыше. Ладно, как бы там со мной ни было, а авторитет Руутхольма после этой истории с директорством здорово поднялся среди рабочих.

Меня Руутхольм сделал комсомольцем. Просто подошел ко мне и спросил, не хочу ли вступить. Я ему говорю, что не думал об этом и как-то оно чудно решать такие дела с маху. А он говорит, что если я не жалею о том, как ходил двадцать первого июня на площадь Свободы, в Кадриорг, к Централке и на Тоомпеа, то совсем это не с маху, ну, а если жалею, тогда - конечно. Словом, сумел мне втолковать, какая это большая для меня ошибка - стоять в стороне от комсомола, а недельки через две вручили мне членский билет. После этого набросился я на политическую литературу, ведь если ты стал членом организованного авангарда молодежи, то обязан кое в чем и разбираться тоже. А перед самой войной тот же Руутхольм возвел меня в комсорги нашего предприятия. Сперва я было стал отнекиваться, даже выторговал себе время на размышление, но в конце концов согласился.

Заведующий мастерской Эндель Нийдас - член нашего профкома, отличный оратор, куда языкастее нашего политрука. Политруком его не назначили - не член партии. А то, что он беспартийный большевик, - это уж точно. Большинство инженеров, техников и старых мастеров норовят держаться от общественной работы подальше, а кое-кто не прочь и проехаться при случае насчет всего нового. Нийдас не такой. Он часто выступает на собраниях и дает жару всяким нытикам, которые без конца жалуются на материальные трудности, на плохой инструмент и запутанную систему оплаты. И хотя в последнее время и впрямь частенько не хватает оцинкованных труб, хотя, если говорить по правде, новые инструменты хуже старых, я все-таки согласен с Нийдасом: что за охота бубнить об этом без конца?

Когда грянула война и у нас был митинг, Нийдас очень горячо выступал. Заявил без всяких, что теперь долг каждого сознательного советского человека - защищать свое социалистическое отечество. И не впустую ведь болтал; сразу в истребительный батальон вступил.

Руутхольм и Нийдас - люди во многом разные. Даже по внешности. Руутхольм - коренастый, широкоплечий, с длинными руками и здоровенными кулаками: из такого и штангист мог выйти, и боксер. Высокий и стройный Нийдас с маленькими детскими руками кажется рядом с ним даже щуплым, хрупким. Руутхольм любит брить голову наголо, Нийдас носит пышную, артистическую шевелюру. У Руутхольма голос будто у ржавой дверной петли, а у Нийдаса - нежный тенор первого любовника. Если Руутхольм кажется мне замкнутым, то Нийдас выглядит свойским парнем: с любым человеком найдет общий язык. Одинакового у них только возраст: обоим по тридцати.

Но кто меня и вправду поразил, так это наш бухгалтер, Таавет Тумме. Я просто удивился, когда увидел, что и он шагает вместе с нами на улицу Кандле, к зданию школы, где формировался истребительный батальон. Человек он молчаливый, замкнутый, на собрании никогда не выступит. Я всегда причислял этого тощего коротышку, носившего, чтобы прибавить себе росту, башмаки на толстой подошве и высоких каблуках, к той аполитичной интеллигенции, которая будет ревностно служить любым хозяевам. Страшно хочется понять, по какимэто соображениям он увязался с нами. Порой подмывает даже спросить. Скажите, мол, товарищ Тумме, зачем вы вступили в наш истребительный батальон? Но я все же сдерживаюсь: еще, чего доброго, обидишь. Во всяком случае, меня такой вопрос разозлил бы. Я бы такого болвана послал с его любопытством куда подальше. Вступил, и все. Разве этого недостаточно?

Людей, их вообще трудно понять.

Был у нас один инженер, которого многие уважали. Даже Руутхольм, а уж он никого зря не похвалит. Но Эндель Элиас - инженера звали так же, как и Нийдаса, - оказался врагом. Его хотели сослать в Сибирь, но не застали в ночь на четырнадцатое июня дома.

Я это не от других знаю. В ту ночь я сам ходил с Акселем Руутхольмом к нему домой.

Тринадцатого, чуть ли не на ночь глядя, меня, как комсомольского активиста, вызвали вдруг в бывшее кино "Гранд-Марина". Сейчас там красноармейцев разместили. Большой кинозал был весь заполнен. Нам сообщили о решении насчет высылки враждебных элементов, потом разбили собравшихся на тройки и четверки и дали каждой группе задание отконвоировать на товарную станцию Копли по два-три контрика.

Я и Руутхольм попали в одну группу. Вернее говоря, я сам заметил директора в толпе и пробился к нему поближе. Здорово мне повезло, что я его высмотрел, с чужими было бы еще тяжелее.

Бывших эксплуататоров не жалко. Помню, когда мне было девять лет, к нам домой пришли с обыском. Ничего подозрительного не нашли, так что полицейские и фараоны в штатском ушли с носом. Но с тех пор я знаю: буржуазии ничего не стоит перевернуть жилье и всю жизнь рабочего. Но одно дело - понимать классовую сущность буржуев и совсем другое - высылать их. А тут еще выясняется, что одним из высылаемых оказался наш главный инженер Эндель Элиас.

Мы узнали об этом, только когда начали стучать в дверь. Список был у лейтенанта, а мы с Руутхольмом не допытывались, каких птиц будем вылавливать. Нас будто дубиной огрели, когда лейтенант разбудил жильцов в соседней квартире и спросил, проживает ли в квартире номер пять гражданин Эндель Элиас. Я недоуменно уставился на лейтенанта, но и наш директор был огорошен.

Я обрадовался, что Элиаса нет дома.

Двух остальных мы застали. Одним из них оказался Ассук, делец из бывших, как сказал Руутхольм, а другим - его фамилию уже забыл белогвардеец, ставший в свое время большой шишкой в полиции и взявший себе эстонское имя. Не сомневаюсь, что настоящие были контры. Да и тот господин, что жил рядом с Элиа-сом, прекрасно мог оказаться одним из тех, кто радуется каждой нашей беде, каждой ошибке. Но валить в одну кучу с ними Элиаса?

После того как мы выполнили задание, Руутхольм сказал, что надо вернуться в "Гранд-Марину". Перед кинотеатром на Морском бульваре уже не было грузовиков. Внутри тоже стало тихо. Руутхольм пошел искать какого-то Ээскюлу, я поплелся за ним.