Иван Шмелев - Том 1. Солнце мертвых

Именно так называла дореволюционная критика Ивана Сергеевича Шмелева. За ним довольно прочно закрепилась слава автора «Бедных людей двадцатого века» (имелась в виду прежде всего повесть «Человек из ресторана»), «духовного сына 1905 года», «бытовика» и традиционалиста. Его имя даже воспринималось как атрибут «портрета» типичного реалиста: «Старомодный, времен Тургенева, халат, длинная трубка с черешневым чубуком, а в петлице, вместо цветка, – Иван Шмелев»[1]. Здесь имелся в виду не только реалистический стиль шмелевского письма, но и общий демократический, гуманистический его пафос, столь характерный для русской литературы: любовь и сострадание ко всем униженным и оскорбленным, бедным и обездоленным, к маленьким людям.

Действительно, эти определения прекрасно подходят ко всему дореволюционному творчеству Шмелева (которому посвящен начальный том настоящего собрания сочинений) и даже к первой его эмигрантской, в какой-то степени итоговой вещи – эпопее «Солнце мертвых» (ее мы тоже включили в этот том). Но, конечно, основой и первопричиной такой репутации послужила повесть «Человек из ресторана», которая принесла Шмелеву всероссийскую славу. Вот что писал о его славе К. Чуковский: «…об этой вещи весь Петербург кричит», «Ваша вещь поразительная. Я хожу из дому в дом и читаю ее вслух, и все восхищаются. Я взял ее с собою в вагон, когда ехал к Леониду Андрееву, и в иных местах не мог от волнения читать. Говорил о ней Андрееву, – он уже слышал о ней – и даже те отрывки, которые из нее напечатаны в разных газетных статьях, восхищают его. Мне кажется, что я уже лет десять не читал ничего подобного»[2].

С «Человека из ресторана» мы и начали настоящий том. Но скажем прежде еще несколько слов.[3] И. С. Шмелев стал профессиональным литератором за несколько лет до прославленной повести. Писать и печататься он начал в ранней юности (см. «Автобиографию», а также очерк «Как я стал писателем» из 2-го тома), а всерьез взялся за перо действительно под впечатлением революции 1905 года. Служа в то время чиновником особых поручений в Казенной палате во Владимире, он начинает с детских повестей и рассказов: его первый непосредственный читатель – горячо любимый сын. Это повести «Служители правды» (1906), «В новую жизнь» (1907), рассказы «К солнцу», «Гассан и его Джедди» (оба – 1906). За ними последовали произведения для взрослых – «Вахмистр» (1906), «Жулик» (1906), «По спешному делу» (1907), «Распад» (1907), «Иван Кузьмич» (1907), – все они, и детские и взрослые, как нельзя лучше соответствовали званию «духовного сына 1905 года», которым наградил Шмелева известный критик В. И. Львов-Рогачевский.

Вера в науку, культуру, рукотворное светлое будущее, которое возможно достичь революционным путем; обязательный конфликт патриархальных отцов и детей, идущих в революцию; изображение вязкого, затягивающего быта – все эти черты так называемого «знаньевского» реализма присущи первым произведениям Шмелева. Хоть и публиковались они большей частью в либеральном московском журнале «Русская мысль», но Шмелев 900-х годов – по направлению писатель круга «Знания», А. М. Горького. Горькому нравилась повесть «Гражданин Уклейкин» (1908) – о бедном сапожнике, «разбуженном» манифестами правительства после первой русской революции. Горький хвалил Шмелева в письмах к А. В. Амфитеатрову. И наконец, непосредственно влиял на Ивана Сергеевича[4], когда тот писал «Человека из ресторана», опубликованного в самом «Знании» в 1911 году в № 36. Собственно, и название-то – «Человек из ресторана» вместо шмелевского «Под музыку» – предложил Горький. Интересующихся историей создания этой вещи мы адресуем к подробной работе современных исследователей А. П. Черникова и М. М. Дунаева[5], здесь же заметим только, что Шмелев создал несколько вариантов повести. В первом из них сильнее революционные мотивы и подробнее описана деятельность революционеров, сына главного героя. В третьей редакции, по сравнению с окончательной, больше внимания уделено религиозным переживаниям героя. Сначала Шмелев хотел сделать его официантом маленького заведения, а потом, желая изобразить «вопиющие» социальные контрасты, выбрал местом действия роскошный ресторан. Известно, что прототипом ему послужила «Прага».

Но, конечно же, не социальные контрасты, не прогрессивные идеи и революционная борьба, и не поддержка демократической прессы послужили причиной успеха повести. Оживило ее искреннее, неподдельное чувство – сострадание к человеческому горю и скорбим, желание утешить и ободрить, «милость к падшим» и погибающим. Как замечательно сказал об этом тот же К. Чуковский: «Реалист, „бытовик“, никакой не декадент и даже не стилизатор, а просто „Иван Шмелев“, обыкновеннейший Иван Шмелев написал, совершенно по-старинному, прекрасную, волнующую повесть, то есть такую прекрасную, что всю ночь просидишь над нею, намучаешься и настрадаешься, и покажется, что тебя кто-то за что-то простил, приласкал или ты кого-то простил. Вот какой у этого Шмелева талант! Это талант любви. Он сумел так страстно, так взволнованно и напряженно полюбить тех Бедных Людей, о которых говорит его повесть, – что любовь заменила ему вдохновение. Без нее – его рассказ был бы просто „рассказ Горбунова“, просто искусная и мертвая мозаика различных лакейских словечек, и в нем я мог бы найти тогда и подражание Достоевскому, и узковатую тенденцию („долой интеллигентов!“), и длинноты, и сентиментальность. Но эта великая душевная сила, которую никак не подделаешь, ни в какую тенденцию не вгонишь, она все преобразила в красоту. Рассказ для меня – безукоризнен, я бы в нем не изменил ни черты, даже самые его недостатки кажутся мне достоинствами»[6].

Однако и с художественной точки зрения повесть написана превосходно – чего стоит одни «сказ» от лица главного героя! Мастерство Шмелева совершенствуется очень быстро, и в 1912–1916 годах он становится одним из известнейших «молодых» прозаиков. Вместе с И. А. Буниным, Б. К. Зайцевым, А. Н. Толстым, С. Н. Сергеевым-Ценским их объединяли в группу неореалистов. Десятые годы в творчестве Шмелева связаны с «Книгоиздательством писателей в Москве» и сборниками «Слова», которые и издавали неореалисты.

Если горьковское «Знание» открывала поэма Алексея Максимовича «Человек», то в первом номере «Слова» мы найдем древнегреческий гимн «К Пану» в переводе В. В. Вересаева (он и Н. С. Клестов-Ангарский стояли у истоков всех издательских начинаний). Гимн прекрасной, разумной природе, ее вечному круговороту, ее творящему началу, некий пантеизм даже – вот что встречается в произведениях неореалистов. И у Шмелева в том числе. В повести «Росстани» (1913), например, помещенной в том же первом номере, именины героя сливаются с его поминками, но сама смерть воспринимается благостно, как некое звено в цепи вечно обновляющейся жизни. И умиротворением веет от последних дней главного героя, богатого купца, которого, между прочим, Шмелев теперь рисует с искренней симпатией. И в форме писатель близок стилю неореализма: передача в слове звука, запаха, цвета – впечатления (impression) заставляла некоторых исследователей называть этот стиль импрессионизмом. Для него же характерна и некоторая бессюжетность, отсутствие финала, ощущение мельком подсмотренной картинки жизни (как в рассказах «Волчий перекат» (1913), «По приходу» (1913), «Карусель» (1914), опубликованных соответственно в журнале «Современный мир», газетах «Речь», «Киевская мысль»). И поэтичность, напевность языка, порой переходящего в лирическую прозу, – качество, которое прекрасно схватил К. Д. Бальмонт в цикле стихотворений, посвященных «Росстаням», из книги «Ризы единственной»:

Капбретон, 1927[7]