Валентин Петрович Катаев
Поэт
Киноповесть
Концертный зал консерватории в одном из больших
южных городов на Черном море. 1918 - 1919 годы.
Эстрада обставлена с претензией, в виде некоего
салона. Кресла, кушетка, диван, рояль. Посредине
небольшой бамбуковый столик, покрытый бархатной
скатертью, лампа. В "салоне" в напряженно небрежных
позах разместились провинциальные поэты. На столике
декоративно брошена большая афиша: "Вечер поэтов". В
числе поэтов Тарасов, рядом с ним Орловский,
Арчибальд Гуральник, студент в обдрипанных штанах и
многие другие. За роялем пианист, который
аккомпанирует выступающей поэтессе. Поэтесса стоит у
рампы и жеманно читает свои стихи.
Это мелодекламация. Публики в зале довольно
много.
П о э т е с с а.
Мне снился сон, что я маркиза
И что виконт в меня влюблен.
Мои малейшие капризы
Всегда готов исполнить он.
Он о любви твердит послушно
В камзоле, в белом парике,
А я внимаю равнодушно
И думаю... о пастушке.
Ах, почему я не пастушка,
Ах, почему мы не вдвоем...
И горько вздрагивает мушка
Над маленьким пунцовым ртом.
Публика аплодирует. Поэтесса и аккомпаниатор
жеманно раскланиваются. Поэтесса идет на свое место и
томно, с плохо скрытым торжеством, опускается на
козетку. На эстраду выходит Аметистов - устроитель
вечера, он же конферансье. Чрезвычайно развязен.
А м е т и с т о в. Сейчас выступит поэт Арчибальд Гуральник!
Слабые аплодисменты. С кресла встает Арчибальд
Гуральник и идет к рампе. Это довольно известный в
городе провизор, владелец небольшой аптеки - Арон
Гуральник. Арчибальд - это его псевдоним. На нем
зловещий фрак. Кривое пенсне на черной ленте,
заложенной за ухо, еле держится на потном, деревянном
носу. У Арчибальда Гуральника вид высокомерный и
несколько безумный. Говорит он с завыванием и
необыкновенно назидательно.
Г у р а л ь н и к. Я вам сейчас прочту небольшое стихотворение из цикла "Глаза сатаны" под названьем "Бокал с ядом". (Откашливается.)
Т а р а с о в (наклоняясь к Орловскому). Ну, мы сейчас хлебнем горя.
О р л о в с к и й. Когда провизор пишет стихи, это кошмар.
Г у р а л ь н и к.
Я не мудрец, не гений, не философ,
Не Спенсер я, не Гегель, не Сократ.
Не занимаюсь я решением вопросов
И потому мудрее их стократ.
Среди поэтов оживление, кто-то тихонько
хихикает.
(Строго оглянувшись.)
В моей руке бокал цианистого кали,
И прямо надо мной - божественная твердь.
Хотя я страшный яд держу в моем бокале,
Я никогда не славословлю смерть.
Я славословлю жизнь! Я славословлю женщин!
Пьянящий поцелуй вакханки молодой...
В публике, в первом ряду, сидят жена Гуральника
и взрослая дочь. Они очень переживают выступление
главы семьи.
М а д а м Г у р а л ь н и к. Арон, ты торопишься, как на пожар. Не так быстро.
Д о ч ь. Папа, не волнуйся.
Г у р а л ь н и к (делает великолепный жест ладонью вниз). Не беспокойтесь!
...Пьянящий поцелуй вакханки молодой...
В этот миг на улице раздается несколько
винтовочных выстрелов. Небольшой фрагмент уличного
боя. Шальная пуля разбивает верхнее стекло высокого
консерваторского окна. Падают треугольные осколки.
Штукатурка сыплется с карниза на фрак Гуральника. В
публике тревога. Но Гуральник величественно опускает
руку ладонью вниз и водворяет спокойствие.
Не беспокойтесь. Это стреляют на Малой Арнаутской. (Продолжает декламировать.)
...Пьянящий поцелуй вакханки молодой...
В зале и на эстраде хихикают. Гуральник строго
смотрит на публику через пенсне. Внутри кассы
Аметистов и кассирша в каракулевом саке. Кассирша
укладывает деньги в переносную несгораемую
кассу-шкатулку.
А м е т и с т о в. Сколько в кассе?
К а с с и р ш а. Триста восемьдесят миллионов пятьсот девяносто шесть тысяч с копейками.
А м е т и с т о в (потирая руки). Фантастика. В городе переворот, а публика идет. Никуда не идет, а к нам идет!
К а с с и р ш а. Поэзия. (Презрительно пожимает плечами.)
А м е т и с т о в. Дай бог ей здоровья. Запирайте кассу.
Возле запертой двери в зал. Аметистов подходит к
двери и приоткрывает ее. Смотрит в зал. Видит: на
эстраде студент в обдрипанных штанах.
С т у д е н т (декламирует нараспев в духе Северянина):
Я с гривуазной куртизанкой на фешенебельной
машине
Люблю лететь по Ришельевской пить кюрасо на
Ланжерон...
А м е т и с т о в (с отвращением, закрывая дверь). А рубленые котлеты ты не любишь? Тьфу! Голодранец.
Аметистов идет по коридору.
Эстрада. Выступает Орловский.
О р л о в с к и й.
Еще пожар на гребнях крыш
Бушует при народных кликах,
Еще безумствует Париж
И носит головы на пиках,
А уж, подняв лицо от карт,
В окно своей мансарды тесной
На толпы смотрит Бонапарт
Поручик, миру не известный.
С улыбкой жесткой на лице
Он, силой внутреннего взора,
Проводит отблеск термидора
На императорском венце.
Публика холодно похлопывает. Орловский с
презрительной улыбкой идет на свое место и садится
рядом с Тарасовым.
На улице два выстрела.
О р л о в с к и й (Тарасову). Ну? Стоит им читать? Что они понимают в настоящих стихах?
Т а р а с о в. А по-моему, Сережа, твои стихи им понравились.
О р л о в с к и й. Ты думаешь?
Т а р а с о в. Безусловно.
О р л о в с к и й. А тебе?
Публика начинает нетерпеливо стучать ногами и
аплодировать.
Г о л о с а. Тарасова! Тарасова!
На эстраду из-за кулис выходит Аметистов и сзади
наклоняется к Тарасову.
А м е т и с т о в. Сейчас я тебя выпущу.
Т а р а с о в. А дублоны?
А м е т и с т о в. Будут.
Т а р а с о в. Я их не вижу.
А м е т и с т о в. Можешь мне поверить. Еще не подсчитали кассу. Как только подсчитают, сейчас же получишь.
Аплодисменты усиливаются. Крики: "Тарасова!"
Публика нервничает. Я тебя умоляю. Иди.
Т а р а с о в. Пистоли! Пезеты! Рупии!
А м е т и с т о в. Клянусь матерью. Святой истинный крест.
Т а р а с о в. Но имей в виду, Аметистов!
А м е т и с т о в. Конечно. (Идет к рампе, объявляет.) Сейчас выступит поэт (делает паузу) Николай Тарасов.
Взрыв аплодисментов. Тарасов встает. Поэты тоже
хлопают.
Аметистов воровато уходит на цыпочках за кулисы.
О р л о в с к и й. Видишь, как тебя любят. Что ты будешь читать?
Т а р а с о в (похлопывая себя по карману). Я тебе еще не читал. Новенькое. (Идет к рампе.)
Г о л о с а и з п у б л и к и. Тарасов, "Зимнюю ночь"! "Рыбаков"! "Фальстафа"! "Сказку"!
Т а р а с о в. Зачем? У меня есть новое. Только что написал. Сейчас попробуем. (Вынимает из кармана клеенчатую общую тетрадь, на которой выскоблены якоря, сердца, инициалы - типичная гимназическая общая старенькая тетрадь. Похлопывает по ней ладонью.) Еще горяченькие. Только что из духовки. (Читает.) "Море". (Задумывается.) А может быть, и не "Море". Еще не знаю. Одним словом:
Посмотри, как по заливу
Крепкий ветер волны пенит,
Свищет в мачтах, треплет вымпел,
Брызги свежие несет.
Посмотри, как круглый парус,
Голубого ветра полный,
Плоскодонную шаланду
В море яростное мчит!
Г у р а л ь н и к (наклоняясь к Орловскому). А? Это стихи! Это вещь!
О р л о в с к и й. Помолчите!
Т а р а с о в (продолжает, размахивая тетрадью).
Скрылся берег. Только парус,
Голубого ветра полный,
Только волны, только небо,
Только жемчуг за кормой.
Хорошо в открытом море
Среди синих брызг летучих,
Среди чаек в сизых тучах,
Между небом и водою
Ветру с парусом вдвоем!
П о э т е с с а (наклоняясь к студенту). Изумительно!
С т у д е н т. Недурно.
В это время отряд матросов и красногвардейцев
занимает все входы и выходы. Среди них в одной
двери - матрос Царев и Оля Данилова, в другой
солдат и т.д. Они слушают чтение. Их никто не
замечает.
Т а р а с о в.
Неужели ты не знаешь,
Неужели ты не видишь,
Неужели ты не хочешь
Оглянуться и понять,
Что в тумане тонет берег,
Что вокруг бушуют волны,
Вьются чайки в черных тучах,
Крепнет ветер штормовой.
Оля Данилова слушает в дверях, полуоткрыв рот.
Неужели ты не видишь,
Неужели ты не знаешь,
Что моя душа, как парус,
Переполнена тобой!
Овация. И вдруг голос Царева.
Ц а р е в. Здравствуйте.
Тишина. Публика видит в дверях вооруженных.
Пауза.
(Поднимая маузер.) С места не сходить. Тихо. Что за собрание?
Т а р а с о в. Вечер поэтов.
Ц а р е в. Какой политической организации?
