ПОЛУЧЕНИЕ МЕДАЛИ
(Святочные сцены)
Святки. Вечер. Десять часов. Семейство купца Парамонова только что отужинало и собиралось спать. В кухне кухарка гремела посудой; из молодцовой доносилось сдержанное бряцанье на гитаре. В зале, на диване, за круглым столом, сидел сам глава семейства Захар Иванович и читал святцы. Он был в халате, по временам икал, крестился и позевывал. Рядом с ним помещалась супруга его, Прасковья Никитишна, и штопала чулок, вздетый на стакан. За тем же столом гадала на «Царе Соломоне» семнадцатилетняя дочь их Грушенька и сидел, приткнувшись боком, двенадцатилетний сынишка Павля. Он держал в руках «уродскую маску» с изображением на носу красного рака и прорезывал в ней ножницами рот. Захар Иваныч посмотрел на работу сына и сказал:
— Все глупостями занимаешься. Нешто я затем купил тебе маску, чтоб ты ее портил?
— Я не порчу, тятенька, а рот прорезываю. Завтра ряженые пойдем, так чтоб гостинцы можно было есть. Теперь и не снимаючи ее можно что угодно в рот запихать.
— Гостинцы можно в карман, а съесть дома.
— Это вы про густое говорите, а ежели варенье? — задал вопрос сын.
— Все-таки не годится… Маска бы и на будущий год послужила.
— Ну уж это дудки, чтоб после Крещенья погань в доме была! Все в печь! — огрызнулась супруга и прибавила: — Тебе жалко, коли ребенок занимается…
— Нешто это занятие?
— Все лучше, чем целый день на «Царе Соломоне» гадать да по окошкам вешаться…
Дочь отпихнула от себя книгу.
— Так и знала, что попрекнете, — сказала она. — Что ж мне делать-то?
— Дырья на себе штопать, — отвечала мать, — а то целый праздник иглы в руки не брала.
— На то и праздник… да и где ж на мне дыры. В гости не пускаете, к себе никого не зовете… Отчего к Скрыпиным гостить не пустили? На Святках все девушки друг у друга гостят!
— Ну уж это и из головы выбрось, чтоб тебя на Святках в Ямскую гостить отпустил, — вставил слово отец.
— Это еще отчего? Что там, поганое место, что ли?
— Не поганое, а испортишься, потому там теперь солдаты стоят.
— Так что ж, что солдаты? Солдаты не съедят.
— Ну уж это мы знаем, съедят или нет. Зови, коли хочешь, этих самых Скрыпиных к себе гостить! Перин, слава богу, хватит.
— Так сейчас они и пойдут теперь от веселья! Они теперь каждый день то с офицерами в приятных разговорах, то в клубе, то в театре… Третьего дня вон говорящую куклу смотрели. А у нас что?
— Погоди, вот замуж выдадим, так и у тебя будет говорящая кукла.
— А и в самом деле пора! Совсем от рук отбилась девчонка! Завтра же пошлю за свахой Лукерьей: пусть ей жениха ищет, — сказала мать.
— Хоть бы в театр сводили, хоть бы в клуб съездили! Праздники проходят, а никакого развлечения…
— Развлечения, развлечения… — передразнил ее отец. — Иди вот завтра с Павлей ряженая. Вывороти мою старую шубу, а на маску я дам гривенник. Вот тебе и развлечение! Попляшешь.
— Чтобы за мальчишку приняли да уши натрепали. Благодарю покорно! Лучше уж дома страдать…
— Где ж это уши треплют? Вся беда, что не впустят…
— А то и выгонят вон. Вы вон сегодня три компании ряженых из молодцовой вон выгнали и еще сулили за хвост да палкой.
— Мало ли что сулил.
— Уж коли идти ряжеными, так надо костюмы в табачной взять…
— Карету золотую еще не прикажете ли? Ну, баста. Или молчи, или убирайся спать! — закончил отец.
Девушка заплакала и, взяв «Царя Соломона», отправилась в другую комнату. Отец начал зевать во весь рот и закрыл святцы.
— Досадно, что я сегодня в баню не сходил. Все тело как-то… — начал было он и не докончил фразы. В прихожей раздался сильнейший звонок.
Все встрепенулись. Прасковья Никитишна перекрестилась.
— Ах, тятенька, это, верно, опять ряженые… — сказал Павля.
— А и то, пожалуй… Не пускать, не пускать! Нет их! Еще стянут что-нибудь. Вон у Сидоровых вчера часы пропали, — заговорил Захар Иваныч. — Марья! Не пускай! Дома, мол, нет. Спать легли! — крикнул он суетящейся в прихожей кухарке.
— Купца Захара Иваныча Парамонова… — слышался за дверями чей-то бас.
— Дома нет! Дома нет! — кричала кухарка.
— Все равно. Примите и распишитесь. К ним бумага.
— Не впускай, кричи, что дома нет! — ободрял кухарку хозяин. — Знаем мы эти бумаги-то! Народ тоже! Бумагу придумают, только чтоб влезть!
— Дома нет! Хозяин в гостях, а сама в бане!
— Господа, впустите же. Так невозможно! Пусть кто-нибудь распишется.
— А вот как спустим с лестницы, так и будет возможно! Сам распишешься, — крикнул уже сам Захар Иваныч.
— Как бы не так! За меня в тюрьме сгниешь! Я человек казенный. Я курьер, приехал с бумагой и медаль привез! — прогремел за дверью голос.
Услыхав эти слова, Захар Иваныч так и всплеснул руками.
— Ах я дурак! Ах ты дура! Впускай скорей! Это мне медаль привезли! — кричал он. — Вот осрамились-то! Жена, огня, свету!
Все засуетилось. Все забегало. Кухарка отворила дверь. В прихожую вошел курьер в шинели с енотовым воротником.
— Извините, пожалуйста! Милости просим! Мы дома… только думали, что какие-нибудь ряженые балуются, — заговорил Захар Иваныч, схватил курьера за руку и начал трясти. — Пожалуйте в залу! Марья, снимай шубу с их благородия! Что идолом-то стоишь!
Курьер нахмурился.
— С лестницы спустить! За спускание нашего брата с лестницы-то знаете куда посылают? — сказал он.
— Ах господи! Да бросьте! Неужто мы и взаправду. Это все она дура — баба. Известно, необразованность.
— Все-таки вы ей сделайте строгое внушение.
— Мало того, в три шеи сгоню! Вон, мерзавка, — крикнул Захар Иваныч на кухарку и втащил курьера в залу. — Прошу покорно садиться! Прасковья Никитишна! Огня, закусить и все эдакое!
— Позвольте прежде дело сделать. Получите, — сказал курьер и вручил Захару Иванычу бумагу и коробочку с медалью. — Ну, теперь — с наградой.
Захар Иваныч обнял курьера и поцеловал.
— Извините, что в халате. Ежели желаете, я на минутку переоденусь, — проговорил он.
— Помилуйте, что за церемония! — отвечал курьер и сел.
В доме сделалась суматоха. Прасковья Никитишна побежала в кухню приготовлять закуску, кухарка бросилась в погреб, лавочный мальчишка начал зажигать в зале стенники, дочь Груша вытаскивала из шкапа новое платье, сын Павля нацеживал из четвертных бутылей водку в графины. Все суетилось. Слышались слова: «Господи, где эта расписная тарелка? Куда это ключ-то девался? Марья! Где моя юбка с фалборнами?» Молодцы в молодцовой от нечего делать давали мальчишкам подзатыльники.
Через полчаса курьер сидел в зале на диване рядом с Захаром Иванычем. Перед ними стоял стол с закусками и винами. Поодаль сидела Груша в новом розовом платье. У дверей стоял Павля и ковырял в носу. Курьер был уже слегка выпивши, хлопал Захара Иваныча по плечу и говорил:
— Жалко, что мы раньше не знали, что вы такой хороший человек, а то бы мы вас вместо серебряной к золотой медали представили… Мы и то, признаться, с генералом советовались.
— А напрасно не узнали… пожаловали бы как-нибудь вечером, выпили, закусили, в горку бы сыграли, в три листика.
— Да ведь некогда-с. Днем занят по горло, а вечером — то в театр, то в клуб, то к начальнику отделения на партийку в преферанчик, то к столоначальнику…
— Пожалуйте, не забывайте талию… Долбаните.
Хозяин налил гостю стакан хересу.
— Да неловко с одного на каменку-то подавать, — отвечал гость, однако выпил стакан, крякнул и, обратись к хозяйской дочери, спросил: — Часто, барышня, в театре бываете?
— Редко. На масляной «Ермака» смотрела, а с тех пор и не были, — отвечала она.
— Папаша виноват. Погодите, вот мы теперь с ним познакомились, так уж распотрошим его.
Захар Иваныч рассматривал медаль и говорил:
— А что, разве примерить ее да посмотреть, как она ко мне пойдет? Только в халате-то неловко.
— Нет, уж лучше наденьте сюртук.
Сюртук был надет, медаль привешена. Захар Иваныч стоял перед зеркалом и любовался на свою фигуру. Дочь и сын стояли по бокам и держали по свечке.
— Ну теперь совсем кавалер! — воскликнул курьер.
— Какой же кавалер? Кавалеры в танцах бывают, — сказала дочь.
— В танцах особ статья, а это настоящий кавалер. Ну, Захар Иваныч, теперь бы вам только звезду. Какую-нибудь персидскую «льва или солнца».
— Как льва? — спросил хозяин. — Неужто у них по зверью называются?
— А то как же-с. Ведь они нехристи. У них святых нет. У нас Анны, Александра, Станислава, а у них змеи какой-нибудь, тигра там, крокодила. У мухоедан есть даже орден аспида и василисы, — рассказывал курьер.
— Скажи на милость! Вот народ-то!
Из прихожей в залу начали заглядывать молодцы. Завидя их, хозяин оборотился к ним лицом.
