Василий Шукшин
Сураз
Спирьке Расторгуеву - тридцать шестой, а на вид - двадцать пять, не больше. Он поразительно красив: в субботу сходит в баню, пропарится, стащит с недельную шоферскую грязь, наденет свежую рубаху - молодой бог! Глаза ясные, умные... Женственные губы ало цветут на смуглом лице. Сросшиеся брови, как вороньго крыла, размахнулись в капризном изгибе. Черт его знает!.. Природа, тоже иногда шутит. Ну зачем ему? Он и сам говорит: "Это мне - до фени". Ему все фени. Тридцать шесть лет - ни семьи, ни хозяйства настоящего. Знает свое машинничать да к одиноким бабам по ночам шастать. Шастает ко всем подряд, без разбора. Ему это - тоже "до фени". Как назло кому: любит постарше и пострашнее.
- Спирька, дурак ты, дурак, хоть рожу свою пожалей! К кому поперся - к Лизке корявой, к терке!.. Неужели не совестно?
- С лица воду не пить,- резонно отвечает Спирька.- Она - терка, а душевней всех вас.
Жизнь Спирьки скособочилась рано. Еще он только был в пятом классе, а уж начались с ним всякие истории. Учительница немецкого языка, тихая обидчивая старушка из эвакуированных, пристально рассматривая Спирьку, говорила с удивлением:
- Байрон!.. Это поразительно, как похож!
Спирька возненавидел старушку.
Только подходило "Анна унд Марта баден", у него болела душа опять пойдет: "Нет, это поразительно!.. Вылитый маленький Байрон". Спирьке это надоело. Однажды старушка завела по обыкновению:
- Невероятно, никто не поверит: маленький Бай...
- Да пошла ты к... - И Спирька загнул такой мат, какого постеснялся бы пьяный мужик.
У старушки глаза полезли на лоб. Она потом говорила:
- Я не испугалась, нет, я была санитаркой в четырнадцатом году, я много видела и слышала... Но меня поразило: откуда он-то знает такие слова?! А какое прекрасное лицо!.. Боже, какое у него лицо - маленький Байрон!
"Байрона" немилосердно выпорола мать. Он отлежался и двинул на фронт. В Новосибирске его поймали, вернули домой. Мать опять жестоко избила его... А ночью рвала на себе волосы и выла над сыном; она прижила Спирьку от "проезжего молодца" и болезненно любила и ненавидела в нем того молодца: Спирька был вылитый отец, даже характером сшибал, хоть в глаза не видал его.
В школу он больше не пошел, как мать ни билась и чем только ни лупила. Он пригрозил, что прыгнет с крыши на вилы. Мать отступилась. Спирька пошел работать в колхоз.
Рос дерзким, не слушался старших, хулиганил, дрался... Мать вконец измучилась с ним и махнула рукой:
- Давай, может, посадют.
И правда, посадили. После войны. С дружком, таким же отпетым чухонцем, перехватили на тракте сельповскую телегу из соседнего села, отняли у возчика ящи водки... Справились с мужиком! Да еще всыпали ему. Сутки гуляли напропалую у Спирькиной "марухи"... И тут их накрыла милиция. Спирька успел схватить ружье, убежал в баню, и его почти двое суток не могли взять - отстреливался. К нему подсылали "маруху" его, Верку-тараторку, - уговорить сдаться добром. Шалаболка Верка, тайком, под подолом, отнесла ему бутылку водки и патронов. Долго была там с ним.. Вышла и объявила гордо:
- Не выйдет к вам!
Спирька стрелял в окошечко и пел:
Врагу не сдается наш гордый "Варяг",
Пощады никто не желает!
- Спирька, каждый твой выстрел - лишний год! - кричали ему.
- Считайте - сколько?! - отвечал Спирька. И из окошечка брызгал стремительный длинный огонь, гремело. Потом он протрезвился, смертельно захотел спать... Выкинул ружье и вышел.
Пять лет "пыхтел".
Пришел - такой же размашисто-красивый, дерзкий и такой же неожиданно добрый. Добротой своей он поражал, как и красотой. Мог снять с себя последнюю рубаху и отдать - если кому нужна. Мог в свой выходной поехать в лес, до вечера пластаться там, а к ночи привезти машину дров каким-нибудь одиноким старикам. Привезет, сгрузит, зайдет в избу.
- Да чего бы тебе, Спиренька, андел ты наш?.. Чего бы тебе за это? - суетятся старики.
- Стакан водяры.- И смотрит с любопытством.- Что, ничего я мужик.
Пришел Спирька из тюрьмы... Дружков - никого, разъехались, "марухи" замуж повыходили. Думали, уедет и он. Он не уехал. Малость погулял, отдал деньги матери, пошел шоферить. Так жил Спирька.
В село Ясное приехали по весне два новых человека, учителя: Сергей Юрьевич и Ирина Ивановна Зеленецкие - муж и жена. Сергей Юрьевич учитель физкультуры, Ирина Ивановна - пения.
Сергей Юрьевич - невысокий, мускулистый, широченный в плечах... Ходил упружисто, легко прыгал, кувыркался; любо глядеть, как он серьезно, с увлечением проделывал упражнения на турнике, на брусьях, на кольцах... У него был необычайно широкий добрый рот, толстый, с нашлепкой нос и редкие, очень белые, крупные зубы.
Ирина Ивановна - маленькая, бледненькая, по-девичьи стройная. Ничего вроде бы особенного, а скинет в учительской плащик, пройдет, привстанет на цыпочки, чтобы снять со шкафа тяжелый аккордеон,- откуда ладность явится, изящность. Невольно засматривались на нее.
Такая-то пара (было им по тридцать - тридцать два года) приехала в Ясное в хорошие теплые дни в конце апреля. Их поселили в большом доме, к старикам Прокудиным.
Первым, кто пришел навестить приезжих, был Спирька, Он и раньше всегда ходил к новым людям. Придет, посидит, выпьет с хозяевами (кстати сказать, Спирька, хоть пил, допьяна напивался редко), поговорит и уйдет.
Было под вечер. Спирька умылся, побрился, надел выходной костюм и пошел к Прокудиным.
- Пойду гляну, что за люди,- сказал матери.
Старики Прокудины вечеряли.
- Садись, Спиридон, похлебай.- Спирька иногда помогал старикам, они любили его и жалели.
- Спасибо, я из-за стола. Дома ваши квартиранты?
- Там.- Старик кивнул на дверь горницы.- Укладываются.
- Как они?
- Ничо, уважительные. Сыру с колбасой вот дали. Садись, попробуй?
Спирька качнул головой, пошел в горницу. Стукнул в дверь:
- Можно?
- Войдите! - пригласили за дверью.
Спирька вошел,
- Здравствуйте!
- Здравствуйте! - сказали супруги. И невольно засмотрелись на Спирьку. Так было всегда.
Спирька пошел знакомиться.
- Спиридон Расторгуев.
- Сергей Юрьевич.
- Ирина Ивановна. Садитесь, пожалуйста.
Пожимая теплую маленькую ладошку Ирины Ивановны, Спирька открыто, с любо пытством оглядел всю ее, Ирина Ивановна чуть поморщилась от рукопожатия, улыбнулась, почему-то поспешно отняла руку, поспешно повернулась, пошла за стулом.. Несла стул, смотрела на Спирьку не то что удивленная - очень заинтересованная
Спирька сел.
Сергей Юрьевич смотрел на него.
- С приездом,- сказал Спирька.
- Спасибо.
- Пришел попроведать,- пояснил гость.- А то пока наш народ раскачается, засохнуть можно.
- Необщительный народ?
- Как везде: больше по своим углам.
- Вы здешний?
- Здешний. Чалдон.
- Сережа, я сготовлю чего-нибудь?
- Давай! - охотно откликнулся Сережа и опять весело посмотрел на Спирьку.- Вот со Спиридоном и отпразднуем наше новоселье.
- Стаканчик можно пропустить,- согласился Спирька.- Откуда будете?
- Не очень далеко.
Ирина Ивановна пошла в комнату стариков; Спирька проводил ее взглядом.
- Как жизнь здесь? - спросил Сергей Юрьевич.
- Жизнь...- Спирька помолчал, но не искал слова, а жалко вдруг стало, что не будет слышать, как он скажет про жизнь, эта маленькая женщина, хозяйка.- Человек, он ведь как: полосами живет. Полоса хорошая, полоса плохая...- Нет, не хотелось говорить.- А зачем она пошла-то? Сказать старикам, они сделают, что надо.
- Зачем же? Она сама хозяйка. Так какая же у вас теперь полоса?
- Так-середка на половинке. Ничего вообще-то... - Ну решительно не хотелось говорить, пока она там готовит эту дурацкую закуску.Закурить можно?
- Курите,
- Учительствовать?
- Да.
- Она по кому учитель?
- По пению.
- Что, поет хорошо? - оживился Спирька.
- Поет...
- Может, споет нам?
- Ну... попросите, может, споет.
- Пойду скажу старикам... Зря она там!
И Спирька вышел из горницы.
Вернулись вместе - Ирина Ивановна и Спирька, Ирина Ивановна несла на тарелочке сыр, колбасу, сало...
- Я согласилась не делать горячего,- сказала она.
- Хорошо, что согласилась.
- Да на кой оно!..- чуть не сорвался Спирька на привычное определение.- Милое дело - огурец да кусок сала! Верно? - Спирька глянул на хозяина.
- Тебе лучше знать,- резковато сказал Сергей Юрьевич,
Спирьку обрадовало, что хозяин перешел на "ты" - так лучше. Он не заметил, как переглянулись супруги: ему стало хорошо. Сейчас стаканчик водки, а там видно будет.
Вместо водки на столе появился коньяк.
- Я сразу себе стакан, потом - ша: привык так. Можно?
Спирьке любезно разрешили.
Спирька выпил коньяк, взял маленький кусочек колбасы...
- Вот... - поежился, - Достали слой вечной мерзлоты, как говорят.
Супруги выпили по рюмочке. Спирька смотрел, как вздрагивало нежное горлышко женщины. И - то ли коньяк так сразу, то ли кровь - кинулось что-то тяжелое, горячее к сердцу. До зуда в руках захотелось потрогать это горлышко, погладить. Взгляд Спирьки посветлел, поумнел... На душе захорошело.
