Дороже, чем пачка сигарет - Екатерина Рафаль

Сижу на подоконнике своей маленькой, темной комнаты, закуриваю пятую, а может шестую сигарету подряд. Она всегда говорила, что я перестаю контролировать себя, когда нервничаю, и дымлю как паровоз. Хотя я, наверное, уже не нервничаю, последние нервные клетки уничтожены никотином, сожжены до фильтра и выпущены из легких вместе с сигаретным дымом.

Грустно усмехаюсь и делаю еще затяжку. Едкий дым дешевых, крепких сигарет дерет горло и вызывает рвотные позывы. Сдерживаю их и снова затягиваюсь. Она часто просила меня бросить, считала, что сигареты не для меня, что мне они не идут. Может и не идут, но если бы меня волновало как я выгляжу, я бы не скуривала по пачке в день и не пахала бы как лошадь в ночную смену в дерьмовом клубе. Я покупала бы себе красивые вещи, мазала бы на лицо дорогие кремы и красила бы глаза едва заметными коричневыми тенями, а не рисовала бы черные круги дешевой высыхающей подводкой.

Виновата ли она в том, что закончила все это? Мне так хочется злиться на нее, так хочется верить, что все, что она говорила обо мне неправда, что у меня еще есть шанс на нормальную жизнь, нормальные отношения, пусть и не с ней. На самом деле вряд ли я могу обвинять ее во всем, она и так дольше других терпела мои истерики, постоянную усталость, апатию и жалобы на жизнь. В награду за это, ей наверняка пошлют кого-то более нормального и достойного ее, а я продолжу скакать из одних хреновых отношений в другие и ждать, когда меня вновь оставят разбираться со всем в одиночку. До тех пор пока в моей жизни не останется никого кроме матери, которая просто не сможет бросить своего ребёнка. Может быть, потому что ей тоже нужно на ком-то срываться, кому-то жаловаться и кого-то обвинять во своих неудачах. И она не переживет, если ее главная «неудача» вдруг исчезнет.

Я выдыхаю полупрозрачное облако дыма и небрежно стряхиваю пепел тлеющей сигареты в старую мамину пепельницу. Нахмурившись, долго смотрю на нее – не помню, кто принес ее сюда, хотя уже не удивляюсь, мать часто переставляла вещи, так как ей хотелось, и меня слабо волновали нарушенные границы. Я жила в своей маленькой, с низкими потолками, тусклой люстрой и старыми, выцветшими обоями комнате, не задумываясь о том, хочу ли вообще что-то менять. В комнате или в жизни в принципе.

Хотя Она говорила, что мне нужно переехать, даже предлагала жить вместе, но я не смогла оставить мать одну. Она просто ненавидела мои отношения. Мне казалось, это потому, что я выбрала девушку, но потом она перестала цепляться к этому и стала давить на то, что мы просто не подходим друг другу, раз за разом убеждая меня, что эти отношения ничем хорошим не закончатся и мне стоит готовиться к тому, что меня выбросят на помойку рано или поздно, как выбрасывали и ее.

Я не готовилась. Не готовилась, но делала все, чтобы в конце концов она ушла. Не знаю, почему она терпела это, может, ей просто нравилось страдать, может, хотелось меня исправить, вылечить. Только это уже не вылечишь. Эта пассивная агрессия уже проросла в меня, плющом сдавила внутренние органы и теперь поддерживала мое тело вместо позвоночника и не давала ему свалиться на землю бесформенным мясным мешком.

Хлопнула входная дверь – мать вернулась с работы.

– Ты опять куришь в квартире?

– Она бросила меня, – игнорируя ее вопрос, отвечаю я.

Не смотря на нее, я знаю, что она садится рядом, достает себе сигарету из пачки, поджигает и молча затягивается, показывая, что готова слушать меня. Повернувшись, я некоторое время смотрю на нее, надеясь, что она все поймёт и уйдет к себе, но в итоге не выдерживаю. Я знаю, что она будет говорить мне, знаю, но все равно рассказываю, все равно жалуюсь ей. Из ее слабых утешений я выношу сейчас лишь одно – ей не жаль, она довольна, рада, что все случилось, как она и говорила – меня подвели так же как подводили ее.

Она не понимает, что сама была виновата, в том, что ее оставляли, как сейчас виновата я. Виновата, что позволила ей проецировать свой дерьмовый опыт на себя и испортила жизнь хорошей девушке, которая пыталась мне помочь, пыталась оградить меня от ее влияния.

Но уже не от чего было ограждать, вот в чем была правда, которую я так долго не хотела принимать. Я перевела усталый взгляд на свою мать и мне показалось, будто смотрюсь в зеркало, в котором отражалась моя копия. Постаревшая на 20 лет, скуривающая по пачке сигарет в день, оттолкнувшая и потерявшая всех, кому была дорога, копия.

Мама, сколько же тебя во мне? Как глубоко ты забралась в мою черепную коробку? Твои движения, твои слова, твои мысли, твои страхи – все это постепенно, год за годом переходит ко мне.

Однажды, если депрессия не заберет тебя раньше, я войду в твою комнату, накрою твое лицо подушкой и освобожу наконец нас обеих. На похороны я надену твое черное платье, твои лаковые черные туфли, посмотрюсь на твоё отражение в зеркале в коридоре и займу наконец твое место. После моя дочь займет мое, как ты заняла место своей матери.

От страха сдавливает горло, дышать становится тяжело тем более дымом, но я все равно затягиваюсь в очередной раз, пытаясь успокоить колотящееся о грудную клетку сердце. Отворачиваюсь, не в силах больше смотреть на нее. Никогда раньше мое будущее так не пугало меня. Ни когда я не поступила в нормальный ВУЗ и пошла в местную шарагу, ни когда бросила ее ради сомнительной работы в клубе – никогда я так не боялась своего будущего, как сейчас, когда я разглядела себя в своей матери. Когда поняла, что в этом будущем меня ждет не только низкооплачиваемая, тяжелая работа, дешевые сигареты вместо еды и дерьмовая квартира, но и одиночество, неспособность быть с кем-то и чувствовать себя счастливой или по крайней мере удовлетворенной. Я с ужасом смотрела на свои руки, держащие сигарету, с трудом осмысливая происходящее.

– Мам, мне нужно переехать, – тихо говорю я, зная, что она не согласится, она меня не отпустит, я единственная, кто у нее остался, единственная, кто не бросил ее.

Я