Девяностые. Север. Повести - Владимир Маркович Гринспон

Оглядываюсь назад и представляю прошедшее в виде мозаики, состоящей, как и положено, из маленьких каменных кусочков. А каждый кусочек — это событие в жизни, запомнившееся до сих пор. Я решил написать про свою жизнь маленькими рассказиками — этими кусочками мозаики, выбирая самые запомнившиеся и, на мой взгляд, интересные.

Это не автобиография, не роман и даже не сборник рассказов. Это попытка рассказать детям, а еще больше внукам и более отдаленным потомкам о своей жизни. О детстве, учебе в школе и институте. О воспитании детей, спорте, увлечениях, пристрастиях. О некотором жизненном опыте, что приходит не сразу, об ошибках и их исправлении и стремлении избежать.

Особенно хочется рассказать о тех временах, когда еще не было ни мобильных телефонов, ни компьютеров, да и телевизоры в домах стали появляться на моих глазах. А собственный автомобиль относился к разряду волшебно, несбыточной мечты. Да что автомобиль! Телефон в квартире был страшной удачей и предметом зависти.

У кого хватит терпения прочитать эти осколки моей истории, могут сложить мозаику и увидеть картину — картину моей жизни, к счастью, пока еще не оконченную.

Часто задумываюсь, а с какого возраста я себя помню? Обрывочные детские воспоминания проявляются, как мне кажется лет с двух. Например, четко видится, как я сижу в тазике в женской бане, пускаю пластмассовую лодочку, а девочка, лет десяти, показывает мне, как она закрывает глаза мыльной пеной.

— Смотри, Вова, — нету глазок!

Потом смывает пену.

— Есть глазки!

И смеется. А я, отчетливо помню, думал:

— Вот, дура, глаза пеной закрывает, потом щипать будет. Кого думает обмануть?

По рассказам родителей я понимаю сейчас, что это была дочка хозяйки, у которой мы снимали комнату в послевоенном Ленинграде. Отец был офицером Военно-морского флота, провоевал всю войну на Балтике. Да и мама тоже прошла там почти всю войну вместе с отцом.

Ленинград. Весна 1945 г.

Поженились они в мае 1944 года, а через некоторое время маму уволили из армии в связи с беременностью. Она ждала моего появления и мужа с фронта в после блокадном Ленинграде. К счастью, дождалась обоих благополучно.

Потом, когда мне было 2 года, мы переехали в оккупированную Германию, в городок Варнемюнде близ Ростока, где отец прослужил 2 года, а мы с мамой обеспечивали ему крепкий домашний тыл по мере возможности в голодной послевоенной Германии. Воспоминаний об этом отрезке жизни у меня в памяти не сохранилось. Только из рассказов родителей знаю несколько историй.

Сразу по приезде в Германию, я двухлетний карапуз, высунувшись в окно второго этажа и окинув взглядом площадь с немецкими, естественно, представителями неожиданно для родителей внятно и убежденно произнес — НЕМЦЕВ НАДО БИТЬ!!!

Откуда у меня в этом возрасте была такая политическая подкованность, никто объяснить не мог. Скорее всего, я слышал разговоры взрослых на эту тему и делал выводы. Особенную роль, конечно, в этом возможно сыграл тот факт, что пятеро членов маминой семьи погибли от прямого попадания немецкой авиабомбы. Погибла мать и четверо братьев и сестер. Самого маленького, полугодовалого, звали Вова. Его памяти я обязан своему имени. И никогда не забываю своего, так рано погибшего дядю-тезку.

Еще об одном случае из жизни в Германии рассказывали родители. Однажды я пропал! Пропала и дочка папиного сослуживца на год старше меня. ЧП-на оккупированной территории пропали (а может, похищены?) дети советских офицеров! Нас нашли под вечер на пляже. Под холодным осенним ветром мы сидели в песке все в соплях. Подружка, на правах старшей, сняла с меня пальтишко и надела поверх своего. Хорошо хоть хватило ума, не лезть в воду. Я помнил мамины рассказы о зубастой большой рыбе, что живет в волнах и хватает маленьких детей.

Но первое отчетливое, не отрывочное, воспоминание относится к послегерманскому нашему периоду. Мне лет пять. Отец служил командиром тральщика. Стоянка его была в Ломоносове, где мы и жили, в 60 км от Ленинграда. Помню празднование Первомая на кораблях. Отец взял меня с собой. Неяркий весенний день, спокойное море свинцового цвета, корабли пришвартованные кормой к стенке, яркие флаги праздничной расцветки на каждом — от кормы, через мачту, на нос. Матросы в парадной форме.

У причала стояли корабли и покрупнее папиного тральщика, но торжественный банкет, как и по другим памятным датам, был назначен именно на нем. Причина была простой — на тральщике проходил срочную службу кок (повар по морскому), который «на гражданке» успел поработать одним из ведущих поваров в ресторане гостиницы «Астория", что на Невском. Кок был чудесный! Из винегрета, к примеру, строил средневековые замки. Помню, наверху каждой башни были зубцы из морковки и в них лежала горошина. Я, как любитель зеленого горошка, (а удавалось его попробовать только в праздничных салатах) выудил все горошины еще до банкета, за что получил от кока дружеский подзатыльник. Еще помню свисавшую на проводе с потолка кают-компании (офицерской столовой) грушу с кнопкой. Я нажал кнопку из любопытства и как в сказке через минуту явился вестовой (дежурный матрос) и, не обнаружив никого из офицеров, обратился ко мне — какие, мол, будут приказания? Восхитившись происходящим волшебством, я важно попросил стакан компота и через минуту с наслаждением выуживал любимые сухофрукты, запивая божественным нектаром.

После дружеского застолья на папином корабле все начали расходиться, а папин боевой товарищ, капитан первого ранга, командир эскадренного миноносца пригласил нас на свой корабль. Показав мне всё интересное — пушки, приспособления для сбрасывания глубинных бомб, торпедные аппараты, зенитки, ходовую рубку и прочее, он пригласил нас в свою каюту похвастаться обстановкой. Как человек кавказский (помню двухметрового роста красавца осетина с усами), он постарался украсить свою каюту восточными мотивами. Со стены спускался, покрывая стол и пол перед ним роскошный красный осетинский ковер, украшенный кинжалами.

— Ну что, Вова, красиво у меня?

Я сказал, что красиво, а у папы лучше! У отца в каюте из украшений была только зеленая трофейная бархатная скатерть со скромным орнаментом.

— Смотри, с досадой сказал хозяин, какой у