Римский сад - Антонелла Латтанци

Antonella Lattanzi

QUESTO GIORNO CHE INCOMBE

Ветер реальности. Кому под силу устоять под его порывами?

Мы сгибаемся, но пытаемся идти вперед. Одни внезапно падают, исчерпав все силы, не способные больше сопротивляться. Другие, оцепенев душой и телом, словно скалы под напором шторма, движутся, не останавливаясь. Третьи учатся. Учатся видеть солнце, даже когда его нет, следить за полетом облаков, угадывать подходящий момент, чтобы сделать следующий шаг; они всегда готовы поймать первый луч света. И согреться им.

На свете нет правых и виноватых. Победителей и побежденных. Мы все пытаемся жить, как умеем. И все появившиеся на этот свет — герои.

Когда мама привезла нас с сестрой в тот квартал, всё уже произошло. Несколькими месяцами ранее. Но многое оставалось неясным. Вернее, самое главное.

Все называли это только так. Происшествие. Это случилось в нашем кондоминиуме. В нашем доме.

Мне было восемь месяцев, сестре — четыре года. Маловато, чтобы хоть что-то понимать. Однако в какой-то момент мы догадались: то, как мы живем, не совсем нормально.

В нашем кондоминиуме никогда не отпускали детей во двор одних. Ни другие родители, ни моя мама. Они должны были видеть и слышать нас постоянно. За нами не доверяли присматривать никому из знакомых взрослых — ни тем, кто жил в том же доме, ни друзьям семьи, ни родственникам Даже дедушке Даже бабушке. Мы прекрасно это знали. Некоторые женщины никогда не оставляли детей наедине со своими мужьями, а некоторые мужья — с женами. Некоторые. Не все. Я видела это. И моя сестра тоже. Да все это видели. Не заметить было просто невозможно. Но мы с сестрой не задавались вопросом, почему так. Мы ведь росли в том кондоминиуме с раннего детства.

Школа стояла очень близко. Тем не менее никто из соседских детей никогда не ходил туда один или с друзьями, как это делают любые мальчики и девочки начиная с определенного возраста. Что-то было не так, мы это чувствовали. Но отец ушел из семьи незадолго до переезда. А маме постоянно нездоровилось. Нам с сестрой приходилось думать о множестве разнообразных вещей, так что происшествие отодвинулось на второй план.

Я встретилась с отцом семнадцатилетней девушкой. В разговоре он упомянул о том, что черной тенью легло на наше детство, походя, мельком. Может, думал, мама нам все рассказала. Но я поняла: ничего случайного в том вселяющем ужас событии не было. Тот, кто его совершил, действовал осознанно, в соответствии с значимыми для него причинами. И потому территория нашего кондоминиума навсегда осталась оскверненной. Некоторые впечатлительные люди полагают, что в таких местах водятся привидения, и называют их проклятыми. Не знаю, правда ли это. Но уверена, дома умеют хранить боль. И любовь тоже.

— Когда ты узнал? — спросила я отца.

— Когда мы собирались подписать договор аренды. — На тарелке перед ним лежал нетронутый кусок пиццы. — Один жилец остановил нас во дворе. Он сказал, что причины происшествия еще не ясны и двум маленьким девочкам находиться здесь опасно. «Найдите другое жилье! — убеждал меня он. — Говорю тебе как брату. Пока не поздно».

— А ты? — спросила я.

— Мы торопились с переездом, — тихий голос отца терялся в шуме пиццерии. — Твоя мать чувствовала себя очень плохо. И хотела жить только там, несмотря ни на какие неприятности. Была уверена, что дом ее спасет, — отец сделал ударение на слове «дом».

«А в чем был уверен ты, папа?» Я не стала задавать вопрос.

Отец сделал глоток пива, посмотрел на стакан.

— Я не смог ее переубедить.

«И тогда ты ушел? Бросил ее и нас?»

Я не помню, когда это произошло. Мне казалось, отец оставил нас гораздо раньше, сразу после моего рождения. Вероятно, так мне сказала мама. «Ты бросил нас, потому что мы были в опасности, папа? Настоящий отец никогда так не поступит. Настоящий отец защитит».

Но говорить это было бесполезно. А спрашивать — слишком больно. Его ответ вполне мог уничтожить меня. Мы попросили счет, а перед этим, наверное, в полном молчании, доели пиццу, холодную, упругую, как резина. До последнего кусочка.

Я вернулась домой и ничего не сказала матери. Не хотела причинить ей боль. И не хотела, чтобы ее ответные слова причинили боль мне. Я не нуждалась в правде. Скорее, в минутах тишины.

Сестра жила отдельно. Но я не смогла устоять — пересказала ей то, что узнала от отца.

— Это случилось в нашем доме! — крикнула я в трубку. — Это могло случиться с нами!

В детстве мы с сестрой помогали друг другу, но потом, постепенно, прекратили общаться. Боль объединяет. Боль разъединяет. Стремление уменьшить боль, разделив ее на двоих, заставило меня позвонить сестре. И еще: слово «происшествие» показалось мне недостойным, принижающим смысл события. Это имело значение даже для нас двоих. Сестра сказала: самые ужасные вещи, причиняющие неутолимую боль, зачастую называют нейтральными словами. Будто это исцелит рану.

— В некотором роде, — добавила она.

Ужасная правда о месте, где прошло наше детство, пробудила мои воспоминания. Конечно, и приятные тоже. Потому что были и приятные. Только от этого стало больнее. Мы всё еще выбирались из-под руин нашего детства. Но мать по-своему любила нас, с этим не поспоришь. Только нам не хотелось вспоминать об этой любви. Ненависти достоин тот, кто причиняет боль, любви — тот, кто делится своим теплом. Но того, кто обрушивает на тебя и добро, и зло, нет сил даже ненавидеть.

Прошлое всплыло из памяти. Моменты радости. И другие моменты тоже. И их оказалось гораздо больше. Наверное, нам с сестрой ужасно не хотелось говорить о детстве, поскольку после того телефонного разговора мы больше не общались. Про себя я стала называть это происшествием. Происшествием номер два.

А потом, в какой-то момент, пусть это и покажется невероятным, я забыла обо всем.

Много лет спустя, давно покинув родные места, я прочитала в газете,