А дальше?
Дальше один только вопрос - о жизни...
(Всё нижеидущее - без изменения, как было до написания этих дополнительно вставленных строк.)
Все-таки это поразительно. И в какой-то степени знаменательно. Люди, всю жизнь прожив-шие в советских условиях, привыкшие к ним, притесавшиеся, нажитым годами скептицизмом и долей цинизма оправдывавшие неоправдываемое (плетью обуха не перешибешь!), вдруг взрыва-ются, собственными руками ломают эту устоявшуюся, тошную, но такую же, как у всех, жизнь и идут, если не на плаху, то по направлению к ней...
Пошел и Руденко. Я знаю Миколу много лет. Тридцать, не меньше. Начинали почти вместе. И оба успешно. Фронтовики, молодые - нам дорога! И печатали его, и во всякие президиумы-секретариаты избирали, даже секретарем партбюро одно время был. И не в самое легкое время - когда космополитов надо было уничтожать.
Думаю, что именно тогда в нем, преуспевающем писателе и коммунисте, началось какое-то первое брожение. Дальше круче, крепче. Постепенно лишился всех постов, перестали издавать. Знакомо... Уже здесь, на Западе, узнал я, что возглавил он Хельсинкскую Группу на Украине... И забыли всё - былые заслуги, книги, то, что воевал неплохо, раненный-перераненный. Семь лет! И три года потом ссылки. Щоб не був таким розумним! - как говорят у нас, на Украине. А ведь шепни в подходящую минуту, за рюмочкой водки, вожди наши, писательские, Козаченко или Збанацкий, кому-нибудь повлиятельнее: "Не надо! Свой хлопец! И воевал хорошо. Не надо сажать", - и был бы порядок. И шепни Собко о своем племяннике, тоже сошло бы... Но всё горе в том, что хлопцы-то уже не свои... И на кормушку вашу им наплевать. Обрыдла...
А меня тут, на Западе, спрашивают - многие ли у вас в Союзе верят в коммунизм? Никто - отвечаю. Ни один человек. Но терпят, голосуют. И вот через шестьдесят лет - сюрпризик! - стали голосовать против! Единицы? Пока единицы. Но во весь голос...
Мишель, муж дочери моих милых хозяев, в юные годы отказался взять в руки винтовку. По убеждению. И был наказан. Отсидел восемь месяцев. Рассказывает, что было не сладко. Кормили плохо - суп, каша, какие-то овощи, мясо раз в неделю. Камера на двоих. Параша... Это было пятнадцать лет назад. Сейчас за это же самое сидят дольше. Но зато телевизоры.
Во всех книжных магазинах Женевы продается книга "Женевские тюрьмы". Их история, фотографии, очень подробные планы.
Это Швейцария.
Французские тюрьмы. Журнал "Пари-матч" за 10 февраля 1978 года № 1498. Статья "Наши тюрьмы". Много фотографий. На одной известный марсельский гангстер Герини. Полуголый, стоит спиной к нам, упершись руками в вертикальную, толстую железобетонную решетку. Слева стол, покрытый скатертью. Много книг, магнитофон. Над столом зеркало с полочкой. На стуле пижама в мелкую клеточку. Перед столом, ближе к нам, шкаф. Справа койка простыни, одеяло. На потолке лампочка с затейливым абажуром. Ни дать, ни взять, комната в студенческом общежитии. Телевизора вроде нет. Это тюрьма Пуасси.
Жак Мерен, бандит №1, приговоренный к двадцати годам, отбывал их в парижской тюрьме Сайте. Камера 3,6 метра на 1,8. Нарисовал и дал журналистам план ее. Койка, стул, стол, шкаф, вделанный в стену рукомойник, в углу унитаз. Жалуется, что, прожив в такой камере пять-шесть лет, можно стать зверем. Тем не менее умудрился в ней написать и издать (почти Кузнецов!) роман "Инстинкт смерти".
В Maison d'arrets - арестных домах - их во Франции 134 - камеры на 4 и на 16 человек. Койки в два яруса. Простыни есть, скатертей нет. В камере на 16 человек - три стола. За одним сидит парень, что-то пишет. Перед ним, насколько я могу понять, стакан вина. Лампочка одна на всю камеру, 25 ватт, плохо. Счастливчики, попавшие в повара, библиотекари, счетоводы ("придурки"), зарабатывают по 9 франков в день - 270 франков в месяц. (По официальному курсу, 45 рублей, средняя наша пенсия, и в шесть с половиной раз больше, чем получает у нас солдат.)
О питании в статье не говорится. Арестанты жалуются на тесноту, отсутствие свежего воздуха, эту самую лампочку в 25 ватт, и ни слова о еде. Очевидно, терпимо, иначе сказали бы.
К слову, о питании.
Сейчас в Швейцарии разгулялась непогода. Валит снег, в горах лавины. Нам с Вовой ехать надо в Беллинзону (Итальянская Швейцария), перевалы закрыты. И вот, будь оно трижды неладно, надо ехать в объезд, через Милан, по туннелю под Монбланом. Чёрт знает что, через Францию, Италию... Но еще хуже козочкам в горах. Им нечего есть. И вот одна женевская девочка собрала по булочным и кафе хлеба, сдобы и круасанов (одну тонну!) и, пользуясь услугами других добрых людей (бесплатно ей дали машины и даже вертолет), сбросила всё это, плюс 250 килограмм соли, бедным голодным козочкам. Ее фотографию я видел в газете "La Suisse".
А сегодня в этой же газете прочел, что благородный почин подхвачен. Летчик "Эр-гласье" рассказывает про операцию "SOS - козочки!", про воздушный мост в самые недоступные места. Всё идет отлично, только козочки отворачиваются от сена - пахнет человеком.
(Год или два тому назад из-за рано наступившей зимы не успели улететь на юг ласточки. Бог его знает, каким способом их, бедняжек, поймали, погрузили в самолет и доставили в Кению - летайте на здоровье...)
8
- Скажите, вам приходилось когда-нибудь ездить на велосипеде из Лозанны в Женеву?
С таким вопросом обратилась моя мама к своей сверстнице, бабушке Володи Войновича.
Они обе уютно примостились на кровати, пока в соседней комнате шли соответствующие приготовления - Володя привез меня и маму на денек из Коктебеля в Керчь, где жили тогда его родители.
Володина бабушка, всю жить прожившая в маленьком еврейском местечке, человек тихий, не болтливый, но большая любительница русских пословиц и поговорок, слушала маму очень внимательно. На вопрос о Женеве и велосипеде покачала только головой:
- Так-так, сказал бедняк, - тихо произнесла она и даже не улыбнулась. Это была ее любимая поговорка, всегда как-то оказывавшаяся к месту.
Мама продолжала свой рассказ о Швейцарии.
Всю свою молодость мама прожила в Швейцарии. Школа, университет, замужество, рождение первого сына - Коли. Жили в Лозанне, любили ее, привыкли к ней...
Много-много лет спустя, после войны уже, в Киеве:
- Сегодня бэллочкины именины, ты не забыл? Пойди поищи торт. Нигде нет. Я обегала всю Лозанну, все кондитерские, пустые полки.
Или:
- Хотела купить к чаю печенье, зашла в гастроном, купила, подошла к кассе, смотрю, а в сакошке ни сантима.
Сакошка, от французского sacoche - сумка.
Мама любила Швейцарию. Знала ее. Ходила в горы, рвала эдельвейсы, а это не так просто, они обычно в самых недоступных местах. Ездила, как видим, на велосипеде в Женеву. Любила вспоминать ее.
В самые последние дни своей жизни всё уговаривала молодого, ловкого массажиста, приходившего делать ей массаж после перелома ноги, съездить в Швейцарию. А однажды, когда он пропустил какой-то сеанс, с уверенностью сказала: "Ага, послушался меня, поехал-таки в Швейцарию".
Довоенная наша киевская квартира вся проникнута была духом Швейцарии. Тот самый Шильонский замок, кочевавший со стенки на стенку, виды Лаго-Маджоре - озеро, островок, вдали горы, - тоже висящие у меня сейчас на стенке, пресс-папье "Люцернский лев" - Helvetiorum fideli ас virtuti верным гельветам, погибшим, защищая Тюильри в 1792 г. (не знали, бедняжки, что защищают реакцию), куча толстенных альбомов с открытками, коробки из-под шоколада с выцветшими, глянцевыми, коричневыми любительскими фотографиями - бабушка с дочерьми где-то в горах, с альпенштоками в руках, какие-то студенты в корпорантских каскетках...
Весь этот открыточно-сувенирный дух вместе с рассказами родителей о походах в горы, восходах солнца на Риги-Кульм и вдохновили на оду "Швейцария чудесная страна".
- А вы знаете, почему Некрасов оказался в Швейцарии? - спросил одного русского эмигранта в Афинах ни более, ни менее, как Лауреат Ленинской и Государственных премий, Председатель правления Союза писателей РСФСР, Депутат Верховного Совета СССР, Герой Социалистического Труда, Действительный член Академии педагогических наук, выдающийся писатель Сергей Владимирович Михалков. - А потому что у него в Женеве или Лозанне дядюшка-миллионер. Вот он и приехал, чтоб дождаться наследства.
Всё верно. Действительно, в Лозанне спокон веков жил вместе со своей женой, маминой сестрой, профессор геологии Лозаннского университета Николай Алексеевич Ульянов (упаси Бог, спросить, не родственник ли), а для меня дядя Коля.
Жил в маленькой, загроможденной от пола до потолка книгами двухкомнатной квартире на Монрепо, 22. Совсем один - тетя Вера умерла лет 15 тому назад. И действительно, я приехал по его приглашению на три месяца, как значилось в моем паспорте. И действительно, дождался наследства. Через год после дядиной смерти неизвестный молодой человек привез мне в Париж довольно солидную картонку то ли из-под пива, то ли из-под сгущенного молока. В ней оказались письма. С швейцарскими и русскими марками Вильгельм Телль на первых, и скучные, с двуглавым орлом вторые романовской серии с императорами тогда еще не было. Внутри конвертов изящные, несегодняшние почерка. Содержание тоже в общем не совсем сегодняшнее. До сих пор я к этим письмам не прикасался. Только рассортировал. Как-то боязно окунаться в чужую жизнь, хотя и родительскую. А может, именно и поэтому.
