По селектору, не открыв ворот, меня подробно расспрашивали, кто я такой, для чего во Франции, по какому вопросу обращаюсь.
Потом все-таки окончательно решили не открывать: дескать, нет никого из канцелярии. Никого - это тех чиновников, кто правомочен отметить мое пребывание за границей. "Приходите завтра!" - прозвучало привычное сочетание. Здесь оно прозвучало странно.
На мое возражение, что живу я в Провансе и это, прямо скажем, не ближний свет, и что завтра приехать мне сложно, микрофон недружелюбно выключился, и я остался в чужой стране, не принятый своими. Может быть поэтому возле консульства не было страждущих получить визу.
Однако настроение у меня не ухудшилось.
Мы сели с Маргаритой в машину и поехали дальше.
У выезда из города я залил в "реношку" горючего (на наши деньги полтинник - литр) и мы помчались в Париж.
Километров двадцать Маргарита дремала, а потом я вынужден был ее разбудить.
Широченную трассу, где даже я, не особенный любитель быстрой езды, легко шел со скоростью девяносто и сто, перегораживал длиннющий шлагбаум.
Что он означал, я не знал: на нем был белый плакат со множеством надписей. Впрочем, для таких, как я, был сделан выразительный рисунок.
- Платная дорога?
- Да, возьми деньги в "бардачке".
- Ты забыла, я рассказывал тебе, что капиталистический образ жизни не может испугать советского журналиста и юриста, который любит мыть посуду. У меня есть.
Маргарита опять заснула. А я вышел из машины, наменял мелких денег, чтобы у следующих шлагбаумов не вылезать, расплатился, и мы поехали дальше.
Через два часа я почувствовал, что смертельно устал, - меня начала убаюкивать скорость, но жаль было будить и Маргариту.
Я стал прижиматься к обочине, но тут она проснулась.
- Отдохни.
Через несколько километров у дороги появилась "петелька" - крошечный кемпинг на три машины.
Я остановил "рено", вылез, сел в стоящий тут же шезлонг с тентом и вырубился, едва успев расстегнуть ворот рубахи.
Через час примерно мне приснился оранжевый сад.
Я открыл глаза. Передо мной на столике лежали фрукты, аппетитно нарезанная какая-то сухая птица и несколько видов соков в крошечных стаканчиках. Стоит ли говорить, что все это мы с аппетитом уничтожили.
Через несколько минут мы уже выбрались на трассу.
До Парижа еще было пятьсот километров, но меня они не страшили, я вдруг уверовал в то, что смогу проехать их за три, максимум три с половиной часа, и ни одного камушка не подвернется мне под колеса, ни одной лужицы. К моим услугам будет еще полсотни кемпингов, полторы сотни ресторанчиков и кафе, сотня бензоколонок и столько же уличных уборных. Причем, точнее будет сказать - домашних стерильных уборных на улице...
И мне припомнилась наша трасса Москва-Ленинград, по которой я совершаю путешествия на "ниве" довольно часто, хотя и не столь быстро. От столь контрастных сравнений мне стало грустно и горько: "Я люблю ее, как родное существо, несовершенство которого воспринимается острее от того, что видишь возможность сделать его таким, как должно, да руки коротки..."
... Маргарита рассказывала мне ту часть своей жизни, которую я не знал.
ГЛАВА 4
- Да, я тебя не видел тридцать лет, - сказал я, когда скорость показалась мне разумной для ведения неторопливой беседы.
Маргарита открыла глаза.
- Меньше, вы же с мамой пришли на вокзал нас проводить. Тебе тогда было восемь или девять. Помнишь?
- Да, но потом твои звонки матушке становились все реже и реже, пока не прекратились совсем.
- Ну так вот. По дороге в Париж я становилась все печальнее, а Пьер все радостнее... Встретили нас его родственники, повезли к черту на рога. В то время это был такой же район Парижа, как московские Черемушки - в шестидесятых.
- А ты не хотела вернуться?
- Хотела, там жить привычней, но самолюбие... Как вспомнишь... Из-за нас с Пьером тогда маму выгнали с работы, а папину музыку перестали исполнять. И все это, получается, напрасные жертвы?.. Но если ты хочешь поподробней... Прибыли мы в так называемую парижскую квартиру, на самом деле это было предместье Альфор-Виль. И там нам отделили угол в комнате.
Андре был еще крошкой, он плакал, и это всех раздражало. Как будто бывает ребенок, который не плачет...
Кстати, год назад я стала бабушкой. У Андре прекрасная жена.
В Союзе Пьер всегда мне говорил: это твоя страна, здесь ты умеешь зарабатывать деньги. Я и зарабатывала.
А в Париже он как лег лицом к стене, отчаявшись найти работу, так и лежит, по-моему, до сих пор. Хотя это его страна.
Два месяца нас кормили родители Пьера, и не ему, а мне в конце концов стало стыдно.
Но Пьер заявил, что как человек богемы, он может зарабатывать только творчеством, и мне пришлось устроиться судомойкой в лицей. На другое я просто не могла рассчитывать: к советским в те годы было настороженное отношение.
Мне платили копейки, только-только хватало сыну на сырок, молоко и зелень.
Пару раз я покупала Пьеру краски, но кому здесь нужна была его авангардистская живопись - таких, как он, - целый Монмартр, да к тому же за место на Монмартре надо дорого платить.
- Но я не забуду, как он учил меня рисовать...
- А я не могу забыть, что он ни разу не прикоснулся к кисти, хотя вот уже почти тридцать лет живет в Париже. Может быть, это мистически связано с пересечением границы? Тягу к кисти как рукой сняло... Короче говоря, я его запрезирала. А я, знаешь, я пишу стихи, издаю книги, сочиняю музыку и пою на эстраде...
Да, но закончу о Пьере. Я дважды подбирала ему работу. И оба раза его выгоняли, потому что через неделю он просто переставал туда ходить.
Ну, а я однажды, за мытьем посуды, разговорилась с хозяйкой. Оказалось, ее сын нуждался в русской переводчице: что-то надо было отредактировать.
Я на всякий случай сказала, что я русская. И через три дня уже работала в другом месте за приличную плату.
Ну, все подряд рассказывать неинтересно, но я, как и ты, убедилась, что ничего в жизни не приходит случайно. Потому как через два года я в метро неожиданно встретила свою школьную московскую подругу, которая искала себе замену в совместной советско-французской фирме: она тоже была замужем за французом и собиралась в декрет.
На ее месте я проработала почти двадцать лет.
А в семьдесят первом жизнь с Пьером стала совершенно невыносимой, да, по совести, мне просто надоело его кормить. Постоянные скандалы со свекровью только ускорили развод.
Знаешь, Пьер меня бил, а потом вдруг перестал бывать дома. Он нашел женщину.
И я поняла, что оставаться в квартире его родителей я больше не могу.
К тому времени я получила французское гражданство.
Фирма мне помогла с квартирой, сперва это была мансарда, а какая у меня квартира теперь - увидишь.
У Пьера родился от этой женщины ребенок.
Мы подали на развод.
Здесь это все тянулось очень долго и, главное, - было дорого.
Естественно, пять тысяч франков платила я. А в суде он заявил, что я бью ребенка, и привел кучу лжесвидетелей, подтвердивших это.
Я не поняла тогда, зачем это ему нужно, только потом мне объяснил адвокат, что Пьер хочет формально Андре оставить за собой: в этом случае он будет получать приличную ренту на двоих детей. Во Франции так принято.
Так и жил мой Андре с Пьером, каждый день прибегая ко мне поесть.
Я не знаю, любит ли он отца теперь, думаю, что не очень, во всяком случае на его свадьбе Пьера не было. Да и как он мог быть, если кормил Андре отдельно от своей новой семьи.
...Ну, что тебе еще рассказать, надо бы снова заправиться, кстати, если ты устал, можем поменяться местами, я отдохнула...
- Прости за банальность, ты счастлива?
- Конечно, ведь тогда же в семьдесят первом в кафе Де-Лир ко мне подошел молодой человек, назвавшийся Даниэлем, и попросил разрешения проводить.
И ты знаешь, неожиданно для себя я сказала: да. И вот уже девятнадцать лет мы вместе...
-... И все-таки это невероятно, что ты вот так запросто едешь со мной, эмигранткой, иностранкой, - вдруг сказала Маргарита, возвращая меня в реальность, - запад очень увлечен вашей перестройкой. Я слышала по голосам, советским, - улыбнувшись, уточнила она, - что даже сотрудники КГБ и те могут теперь бастовать.
- Да, - гордо сказал я, - но, по-моему, они все же предпочитают бастовать под псевдонимами.
Я совсем не устал и готов был ехать с Маргаритой во Владивосток через Канаду, если бы вдруг перед нами не вспыхнул громадный неоновый транспарант: "Париж".
И тотчас же он навалился на нас мириадами огней, словно звезды рассыпались по земле.
Да, мы не въехали в Париж, а просто он - случился...
Через полчаса сложной езды в незнакомом городе, который радовал обилием указателей, доступных иностранцу (я не отдал руль), мы были у Маргариты дома.
И тут только я спросил:
- Мне удобно у тебя оставаться?
- Да, - просто сказала она, - я отправила мужу телеграмму.
