Болеслав Маркевич - Княжна Тата

Тата съ своей стороны очень была довольна своею побѣдой. Бѣдный Скавронцевъ былъ дѣйствительно для нея "картонною головой", на которой примѣряла она силу своихъ чаръ. "Блажь" его оказалась для нея лучшимъ реактивнымъ средствомъ противъ того близкаго въ отчаянію душевнаго состоянія, въ которое долго повержена была она неудачами своего прошлаго. Теперь надежды снова начинали свивать гнѣзда въ головѣ ея. "Не все же еще потеряно", основательно разсуждала она, "если можно довести зрѣлаго человѣка до такой степени влюбленности…" И она искренно благодарна была за это Скавронцеву и платила ему за его обожаніе всею тою высшею школой утонченнаго кокетства, дешевыя нѣжности и лукавые пріемы котораго имѣютъ по большей части на, мужчинъ обаяющую силу, далеко не всегда, увы! обладаемую истинною страстью. Она взглядывала на него, улыбалась, хмурилась, поводила головой, закусывала губы, перегиналась съ мѣста въ его сторону съ какимъ-нибудь вопросомъ — все это извѣстнымъ, разсчитаннымъ на неотразимое на него впечатлѣніе образомъ, и никогда, какъ говорятъ французы, не манкировала своего эффекта. Она его постоянно держала въ какой-то любовной проголоди, если можно такъ выразиться, между надеждой и страхомъ, между горячкой желанія и рыцарствомъ самоотверженія его иной разъ до полнѣйшаго отчаянія ею же самой придуманною и созданною ссорой, она неожиданно, оставшись съ нимъ вдвоемъ, подходила въ нему, сама прижимала въ его пересохшимъ отъ волненія губамъ свою блѣдную длинную руку и, тихо затѣмъ высвободивъ ее изъ-подъ его нескончаемыхъ поцѣлуевъ, уходила изъ комнаты, какъ бы для того, чтобы не отдаться самой волнѣ неудержимаго увлеченія… За такія мгновенія Скавронцевъ готовъ былъ бы отдать сто жизней, еслибы были онѣ въ его распоряженіи…

Такъ продолжалось до отъѣзда матери и дочери на зимній сезонъ въ Петербургѣ. Скавронцевъ съ ужасомъ думалъ объ этой минутѣ. Мысль о близкой разлукѣ съ Тата подтачивала ему жизнь; ему представлялось, что онъ не будетъ въ состояніи ее вынести, исчахнетъ, умретъ съ горя. Онъ сталъ придумывать поводы, началъ убѣждать себя въ необходимости ѣхать съ своей стороны въ Петербургъ "по дѣламъ", по самымъ "неотложнымъ" будто бы дѣламъ Можайскихъ… Но въ первый разъ, какъ онъ заикнулся было объ этомъ предъ нашею княжной, она взглянула на него такимъ недовольнымъ и высокомѣрнымъ взглядомъ, что у него защемило на сердцѣ. Взглядъ этотъ оскорблялъ и страсть, и самолюбіе его.

— Я бы для васъ тамъ никакою помѣхой не былъ, Наталья Васильевна, сказалъ онъ ей съ горечью подъ этимъ впечатлѣніемъ:- и не показывался бы въ вашемъ обществѣ, и въ домѣ бы у васъ бывалъ рѣдко… Развѣ когда-нибудь, добавилъ онъ дрогнувшимъ отъ волненія голосомъ, — изъ партера въ театрѣ далъ бы волю "ненасытному взгляду", какъ сказалъ Лермонтовъ, полюбовался бы незамѣченный вами вечерокъ одинъ, и будетъ, на недѣлю хватило бы радости?…

— Excusez du peu! засмѣялась Тата, сочтя нужнымъ наружно положить, какъ говорится, гнѣвъ на милость. — Да вашихъ взглядовъ достаточно было бы, чтобъ обо мнѣ съ вами заговорилъ на другой же день весь Петербургъ. Предваряю васъ, mon cher Александръ Андреевичъ, что глаза у васъ откровеннѣе, и слѣдовательно ком-про-метантнѣе, отчеканила она, чѣмъ у двадцатилѣтняго офицерика.

Волей или неволей Скавронцевъ долженъ былъ и принять это объясненіе, и склониться предъ истекающимъ изъ него рѣшеніемъ. Въ видѣ вознагражденія за его покорство, ему дозволено было сопутствовать отъѣзжавшихъ до Москвы и проводить ихъ затѣмъ на поѣздъ въ Петербургъ.

Такъ и было исполнено. Онъ ихъ довезъ до Москвы, усадилъ въ вагонъ Николаевской желѣзной дороги… Наклоняясь поцѣловать въ минуту прощанія руку Тата, все кругомъ у него завертѣлось, зазеленѣло; онъ едва удержался на ногахъ въ то время, какъ она холодными губами прикасалась къ его лбу…

Онѣ уѣхали. Онъ на другой же день, послѣ мучительной ночи, проведенной имъ всю напролетъ безъ сна, отправился обратно въ Большіе Дворы, заѣхавъ предварительно въ одному знакомому доктору, и упросилъ его прописать ему опіуму противъ безсонницы. Онъ принялъ разомъ чуть не все количество отпущенныхъ ему порошковъ и, благодаря этому, доѣхалъ до дому въ блаженномъ состояніи полнаго безчувствія: онъ спалъ безъ просыпа ровно двадцать два часа кряду.

Княжна оставила ему на рукахъ свою мастерскую, съ которою предстояла ему большая возня, такъ какъ зима лишила ее большаго числа рукъ, владѣлицы которыхъ разъѣхались изъ своихъ деревень, а дѣла набрано было много и накупленный матеріалъ не кидать же было даромъ. Но самыя эти затрудненія представлялись для Скавронцева якоремъ спасенія отъ невыносимой тоски, владѣвшей имъ. Онъ принялся за дѣло съ какою-то бѣшеною энергіей. Кромѣ поглощающаго занятія, дѣло это давало ему законное основаніе писать Тата каждую недѣлю, и случай въ этихъ письмахъ, среди дѣловыхъ извѣщеній, ввернуть фразу, слово, въ которыхъ выливалась вся его, исполненная ею, томящаяся и алчущая по ней душа.

Она отвѣчала на все, строго требовавшее отвѣта, не забывала каждый разъ благодарить "любезнаго Александра Андреевича за его заботы и старанія" и регулярно, съ точностью докторскаго бюллетеня, сообщала при этомъ о состояніи здоровья княгини и своего. Кавъ ни жаждалъ бѣдный Скавронцевъ, какъ ни напрягалъ своего воображенія отыскать между этихъ безупречно-приличныхъ строкъ какой-либо хотя бы малѣйшій намекъ на то нѣчто, что было для него теперь первенствующимъ вопросомъ его жизни, — ничего похожаго на это въ нихъ не находилось. Письма въ нему Тата были изъ разряда тѣхъ, которыя вмѣстѣ съ бумагами "за нумеромъ" подшиваютъ къ дѣлу…

Военныя событія между тѣмъ неслись съ неожиданною быстротой. Полтора мѣсяца послѣ сдачи Плевны, русскія войска стояли у воротъ Константинополя… Вмѣстѣ съ газетами, извѣщавшими о заключеніи Санъ-Стефанскаго договора, Скавронцевъ получилъ коротенькое письмо отъ княжны, въ которомъ она говорила ему, что она съ матерью въ половинѣ марта выѣзжаютъ изъ Петербурга, что братъ ея Anatole, "котораго Богъ сохранилъ отъ всякихъ увѣчій въ сраженіяхъ", заболѣлъ лихорадкою въ Санъ-Стефано и надѣется, при первой возможности, вернуться на излѣченіе въ Россію, и что онѣ пріѣдутъ ждать его въ Большихъ Дворахъ.

Скавронцевъ обезумѣлъ отъ восторга. Онъ никакъ не ждалъ ихъ такъ рано. Какъ благословлялъ онъ эту такъ кстати уложившую друга его Анатоля лихорадку!

Онъ прождалъ ихъ однако лишнія двѣ недѣли, благодаря распутицѣ, боязнь которой удержала княгиню отъ отъѣзда въ назначенный срокъ. Онъ исхудалъ весь за это время отъ томленія.

Южная весна вѣяла съ синихъ небесъ уже во всей неотразимой своей прелести, когда пыхтящій локомотивъ подвезъ къ желѣзнодорожной станціи, ближайшей къ имѣнію Можайскихъ, длинный рядъ вагоновъ ожидаемаго Скавронцевымъ поѣзда. Онъ побѣжалъ на встрѣчу имъ вдоль платформы, не чувствуя ногъ подъ собою. Звенѣвшая кругомъ весна пѣла и въ душѣ его свою волшебную соловьиную пѣснь…

Пѣла она и въ душѣ Тата, показалось ему въ первую минуту встрѣчи. Она такъ и освѣтила его блескомъ своихъ глазъ, счастливымъ выраженіемъ своей улыбки:

— Здравствуйте, Александръ Андреевичъ, какъ я рада васъ видѣть! говорила она, протягивая ему руку въ перчаткѣ, и крѣпко, по-мужски, пожавъ его руку, поспѣшно отняла свою, какъ бы съ тѣмъ, чтобы скорѣе сдѣлать ему вопросъ:

— Письма есть?

— Почта съ вами пришла, — отвѣтилъ онъ, глядя на нее восхищеннымъ взглядомъ и едва находя силу говорить, — сейчасъ разберутъ…

— Нѣтъ, изъ арміи? нетерпѣливо проговорила она на это.

— De mon pauvre Anatole? тутъ же завздыхала въ объясненіе маленькая княгиня, вся шатавшаяся и безпомощно мотавшая головой отъ усталости и тряски желѣзнаго пути.

— Я ничего не получалъ, сказалъ Скавронцевъ, предлагая ей руку, за которую тотчасъ же и уцѣпилась она жестомъ утопающаго, хватающагося за прибережный кустъ;- а вы развѣ ждете?..

— Да, сказала Тата, — я ему писала еще въ мартѣ, когда мы думали выѣхать, чтобъ адресовать впредь письма въ Большіе Дворы…

— Ему лучше, по послѣднимъ нашимъ извѣстіямъ, grâce à Dieu, завздыхала опять княгиня, — но въ этомъ Санъ-Стефано климатъ, говорятъ, такой ужасный! Только и буду спокойна, когда увижу его здѣсь… Отецъ Ефимъ здоровъ? спросила она безъ передышки.

— Здоровъ, княгиня, что ему дѣлается! засмѣялся Александръ Андреевичъ.

— Пожалуйста, cher ami, молвила она уже шепотомъ, — когда пріѣдемъ домой, пошлите ему сейчасъ сказать, что я желала бы сегодня же отслужить молебенъ…

— Пойдемте, однако, maman, притрогиваясь въ локтю матери, сказала княжна, — вотъ и сундуки наши несутъ; пора ѣхать!

Скавронцевъ сѣлъ на передней скамьѣ ихъ просторной четверомѣстной коляски, и въ продолженіе всего пути (отъ станціи до Большихъ Дворовъ было верстъ пятнадцать,) не отводилъ "ненасытнаго взгляда" отъ Тата, благо маленькая княгиня тутъ же и заснула, подъ убаюкивающее качаніе рессоръ прочнаго стараго экипажа. Княжна не избѣгала его глазъ, изрѣдка улыбалась имъ даже въ отвѣтъ… Но влюбленный старый гвардеецъ, упоенный счастіемъ ея возвращенія, ея близостью, вѣявшимъ отъ нея знакомымъ и сладкимъ ему тонкимъ запахомъ ириса, не могъ не замѣтить однако съ тайною горечью, что въ улыбкѣ этой было нѣчто гораздо болѣе похожее на какую-то благосклонную снисходительность, чѣмъ на ту манящую загадочность, отъ которой такъ блаженно и такъ мучительно билось сердце его три мѣсяца назадъ. Въ разговорѣ съ нею онъ не нашелъ ни единаго случая намекнуть на это недавнее прошлое, на свое, все также, еще болѣе, казалось ему, горячее чувство въ ней. Она все время держала этотъ разговоръ на дѣловыхъ мотивахъ, говорила про Красный Крестъ, разспрашивала его про мастерскую, про баронессу Этингенъ, "полезною" дѣятельностью которой, говорила она Скавронцеву, къ нѣкоторому его удивленію, очень довольны были въ Петербургѣ…