Но все оказалось проще, чем можно было предположить. Мартынов пояснил:
- Мне сделали заказ шесть лет назад, когда открывали театр. Труппа у нас невезучая, главрежи все время меняются, примадонны сбегают с первыми любовниками. Пока картину писал, семь лиц пришлось переделывать. Тогда в горкоме говорят: "Чтобы больше никаких переделок, у нас лимиты израсходованы". - "Остановите их, говорю, пусть не бегают". А мне: "Вы художник, найдите свое решение". Вот я и надел на них маски.
- Слушай, они не обиделись?
- Наоборот, всем понравилось. А главное, никаких хлопот на будущее. Предпоследний главреж сказал: написано на века!
- Черт возьми, ты же заядлый модернист, - не удержался Аркадий Миронович.
- Ругаешь? Или жалеешь? Сейчас я покажу тебе, какой я модернист.
Они шли по длинной мрачной аллее, тотчас опустевшей после спектакля. Фонари горели через раз или того реже, тускло освещая безжизненные клумбы, деревья, кусты. С внешней стороны аллеи с равными интервалами выстроились фанерные щиты. Это была гармония скуки, торжество уравниловки.
Г.Ф.Резник - ткачиха Меланжевого комбината имени Н.К.Крупской.
В.Т.Морозов - печатник типографии № 2.
А.В.Коровин - директор детской музыкальной школы № 8 Заречного района.
Какие жалкие поделки, думал он, представив, сколь прекрасна была бы эта аллея с вековыми липами без этих щитов, убегающих до пределов темноты. Я согласен, искусство существует на разных этажах, не всем же быть гениями, гений потому и гений, что он один на миллиард, но кому нужна эта пачкотня, этот конвейерный способ, эта штампованная макулатура. Мы должны ставить эти вопросы в открытую. Или мы забыли о тех великих, которые стоят за нашей спиной и смотрят на нас молча, но не безнадежно, нет, не безнадежно.
В руках у Аркадия Мироновича оказался написанный текст, он привычно заглянул туда. Сергей Мартынов усердно подсвечивал листок, не давая сбиться со строки.
- Мы с вами находимся на аллее трудовой славы города Белореченска. Аллея трудовой славы называется так потому, что здесь находится как бы своеобразная картинная галерея под сенью столетних лип, где изображены портреты лучших тружеников нашего города. Всего на аллее трудовой славы размещено... я что-то плохо различаю цифру - сколько?
- Сорок четыре, - живо подсказал Сергей Мартынов.
- Совершенно верно, сорок четыре передовика производства. Здесь люди разных профессий, разного возраста. Но всех их объединяет одно - они патриоты своей родины, своего города. Они трудятся во имя будущего, добиваясь выдающихся успехов в труде. Вот ткачиха Меланжевого комбината Глафира Резник, молодая красивая женщина. На ее лице написано стремление дать как можно больше метров добротных тканей для советских людей.
Аркадий Миронович перевел дух, оглядываясь вокруг себя. Аллея трудовой славы преобразилась. Сотни огней заливали светом дорожки, по которым неторопливо и степенно прогуливались люди труда, пришедшие сюда на отдых. На эстраде играл духовой оркестр, исполняя Марш энтузиастов. Портретов заметно прибавилось. Фанерные щиты стали крупнее, поднялись выше, как бы паря над гуляющими. Каждый портрет был вделан в добротную раму из красного дерева. Даже лоток с мороженым был предусмотрен по новому штатному расписанию. Чуть дальше шла бойкая распродажа разноцветных воздушных шаров.
- Мы должны, - продолжал Аркадий Миронович по листку, преобразовывать нашу прекрасную действительность, поднимая ее до уровня нашего идеала. И в этом нам показывает пример наш славный ветеран, кавалер четырех боевых орденов, капитан Мартынов Сергей Андреевич. Он рисует своих героев резко, крупно, объемно, выводя на первое место характер. Нет, это не штампованные поделки, это торжество нового искусства, потому что в Белореченске сотни людей заслуживают того, чтобы быть размещенными на аллее трудовой славы, а их здесь всего сорок четыре. Но каждые два года аллея трудовой славы обновляется, и капитан Мартынов с новой энергией принимается за творческую работу.
Аркадий Миронович остановился, пытаясь сложить из листка бумаги летающего голубя.
- Кто писал эту иудятину? - возмутился он. - Устаревший текст пятидесятых годов, сейчас так никто не пишет.
- Не знаю, - неумело оправдывался Мартынов. - Текст был передан по проводам.
- Возможно, это из моих юношеских работ, - поспешил согласиться Сычев.
Аллея трудовой славы постепенно темнела. Однако мороженица продолжала оставаться на посту. Более того - она приближалась, неся в руках пломбиры.
- Познакомься, Аркадий, - сказал Мартынов не без торжественности. Клавдия Васильевна, моя дражайшая...
- Как вы нас нашли? - удивился Аркадий Миронович.
- Он всегда сюда ходит, - говорила она, подавая Сычеву руку лопаткой. - К своим героям и героиням. У него с этой Глафирой большой закрут был.
- Что ты говоришь, мать? Побойся бога.
- Какая Глафира?
- А эта, знатная. Глафира Резник. Подбивал, подбивал клинья, чего ж теперь стесняться, она женщина видная. А город наш на ладошке поместится.
- Клавдия, ты же знаешь мой метод. Я работаю исключительно по фотографиям. С натурой дела предпочитаю не иметь. И вообще - почему ты все время шпионишь за мной? Мы же с тобой раз и навсегда договорились.
- Я пришла к Аркадию Мироновичу. Вам телеграмма, товарищ Сычев, - и протянула ему пломбир с замороженным текстом.
- Я от них устал, - твердо заявил Аркадий Миронович, засовывая нераспечатанную телеграмму в карман пиджака. - Стоит отлучиться на два дня, как у них все разлаживается.
- Прошу к нам домой, - сказала с поклоном Клавдия Мартынова. - У меня чаек уже напарился.
При упоминании о чае друзья согласно переглянулись.
- Мы сейчас, Клавдюша. Нам только в одно место, - начал Мартынов.
- Интересно, - подхватил Сычев. - Почта здесь далеко? Я должен отстучать ответ.
Какая странная ночь. Накатывались холмы воспоминаний, тупики, могильные плиты, мигающие бакены, мосты, насыпи и фонари. Шатались ночные тени. Шастали по коридорам и дворам. Карабкались по косогорам на свет лампады.
Сергей Мартынов стоит возле креста. Деревянная нога отодвинута циркулем. Рука клятвенно воздета к темному небу. У ног примостился мычащий Федор, глухонемой кладбищенский сторож, он слушает, согласно кивая головой. Но разве он слышит?
- Фотография есть величайшее изобретение человечества. Ничего более великого после изобретения колеса люди не придумали. От фотографии пошло кино, телевидение, все современное искусство. Недаром она явилась людям в век тотального потребления. На каждого заведен оттиск в паспорте, на пропуске, могильном камне. Было время - лишь короли могли заказать мастеру свой портрет. И вот все изменилось. Опускаешь в щелку автомата 20 копеек и тут же получаешь самого себя в шести экземплярах.
Дальний фонарь качался на сквозняке, длинная тень Мартынова прыгала по плитам.
- Фотография проникла во все искусства, - продолжал он тоном пророка. - Есть картина-фотография, есть фотографический роман. Поэты слагают фотографические поэмы, у каждого в запасе свои кубики. Разве телевизор это не фотография? Изображение движется - что из того. Главное соблюсти принцип адекватности, минуя метафору. Ты нажимаешь кнопку и получаешь копию с любого подлинника, автомат вычисляет за тебя фокусировку, экспозицию нажимай! Фотография ловит мгновенье. Это непосильно ни одному художнику.
- Ты не модернист, - заключил Аркадий Сычев, расположившийся у основания этой живописной группы. - Отныне я точно знаю, ты философ-демократ.
Радостно мычал глухонемой, ветер гонял в пространстве убегающие листья. Тускло освещенные картинки этой малопонятной ночи перемежались со звуковыми пятнами, возникающими во мраке: гудок самоходной баржи, плеск воды в ручье, бульканье жидкости в сосуде памяти.
- Я художник. Мне нужна фотография, я восстанавливаю по ней подлинник. Двадцать два пятьдесят по прейскуранту. Это с живых. С мертвых, поскольку они уже закончили свой земной круг, в три раза больше. У тебя есть фотография? Завтра будет подлинник.
- По прейскуранту?
- Тебе как ветерану скидка 50 процентов.
Машина катится по холмам. Аркадий Миронович припал к мартыновскому плечу.
- Я тебе скажу, никому не говорил. Ты меня поймешь и скажешь правду. Не думай, что я плачу, я просто всхлипываю от твоей коптилки. Слушай, она моложе меня на двенадцать лет, она мне изменила, да, да! Она, Вероника. Правда, это было шесть лет назад, но это не имеет значения. Изменял ли я? Но я же мужчина. Я не только изменял. Я людей убивал на фронте, получая за это ордена. Это наш удел. Но я же не изменял ей с иностранками. В том и суть. Она изменила мне с иностранцем, за пределами нашей родины. Уехала с банкета - и все тут. Через двадцать четыре часа возвращается: спаси меня. Хорошо, не будем же мы за пределами выяснять отношения. Мы уехали из страны. Сам понимаешь, страна была неплохая - и она как бы была не виновата в том, что случилось. Надо было уходить, но я не смог, дети, дом - не смог, и все тут! Я ее простил. Скажи мне, я правильно сделал? А-а, молчишь. Хорошо, тогда я отвечу тебе: я поступил правильно. Вот так-то. Но мы отдалились друг от друга. Мне так понравилась твоя Клавдия - это человек, это душа. Нам что - выходить?
