– Предпринимай же! – орал на меня казначей. – Нельзя оставить!
Сашка смотрел болваном.
– Иди и возьми! – крикнул я казначею.
Постояли-пождали. Угол глухой, в стороне от большого тракта, леса. Ясно одно: надо достать бензину.
Доезжаем до поворота. Столб. Мощеная дорога в лес, и на столбу стрелка: «Завилишки».
– Вспомнил, – говорит казначей. – Это и есть то самое, «Завилишки». И там-то госпиталь!
Едем наудалую. А если эвакуирован? А не все ли равно! Длится, длится кошмар проклятый… ставит все новые декорации. Вот и они, какия-то таинственные «Завилишки»…
Лесом дорога, сосной. Сосны мачтовые, под небо, красавицы. Парк в природе. Сквозит коридорами палевый полумрак. Сойти с машины и идти, идти, пока сил хватит. Идти, не думая, забыть все. Лечь и уснуть в живом храме, под стуки дятлов, прислужников красноштанных, в траурных мантиях, под тихие золотые ленты солнца. Пахнет ладаном теплым, под сводом дремотно гудит орган, колокола чуть слышны… Зачем я не был здесь раньше! Прощайте, старые сосны… прощайте! последнюю песню играй, орган! последнее целование… Смерть идет к вам в огне.
Если бы там остаться! Тишина усыпляющими глазами ворожила моей душе, и тогда, тогда только почувствовал я до боли, что устал я смертельно, что я – не я.
Стоят дремотно-розовые колонны, а под ними густой-густой мох, бархатные зеленые подушки. Я жадно смотрел на них… Вот где тишину-то слышно!
Охватывало лаской Великого Покоя. О, лес волшебный, сонное царство сказки!
Всех охватило благостное безмолвие. Казначей снял фуражку и завздыхал:
– Воля Божья. Привелось напоследок такую красоту увидеть… Всю жизнь о лесе таком мечтал, и всю жизнь чужие деньги считал…
Едем тихо, дорога в ямах. Прохлада, свежесть.
– Клёк-клёк..! – вспугнул Сашка лесную глубину – тайну. Тревогой побежало в бору… – и я, и казначей, оба крикнули, словно от острой боли:
– Не надо!..
Глубь – тишина – тайна. Рябина горит в луче – улыбка бора. Сырость в лицо – овраг…
– Человек в канаве!..
Мчит машина – не разобрать! Эх, спросить бы… Время не ждет, летим. Втягивает глубина – тайна…
Стоп!.. – Сашка остановил машину.
Поперек дороги канава, свежая перекопка. Столбик с дощечкой – «охота воспрещается», а под дощечкой – бумажка.
Сошли, чтобы не поломать машину, – и я читаю: О. Л. – выведено крупно тушью, а внизу помельче:
«Воспрещаю дальнейшее следование на основании кодекса О. Л. Полковник…»
Подпись вытянулась в неразборчивую черту и росчерк.
– Что же это значит: О. Л.? – спросил я слепую подпись.
– Да Окружное Лесничество, это ясно! – сказал казначей уверенно. – Впрочем… Ну, конечно… Окружной Лазарет?!.
– Таких не бывает, казначей.
И вдруг казначей странно хрипнул, словно его сдавили, и показал пальцем:
– Полумесяц!.. Полумесяц сверху!!.
Да, вверху бумажки лихо был выведен тушью красивый полумесяц.
У казначея дрожали губы. Он впивался в мои глаза и шептал чуть слышно:
– Неужели турки, капитан?.. Ведь они с немцами, и это ихний полковник! Мы в плену… Конец, ясно.
Он как будто всплакнул и опустился у столбика.
– Ни шагу дальше… – бормотал он тревожно. – За себя не страшусь, но обязан исполнить долг… При мне казенные деньги! несу ответственность перед… законом! Их надо спрятать.
Он растрогал меня, чудак. Он взирал на меня с надеждой, что я укажу выход. А мне… мне стало странно легко, знакомо: ну вот, опять наплывает марево, волшебный лес начинает приоткрывать тайны… Ведь это же сон мой длится, а настоящая моя жизнь остановилась еще тогда, в те странные ночи «гроба». И я – вовсе не я. Да кто же? Ну да, я, прежний, остался, конечно, там, под этими бревнами, где плясали в крови и рёве. Я сказал:
– Как ты думаешь, казначей: я ли это, на самом деле? Что-то со мной творится, не понимаю…
Он посмотрел растерянно.
– Этого еще не хватало! – закричал он, в тревоге. – Нечего дурака валять! Выбираться, капитан, надо. Ты человек находчивый, я в тебя всегда верил…
Его уверенный тон подействовал. Я совладал с собой и почувствовал себя в жизни. Довольно проклятой мути! Все это – жизнь и суть. И какие тут, к черту, тайны!
– Бодрись, казначей! – крикнул я. – Нет никаких призрачных жизней, никаких тайн! Все очень просто и гнусно, друг! Какая тут, к черту, тайна? Смотри: почерк – идеально писарской, с росчерками, штабной самый! Я даже и рожу этого писаришки вижу… – угреватое рыло, косой пробор… Самая настоящая суть! Видишь, – «полковник» даже под рондо пущено, в знак почтительности к начальству! А полумесяц… такой-то веселый серп! Просто – игра ума!
– Все это, пожалуй, верно… – нерешительно сказал казначей. – Ну, поедем… Только что же такое эти О. Л. – то значат?
– А не все ли тебе равно? Охрана Лесов, Окружное Лесничество… или даже хоть бы и – Осел Лысый?! Что мы теперь теряем?!
– Казенные миллионы! – сказал казначей строго. – Но все равно.
Мне хотелось шутить. Я взял старикана под руку и потащил в машину.
– Во сне – так во сне! Выходи, все лесные тайны! Вперед!
Едем дальше. Только уж не мчит Сашка, а крутится. Дорогу будто нарочно коверкали: то пень лежит, то слега поперек, то яма. Сашка ворчит – потеет его затылок. Останавливает машину… Поперек дороги натянута веревка, а на ней… простыня с клеймами: – П. Г.
Смотрит на меня Сашка, играет скулами: что такое? Но теперь это было ясно, и казначей крикнул весело:
– Да это же белый флаг! Значит, не успели эвакуировать и дают знать, чтобы не стреляли. Эх, лучше бы красный крест! А П. Г. – Полевой Госпиталь!
– Теперь бы бензину только – через полчаса на узловой будем! – сказал Сашка. – Вон он, и госпиталь!
Впереди лес раздался, и я вижу: глухие, высокие ворота с каменными столбами, чугунные на них вазы, и двое – с ружьями. И тишина, сон… Прямо – волшебный замок.
Но… почему вдруг остановил Сашка? А казначей меня за руку:
– Луна!! Луна там… Господи… что такое… луна?!.
Смотрю и не понимаю. Вижу только: белое полотнище над воротами, как плакат. А казначей теребит меня за руку, не в себе:
– Есть или нет… луна? Что такое?!.
А я близорук, не вижу… но по голосу казначея понял, что что-то странное… Слышу – читает Сашка:
Повернул свою морду и глядит стеклянно… Да что такое? К черту! к черту этот мираж проклятый! Дурацкие шутки?..
Я командно крикнул:
– Открыть ворота!
Ни шёлоха. Стоят часовые – камни. Сашка в сирену взвыл, – завыло в бору, заклёкало. Стоят, как мертвые! Прямо – волшебный замок.
Я крикнул Сашке – вперед! Нащупываю наган, на случай… Черт!., у казначея оставил, на кушетке! Э, к черту! Крикнул сфинксам:
– Открыть ворота! Буду стрелять!!.
Тогда один из солдат крикнул что-то невнятное и вскинул винтовку на руку… Крик казначея, – и вдруг… словно сорвали калитку, – а забор высокий, глухой, – и появляется… великан!..
Сказка…
VI
Представьте: человек, без малого в сажень, и все – в пропорции. Матово-бледное лицо, черная борода-красавица, нос орлиный, запавшие, острые, огневые глаза-сверла. Страшно худое лицо – воск тонкий. Высокие сапоги, офицерские штаны, боевая кожаная куртка с полковничьими погонами, и по груди – высокие боевые ордена. Взгляд такой, что связывает волю и может приказать все, до смерти.
Я привстал отдать честь, – и сел, словно меня прихлопнуло. На голове полковника был… медный тазик! Да, вроде плевальницы! Как шлем. Подвязан ремешком у подбородка. В руке – наган! И этот наган двигался, нащупывал нас черным, неотвратимым зраком.
Секунды… или минуты? Это длилось…
Я смутно слышал, как стучал над головой дятел, как тяжело сопел казначей, скрипел кожей подушки, сползая в ноги… стрекотала, – потыркивала нетерпеливо машина…
А наган все нащупывал… Поискал – и медленно, нехотя, опустился. Раздумчиво как-то опустился, словно подумал: «мы еще поглядим»…
Я снова привстал. И только хотел Сказать, как резкий приказ наганом:
– Сидеть!
Острый, бешеный взгляд полковника связал мысли. Я опустил глаза. Как сквозь сон, видел я ужас на лице казначея. Он хотел испариться. Он весь словно сложился, сморщился, мутным глазом высматривая из-за чемодана, и отмахивался: назад! назад!!
– С руля!
Как сталь по камню. Сашка руки с руля; раз-два! Сидим, как связаны.
Смотрю, – из-за полковника высунулся, как грибок из-за пня, тощий, вертлявый, бритый… человек-обезьянка, с сероватым лицом в кулачок, в долгополом гороховом халате, с синей папкой и карандашиком. Адъютант! Досиня бритая голова, узкий, заросший лобик мартышки. Он впивается в нас мышьими глазками, водит носом, крысенок, нюхает воздух, преданный раб, готовый на все. Часовые, как истуканы. И тишина, тишина… Только дятел стучит-стучит да тяжело сопит казначей…
