— А! — радостно вскрикнул Степан Иваныч. — Снял-таки?
— Точно так-с. И кабак и лавочку, что на площади стоит. Теперича не худо бы базарец развести-с.
— Где?
— Да все там же, в Инясеве-с. Ведь лавочку-то я с площадкой снял на двенадцать лет… Уж извините, что без вашего дозволения. С инясевскими мужичонками ничего не поделаешь… совсем, проклятые, от рук отбились! Бабы даже — и те знать нас не хотят-с. Ни за какую даже работу не берутся; работают себе на железной дороге, да и на-поди! Намедни лен прополоть хотел, все село из двора во двор прошел, хоть бы одна шельма пошла. Говорить даже не хотят, так морды на сторону и воротят. Надо же их сократить маленечко-с. Я и хочу базарец развести да гостиный дворик небольшой построить-с! Торгово-промышленный элемент — первое дело-с! Как только все это заведем-с, так уж мужик в наших руках будет-с. В те поры и трактирчик с арфянками беспременно пойдет в ход-с, и тогда уж мое почтенье-с…
— Верно! — проговорил глубокомысленно Степан Иваныч.
— Так дозвольте коленкорцу-то купить-с?
— Валяй!
— Я хочу, ваше степенство, трехцветное знаменьеце сделать-с; белое, красное и зеленое, да на длинный шестик-с и привязать-с. Мешать-то оно не будет никому-с, а смотреть — веселее-с!
— Верно.
— Так я прикажу-с?
— Приказывай.
Разговор, по-видимому, кончился, но Самойла Иваныч все еще не уходил и, переминаясь с ноги на ногу, собирался как будто еще о чем-то доложить. Брюханов заметил это и спросил:
— Что, аль еще есть что-нибудь?
— Особенного-то покудова ничего нет-с, а все-таки подозрительно-с…
— Что такое?
Самойла Иваныч посмотрел на всех нас как-то особенно таинственно и, понизив голос, проговорил:
— Доподлинно верного-с я ничего доложить не могу-с, а только смутьянщик у нас объявился…
— Как, где? — воскликнул Степан Иваныч.
— Да, почитай, из деревни в деревню ходит-с. Барин не барин, и на простого человека тоже не похож. Одет хорошо, по-немецкому-с, в шляпе, с тросточкой, и все с мужиками разговаривает. Намедни, когда я в Инясеве насчет этого самого кабака сходку собирал-с, так и он туда явился. Узнал, в чем дело, и говорит-с: «Напрасно, ребята, кабак у себя допускаете; кабак — это мужицкая погибель, мужицкие слезы!» Да, спасибо, мужики-то в кураже были, не послушали. В деревне Григорьевке тоже с мужиками нехорошо говорил; расспрашивал, сколько у них земли, сколько овец, коров, лошадей; занимаются ли промыслом каким и советовал составлять артели. Точно так же был и в селе Ростошах и тоже с мужиками о мужицких нуждах говорил…
— И ты говоришь, что ничего особенного нет! — вскрикнул Степан Иваныч. — Ты чего же дожидаешься-то?
— Я ничего-с…
— Ты чего же не поймал его? Поймал бы да к становому и представил. И давно ходит?
— Давненько-с. Недели две будет, если не больше…
— Недели две! — подхватил Степан Иваныч. — Шутка сказать! Да он в две-то недели всех нас слопает и костей не оставит. Эх, Самойла Иваныч, Самойла Иваныч! шустрый ты малый, а на этот раз сплоховал! За шиворот бы его да к становому.
— Это точно, виноват-с, маленечко не спохватился…
— Ну, да ладно! Становой сейчас сюда приедет, я ему шепну. Я ведь тоже член духовно-просветительного союза…
Но не успел Степан Иваныч досказать начатой фразы, как дьякон, давно посматривавший на меня, не вытерпел и разразился таким хохотом, что заставил всех вздрогнуть. Степан Иваныч даже на ноги вскочил.
— Это что такое! — вскрикнул он. — Уж не надо мной ли ты смеешься!..
— Нет, нет! — бормотал дьякон, все еще продолжая хохотать. — Нет, не над вами. А хотите, я вам открою, где этот самый смутьянщик проживает?
— Где?
— Вот у них! — крикнул дьякон и, указав на меня пальцем, снова разразился хохотом.
Все обернулись ко мне.
— Правда? — спросили в один голос Брюханов и Оскар Петрович.
— Правда! — отвечал я. — По рассказу Самойлы Иваныча я догадываюсь, что человек в шляпе и с тросточкой, встреченный им в Инясеве, действительно, мой приятель.
— Позвольте, позвольте! — перебил меня Оскар Петрович. — Так это и я слышал про этого господина. Действительно, теперь я припоминаю, мне о нем говорили. Действительно, он ходит по деревням, по трактирам, по хуторам и собирает какие-то сведения. Я даже сам видел его, только издали.
— Но кто же он такой? — спросил Степан Иваныч.
— Я тоже хотел вас об этом спросить, — подхватил Оскар Петрович.
Я назвал его фамилию.
— Ах, позвольте! — перебил меня Оскар Петрович. — Не его ли имя встречается иногда в журналах?
— Да, он пишет.
— Читал, читал! — перебил меня Оскар Петрович. — Пишет недурно, стиль хороший, читается легко. Но, воля ваша, видно по всему, что быт народный знает поверхностно. Однако дело не в том, а вот в чем. Вы знаете, что ваш приятель очень заинтересовал нашего станового, господина Абрикосова?
— Чем же? — спросил я.
— Своими беседами с крестьянами…
Степан Иваныч сомнительно покачал головой, вздохнул и потом вдруг, оборотись к Самойле Иванычу, все еще почтительно стоявшему посреди комнаты с подносом в руках, спросил:
— А что, на мельнице-то у нас барин-то этот не был?
— Не бывали-с.
— То-то, то-то! Ты тогда доложи.
— Первым долгом-с.
— А покамест давай-ка нам чайку.
Собрав стаканы, Самойла Иваныч мелкой, но быстрой походкой вышел из комнаты.
— Брильянт! — проговорил Степан Иваныч и, озаренный какою-то особенно восторженной улыбкой, кивнул головой по направлению к двери, за которою скрылся Самойла Иваныч.
Часам к одиннадцати вечера все было уже готово. Подъехал становой, г. Абрикосов, судебный пристав, земский фельдшер, учитель сельской школы, и вся эта компания, выпив с чаем бутылки две рому, а затем несколько графинов водки и несколько бутылок разного вина и наливок, помещавшихся на столе, уставленном закусками от Генералова, а равно и домашнего приготовления, была в самом наилучшем расположении духа. Расходившийся Степан Иваныч, с растрепанными седыми волосами и с суворовским хохлом, совершенно уже поднявшимся кверху, радовался, глядя на дорогих гостей, обнимал их, целовал, величал закадычными друзьями и обильно накатывал водкой и винами. Оскар Петрович, багровый как рак, хохотал, глядя на Степана Иваныча, но от компании не отставал, пил все, кроме водки, и, выпивая, говорил: «Мы можем пить все, только не водку. Мы пьем много, но так как при этом мы всегда много едим, мы и не бываем пьяны!» Дьякон, глаза которого собирались выскочить вон, басил на всю комнату, что он едет в город и что стоит ему повенчать там хоть одну свадьбу, так купцы тотчас же оторвут его с руками. Становой г. Абрикосов гремел шашкой, бряцал шпорами и шмурыгал[14] шнурок, на котором висел револьвер. Он себя вел сдержанно, посматривал на меня искоса и о приятеле моем ничего не расспрашивал, хотя Степан Иваныч, представляя меня г. Абрикосову, и добавил, что я тот самый, у которого гостит приезжий барин. Г. Абрикосов поминутно выходил зачем-то в сени, поминутно зачем-то спрашивал Самойлу Иваныча, не приезжал ли урядник, и когда Самойла Иваныч отвечал ему: «Не видать чтой-то, ваше высокоблагородие», — с недоумением пожимал плечами и еще судорожнее принимался шмурыгать шнурок револьвера. Фельдшер и учитель сельской школы сидели на полу, тянулись на палке и кончили дракой, которая, впрочем, тут же была прекращена. По комнате расстилалось и колыхалось целое облако дыма от выкуренных папирос и сигар Крафта, невзирая на то, что все окна были растворены. «Брильянт» сбился с ног. Он то и дело бегал из одной половины флигеля в другую, не поспевал откупоривать бутылки и заменять исчезавшие закуски новыми. Откупоривать бутылки он всегда уходил в угол, завинчивал штопор и, ущемив бутылку коленками, вытаскивал с натугой пробку и, отерев ладонью горлышко, ставил бутылку на стол. Приглашена была и музыка, как нам уже известно, состоявшая из скрипки и кларнета. Музыка была поставлена у входной двери, и как только раздались звуки, так общество оживилось еще более. Степан Иваныч дрябленьким старческим голосочком затянул хоровую песню, которую подхватила компания, и хор загремел.
Я воспользовался этим случаем и незаметно вышел из комнаты, но едва переступил порог, как увидал в сенях целую толпу баб и девок. Все они были разряжены в праздничные пестрые сарафаны и, скучившись в угол, хихикали, ахали и охали.
— Ну, идите же! — командовал «брильянт». — Чего жметесь-то, словно бараны какие? Агафья, чего смотришь? Тащи их!
— Идите, красавицы, идите! — раздался звонкий голос Агафьи.
— Ой, боязно! Родимые мои… Куда это мы зашли-то! — раздалось в толпе красавиц.
— Боязно! — передразнил их «брильянт». — Словно впервой!
— Идите, идите, — кричала Агафья, отворяя дверь. — Идите смелее!..
