— Так и сказал? — спросил я, заинтересованный рассказом.
— Так и сказал; тут уж я осмелился!
— Ай да Аркаша, молодец! Ну что же, опять смеялись?
— Нет, перестали. Тут директор обнял меня одной рукой и сказал: «Ну, хорошо, мальчик: седьмого числа приходи сюда в гимназию в девять часов утра, мы тебя проэкзаменуем, и если познания твои окажутся удовлетворительными, мы тебя примем!» — и даже похлопал меня по спине.
И потом, переведя дух, Аркашка добавил:
— Ну, седьмого пришел я в гимназию, сдал экзамен как следует, и меня приняли в первый класс, а после экзаменов началось настоящее учение.
— Что же, страшно было экзаменоваться-то?
— Ох, не говорите!.. Стоишь, бывало, смотришь на икону да шепчешь про себя: «Мамка, помоги!»
— Чем же ты живешь однако? — спросил я. — Надо было одеться… книг купить…
— Это у меня все в исправности! — совершенно довольным тоном проговорил Аркашка. — У меня все есть: и мундир, и шинель холодная, и брюки, и летняя форма, и книги — вся, значит, амуниция есть.
— Каким же образом ты все это справил?
— Справил, ничего, скоро. Летнюю форму, то есть блузу, панталоны, ремень, кепи и ранец с книгами мне учителя подарили, а зимнюю форму один восьмиклассник справил — богатый он такой и меня полюбил. Купил он мне, значит, сукна и все что нужно, а крестный сшил. За учение я не платил, потому что меня на какой-то счет охлопотали, а потом подружился с одним товарищем, тоже мальчик богатый — в своей семье живет, с ним я уроки вместе учил, ходил к нему часто… Кондиция еще была, вы как думаете! Три рубля в месяц получал и чай вечерний внакладку и с булкой!.. Так и выговаривал, чтобы внакладку и чтобы, значит, булка была беспременно.
— Как кондиция? — удивился я.
— Очень просто! Приготовишку одного арифметике учил…
— Какого приготовишку?
— Из приготовительного класса — их приготовишками называют.
— Так уж ты и уроки давал?
— Еще бы! — подхватил со смехом Аркашка. И вслед за тем, вздохнув, прибавил: — а вот когда крестный запьет, бывало, — ну, тогда плохо приходилось…
— А он запивает?
— Есть тот грех. Человек он и без того бедный, с копейки на копейку перебивается, а как запьет, так и вовсе есть нечего. «Ну, говорит, Аркашка! я все пропил, теперь уж нам с тобой жрать нечего. Ищи, говорит, себе жранья, где хочешь, а на меня покамест не надейся!» Вот тут-то и плохо!.. Пойдешь, бывало, к восьмикласснику или к товарищу, коли застанешь их дома, так ничего, сыт, а коли не застанешь, так и ходишь, бывало, целый день голодный. Раз этак-то трое суток сряду не ел, только и питался одним выговоренным чаем с булкой…
И Аркашка даже вздохнул. Но грустное настроение это продолжалось недолго. Заговорив снова о купленном им ружье и о своем проекте продавать убитую им дичь, он тут же опять развеселился и принялся развивать свои планы.
Так дошли мы до пчельника. Компания тоже не заставила себя долго ждать. Не успели мы с Аркашкой путем отдохнуть, как в соседних кустах послышался говор, а вслед за тем на площадке показались Иван Парфеныч с супругой, Ананий Иваныч с невестой и фельдшер.
— Нашел! Нашел беглецов! — кричал Иван Парфеныч, размахивая рукой. — Нашел, все здесь, всех разыскал!..
— Стоило того бегать и разыскивать! — заметила недовольным тоном Матрена Васильевна.
— Смешное дело! — подхватил фельдшер. — Точно как мы одни дороги на пчельник не нашли бы!..
— Только удовольствию нашему помешали, дяденька! — заметила жеманно Марья Самсоновна.
— Ладно, ладно! рассказывай! — кричал Иван Парфеныч и всех словно на буксире втащил под навес.
При виде Анания Иваныча Аркашка как будто смутился, но когда Ананий Иваныч не ответил на его поклон и гордо, как будто не замечая, прошел мимо него под руку с своей невестой, то мальчик освирепел и метнул на него такой вызывающий и гневный взгляд, заметив который Ананий Иваныч, вероятно, немало бы смутился; но взгляд этот остался незамеченным.
— Вишь, свинья, и кланяться не хочет! — прошептал Аркашка и, весь побледнев, отошел к стороне.
Зато остальная компания, то есть Матрена Васильевна и фельдшер, как только узнали в гимназисте крапивника, так в ту же минуту засыпали его вопросами. Аркашка не замедлил рассказать им все что требовалось, и рассказал так весело и бойко, что невольно произвел эффект я сделался героем минуты. Только один Ананий Иваныч с какой-то ядовитой улыбкой ходил взад и вперед и как будто не обращал даже внимания на болтавшего мальчугана.
— А знаете ли, где я их нашел? — почти вскрикнул Иван Парфейыч, обращаясь ко мне, и кивнул головой на компанию, ходившую с нами за, малиной.
— Где? — спросил я.
— На озере. И знаете, что они делали?
— Не знаю.
— Купа-а-лись! — протянул торжественно Иван Парфеныч и всплеснул руками.
— Как? вместе? — спросил Аркашка и звонко захохотал.
Вопрос этот затронул Анания Иваныча за живое.
— Нет-с, не вместе! — проговорил он, обращаясь к мальчику. — У нас, у необразованных людей, дамы с кавалерами вместе не купаются; может быть, это делается в обществе ученых, а мы пока скромность соблюдаем…
— А напрасно, ей-ей, напрасно! — перебил фельдшер. — Вместе было бы не в пример веселее…
— Подождите, Михаил Михайлович, придет время, — говорил Ананий Иваныч. — Время придет-с, когда будут и все вместе купаться без различия пола… Дайте только прогрессу распространить свой свет — и мы примемся нырять вслед за дамами…
— Нет, этого не будет! — заметила Матрена Васильевна.
— Почему же? — спросил Ананий Иваныч.
— Потому что это даже очень гадко…
— Я, кажется, с своей стороны, — перебила ее Марья Самсоновна, закатывая глаза, — никогда не решусь на этакие вещи!
— Даже и с мужем? — спросил Иван Парфеныч.
— Даже с мужем.
— Ну, это незаконно. За это вы можете очень даже ответить! Посмотрел бы я, как бы это Матрена Васильевна отказала мне в своей компании!.. Я бы посмотрел!.. Н-да-с…
Немного погодя мы все принялись за ужин. Была яичница с ветчиной и малина со сливками. Иван Парфеныч, Ананий Иваныч и фельдшер, значительно подвыпившие, ели мало, зато Аркашка выручал всех. Любо было смотреть, как этот мальчуган, завесивши салфеткой свой мундирчик и припав к сковороде с яичницей, спроваживал в рот одну ложку за другою. Ужин был самый веселый. Подвыпившие, кавалеры болтали без умолку; один анекдот самого скабрезного содержания сменялся другим и, слушая их, дамы краснели, скромно опускали глазки, но все-таки смеялись. Общество было в самом лучшем настроении; фельдшер даже предложил было прогулку по лесу при лунном свете; все предложение это приняли было с восторгом, но Иван Парфеныч разрушил все дело. «Ступай один, коли хочешь, — проговорил он: — а жену я не пущу!» — и фразой этой положил конец поэтическому настроению общества.
Ужин кончился. Матрена Васильевна принялась убирать со стола, а Ананий Иваныч стал собираться домой, для чего и пошел заложить свою тележку. Когда со стола было все убрано, Иван Парфеныч потребовал еще наливки, которая и не замедлила появиться в сопровождении нескольких рюмок; не замедлил прибыть и Ананий Иваныч. Он подъехал на тележке и, привязав лошадь к столбу, вошел под навес.
— Ну, вот и лошадь готова! — проговорил он и начал было прощаться, но Иван Парфеныч удержал его.
— Постой, — проговорил он:- так нельзя. На-ка посошок на дорожку! — И он подал ему рюмку наливки.
— Это можно.
И, взяв рюмку, Ананий Иваныч проговорил, обращаясь к компании:
— Ну-с, до свидания! До свидания, Марья Самсоновна. — До свидания, Ананий Иваныч.
— Право, напрасно, Марья Самсоновна, не хотите со мной ехать; я бы доставил вас аккуратно.
— Нет, уж это подождем, Ананий Иваныч! — проговорила она скромно.
— Поедемте, прошу вас… так прокачу, что прелесть…
— Нет уж, пожалуйста, подождемте, Ананий Иваныч…
— Чего же ждать-то?
— Повенчаемся, тогда и будем кататься сколько угодно…
Ничего не знавший еще про свадьбу, Аркашка, заслышав слова эти, вытаращил глаза.
— Так давайте хоть поцелуемся! — проговорил Ананий Иваныч.
Марья Самсоновна опустила глазки.
— Уж поцеловаться-то можно, полагаю!
— Конечно, можно! — подхватили все.
— Я, право, не знаю… дозволит ли мне долг…
— Долг невесты, — перебил ее Иван Парфеныч; — целовать своего жениха.
— Кажется, первый поцелуй дается только после венчания! — стыдливо заметила Марья Самсоновна.
— Как же вы сейчас в лесу-то целовались? — бухнул фельдшер и захохотал во все горло. Вместе с ним захохотал и Аркашка. Марья Самсоновна вспыхнула.
— Позвольте вам заметить, господин, что этого никогда не было! — проговорила она.
— Нет, было.
— Не было!
— Было-с, при мне… раз двадцать, если не больше! — настаивал фельдшер.
